ной мере сохраняло прежний республиканский смысл (Б. Левик). Однако использование этого права императором отнюдь не делало сами комициальные выборы ненужными; рекомендация последнего просто обеспечивала кандидатам возможность избираться extra ordinem (вне обычного порядка), т. е. отдельно от остальных соискателей. Голосовавшие в избирательных комициях граждане, разумеется, утратили свои права в том смысле, что они больше не делали реального выбора среди кандидатов, но без самого их голосования невозможно было обойтись, так как только оно по-прежнему обеспечивало легитимность магистратской власти. Таким образом, в формальном смысле верховный суверенитет римского народа сохранялся, ибо через одобрение гражданского коллектива осуществлялись и выбор на должности, и законотворчество, включая «конституционные» изменения. На этот суверенитет ссылался и сам Август в своих «Деяниях» (ср. RGDA. 26. 1; 27. 1; 30. 1).
Важные изменения произошли в положении сената. Было, однако, ошибкой сводить их только к превращению этого органа в совершенно несамостоятельное, раболепное, полностью покорное воле принцепса и контролируемое им учреждение, в котором лишь эпизодически пробуждались оппозиционные настроения, находившие выражение скорее в позиции лишь очень немногих сенаторов. Разумеется, укрепление принципата было возможно лишь за счет сената. Тем не менее сенаторская корпорация, существенно обновившаяся благодаря притоку энергичных людей из италийских муниципиев и провинций, не только сохраняла свое экономическое положение и продолжала «поставлять кадры» для высших государственных и военных должностей. В известных пределах электоральные, законодательные и судебные полномочия сената даже расширилось с переходом к принципату. Но произошло это за счет утраты сенатом прежней свободы. Сенатские постановления приобретают силу закона, однако по любому более или менее значимому вопросу они принимались в основном по инициативе принцепса и служили удобной юридической формой для выражения его воли. Некоторые из сенатских постановлений императорского времени касались вопросов, которые прежде не входили в компетенцию сената, в частности, устанавливали правила, относящиеся к моральному облику членов высшего сословия, как показывает, к примеру, сенатусконсульт от 19 г. н. э., известный по надписи из Ларинума: он запрещал представителям высших сословий участвовать в гладиаторских боях и театральных представлениях (Année epigraphique 1991, 515). Сенаторы фактически получают право выбора магистратов, кроме тех, кого «рекомендовал» сам принцепс. Расширяется и юрисдикция сената, который в этом отношении подменяет собой народные собрания. Как показывает недавно найденная надпись с сенатским постановлением о Гнее Пизоне-отце, сенат, с формальной точки зрения, вполне самостоятельно провел расследование и вынес постановление по громкому делу Гнея Пизона, обвиненного в отравлении Германика. При этом, однако, этот сенатусконсульт пронизан изъявлениями лояльности и почтения к принцепсу и его семейству. И в целом сенатская юрисдикция не была автономной, поскольку принцепс всегда мог вмешаться в процесс вынесения решений сенатом.
Надо заметить, что сенат как властный институт внес немалый вклад в формирование системы принципата, и не только тем, что усердствовал в назначении всевозможных почестей и формально санкционировал нововведения Августа и других императоров (сенаторы еще при Августе приняли клятвенное обязательство соблюдать установления (acta) первого принцепса, которые в течение долгого правления Августа и Тиберия получали санкцию обычая и тем самым узаконивались, приобретая вполне «конституционный» характер, ибо обычай всегда рассматривался римлянами как источник права). Во-первых, сенат, в составе которого в период кризиса Республики и в правление Октавиана «новые люди» численно превзошли представителей староримской знати, обрел в лице принцепса арбитра (можно сказать, подлинного princeps senatus), способного в силу своего исключительного положения, ставящего его над фракционными интересами, консолидировать правящий класс, эффективно разрешить те острые противоречия и конфликты, которые раздирали высшее сословие в позднереспубликанское время. Кроме того, пережитый хаос гражданских войн I в. до н. э., страх перед их возобновлением, опыт «неконституционных» институтов позднереспубликанского времени (бессрочная диктатура Суллы, единоличный консулат Помпея, диктатура Цезаря и т. д.) – все это, безусловно, повышало степень готовности самого римского общества и его элиты к авторитаризму. Во-вторых, во многом благодаря императору сенаторское сословие могло сохранять свой авторитет и привилегии, а новые сенаторы – приобрести соответствующее положение. В то же время императоры не могли обойтись без сената как для легитимизации своего положения, так и для осуществления управленческих функций, поскольку в силу римских традиций высшие государственные посты оставались монополией знати. Характерно, что Август стремился разными способами повысить авторитет сената, принимая меры против уклонения сенаторов от участия в заседаниях сената, поощряя свободное обсуждение решаемых вопросов, заботясь о моральном облике представителей высшего сословия. За сенатом формально сохранялось право назначать наместников в «провинции римского народа» и ведать государственной казной (эрарием). Однако чем больше и крепче реальные рычаги власти (верховное командование армией, финансы, контроль над провинциями, система назначаемых должностей, патронат и т. д.) оказывались в руках принцепса, тем больше сенат утрачивал свое влияние на государственные дела и деполитизировался, превращаясь подчас в раболепное собрание, которое не только угодливо «штамповало» любые решения принцепса, но и переходило все мыслимые приличия в расточении почестей и лести правителю. Так или иначе, ни о какой «диархии» принцепса и сената не могло быть и речи.
