Античный скептицизм, с одной стороны, явился определенным результатом отдельных, более или менее выраженных, скептических тенденций в развитии греческой философии от досократического до эллинистического периода; а, с другой стороны, представляет собой своего рода интеллектуальную реакцию на появление философской приоритетности безусловной эвдемонистической ориентации эллинизма, которая нашла свое выражение в философских построениях не только скептиков, но также эпикурейцев, стоиков, киников, киренаиков и была во многом обусловлена социально-экономической и политической нестабильностью и, как следствие, эмоционально-психологической неустроенностью, характерной для этой эпохи. В допирроновой философии скептицизм хотя и существовал в виде отдельных фрагментов, тем не менее в целом представлял собой существенную струю в античном философствовании, которая во многом определила его тип и специфику.
Более чем шестивековая эволюция античного скептицизма прошла через: 1) интуитивный изостенизм Пиррона и Тимона, 2) интуитивно-пробабилистическое и рефлективно-пробабилистическое учение Аркесилая и Карнеада соответственно, 3) рефлективный изостенизм младших скептиков и нашла свое завершение и наиболее полное воплощение в философии последнего представителя скептицизма – Секста Эмпирика – единственного скептического автора, сочинения которого дошли до нас. Отличие философского учения последнего скептика от скептицизма его предшественников, у которых провозглашение непознаваемости мира, изостеничности противоположных суждений и необходимости воздержаться от них является неким постулатом, вступающим в противоречие с одним из основных требований скептицизма – ничего не постулировать, заключается в преодолении этого противоречия и придании скептицизму завершенности и полноты – путем распространения скептического сомнения и на свои собственные философские построения, в силу чего сочинения Секста Эмпирика должны рассматриваться в качестве основы для исследования и историко-философской реконструкции античного скептицизма.
Самодостаточный, завершенный, или полный скептицизм проявился в истории мировой философии лишь единожды – в форме античного скептицизма; ни до, ни после античности скептицизм в философии не становился самостоятельным философским течением или специфическим типом философского мышления, противостоящим другим его формам и типам, но был частичным и инструментальным явлением в тех или иных положительных построениях различных мыслителей. Тем не менее существенных скептических тенденций не лишены некоторые философские учения поздней античности, раннего средневековья, Возрождения, а также – нового и новейшего времени.
Глава 2. Структура античного скептицизма: основные разделы философского учения
2.1. Общая философская система античного скептицизма
Квинтэссенция античного скептицизма – знаменитые «Пирроновы положения» Секста Эмпирика начинаются со вполне недвусмысленного заявления о том, что «…начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость» («А̉ρχὴν δὲ τη̃s σκεπτικη̃s αι̉τιώδη μέν ϕάμεν ει̃ναι τὴν ἐλπίδα του̃ ἀταρακτήσειν»)[279]. Таким образом, видно, что скептическая философия строится с целью обретения невозмутимости, душевного равновесия и безмятежия. Причем невозмутимость понимается скептицизмом в качестве эвдемонии, а точнее, последняя интерпретируется им как невозмутимость. Как видим, главный скептический трактат начинается с утверждения эвдемонизма в качестве основного мотива интеллектуальной деятельности философского скептицизма. Его онтология и гносеология в этом смысле лишены отчетливо выраженного философского статуса. Они служат задаче обоснования невозмутимости, достижения человеком желанного эмоционального состояния. Можно сказать, что скептика интересуют все вещи только в том отношении, в каком они находятся к проблеме невозмутимости или безразличия (атараксии, или адиафории). Отметим, что невозмутимость как основная цель скептиков тождественна безразличию, ибо представляет собой отсутствие каких-либо эмоций. Поэтому предел скептических устремлений может быть назван также бесстрастием, безмятежием, апатией, спокойствием, равнодушием (в широком смысле) и т. д. Английские исследователи Дж. Аннас и Дж. Барнес в книге «Тропы скептицизма. Древние тексты и современные интерпретации» отмечают: «В трудах Секста греческий скептицизм предстает перед нами полностью оформленным. Скептицизм понимается как «философия», предлагающая «образ жизни», и как серьезный соперник догматических философских систем эпикурейцев, стоиков, перипатетиков и академиков. Секст настаивает на том, что философия Пиррона носит практический характер. Пирронизм это не только академическое упражнение, мы можем жить как пирронисты. И более того, этот образ жизни делает нас счастливыми… Пирронизм является философией жизни, или, по крайней мере, претендует на то, чтобы быть ею» («In Sextus’ writings we see Greek skepticism fully formed. Scepticism is conceived of as “a philosophy”, as something which offers a “way of life”, and as a serious rival to the dogmatic philosophies of the Epicureans, the Stoics, the Peripatetics and the academics. Sextus is insistent that the Pyrrhonist philosophy is a practical thing. We may live as Pyrrhonists – Pyrrhonism is not a mere academic exercise. What is more, the way of life produces happiness…Pyrrhonism is, or at least professes to be, a philosophy of life»)[280].
Однако если вся система скептицизма строится на «надежде на невозмутимость», если само философствование в нем имеет своей целью всего лишь душевный покой и эмоциональное равновесие, то можно ли говорить о том, что скептицизм является определенным философским течением, а не просто настроением эпохи или своеобразной, не умственной даже, а всего лишь психологической модой? В