Отдельно стоит остановиться далее на роли армии в системе принципата, ибо не подлежит сомнению, что базовые конституирующие признаки полиса как такового неразрывно связаны с военной организацией: в классической гражданской общине политическая и военная организация, по сути дела, совпадают, так как войско представляет собой не что иное, как ополчение граждан, предводительствуемое выбранными магистратами. Соответственно распад этого единства рассматривается как важнейший симптом и фактор кризиса классического полиса, перехода от «интегрированного общества» к обществу «дифференцированному», которое, в частности, отличается профессионализацией таких сфер деятельности, как управление и военное дело. Именно в разложении характерного для классической полисной организации триединства «гражданин – собственник – воин» исследователи видят один из важнейших симптомов кризиса Римской республики как гражданской общины, а в профессионализации войска и, как следствие, его эмансипации от гражданского коллектива и его структур усматривают едва ли не главную предпосылку установления в Риме монархического режима.
Действительно, римская армия в результате преобразований, проведенных Октавианом Августом, стала постоянным регулярным войском и окончательно приобрела профессиональный характер. Однако ее устройство и традиции по-прежнему в немалой степени основывались на полисно-республиканских началах, связанных с гражданским ополчением и аристократическим характером римской civitas. В частности, преторианская гвардия и легионы комплектовались из римских граждан. Командование армией строилось на прежнем тимократическом принципе, ибо все высшие военные посты принадлежали сенаторам и всадникам, которые, по сути, оставались «любителями», так как в их государственной карьере собственно военные должности обязательно чередовались с гражданскими, что исключало возникновение замкнутой «касты» высших военачальников. Сохранялось и представление об армии как о войске римского народа. Если Август в своих «Деяниях» пишет об exercitus meus, classis mea (RGDA. 15; 26; 30), а многие императоры именуют воинов «своими» (milites nostri) и сами солдаты называют себя воинами (или ветеранами) Августа, то в других официальных текстах говорится об exercitus populi Romani, как в Tabula Siarensis (Fr. I, lin. 15) (20 г. н. э.).
Важно подчеркнуть, что критерий гражданства для набора в легионы имел основополагающее значение; и даже после того, как армия окончательно сделалась постоянной и профессиональной и стала набираться на провинциальном и локальном уровнях, легионеры никогда (за исключением отдельных эксцессов) не вели себя как простые наемники, даже несмотря на то, что сама категория гражданства все более и более опустошалась в своем реальном политическом содержании. Легионы продолжали рассматриваться как род войск, предназначенный для римских граждан, которые в силу своего статуса подлежат всеобщей воинской повинности и в первую очередь обязаны защищать Imperium Romanum. Действительно, воинская повинность и конскрипция для римских граждан в эпоху Империи никогда не отменялись и, более того, по крайней мере до II в. н. э. были гораздо более распространены, чем принято считать (П. Брант). Более того, в новейшей литературе все более утверждается мысль, что не только об армии принципата, но даже о позднеримской армии IV в. можно говорить как об армии, «осознающей себя коллективом граждан» и в соответствии с этим определяющей свои политические приоритеты.
Еще Т. Моммзен, характеризуя сущность Принципата, видел в провозглашении императора войском юридически правомерный акт волеизъявления народа и писал, что в тех возгласах, которыми граждане и воины приветствовали избранника народа как своего императора, находит свое формальное выражение введенная Августом схема провозглашения преемника, и в этом отношении Принципат является продолжением и завершением римской демократии. К аналогичному выводу приходят и современные исследователи. Так, Р. Мак-Маллен отмечает, что в период Империи политическим центром государства неоднократно оказывался лагерный форум или строевой плац, где преторианские когорты или легионы, используя воинскую сходку – эту древнейшую и столь римскую форму демократии, – давали римскому миру новых правителей; и поэтому, заключает он, «если легитимность является качеством, выражающим претензию на всеобщее одобрение, даже помимо писаного закона, тогда мы должны признать решения армии и правомочным, и необходимым фактором преемственности императорской власти». А. Пабст, указывая на зеркальное повторение политических структур Рима в военном лагере, подчеркивает, что благодаря институту воинской сходки войско всегда сохраняло качество политического организма, способность к политическому действию, и использование для обозначения войскового собрания в IV в. термина comitia imperii выражает идею, что именно народ (populus) вручает imperium правителю. К. Андо, ссылаясь на два пассажа из «Анналов» Тацита (I. 7. 1 и XI. 30. 2), пишет, что контраст между республикой и принципатом наиболее грубым и вместе с тем элегантным образом отмечен Тацитом, который ставит на место прежнего формального Senatus Populusque Romanus новое сильное выражение Senatus milesque et populus.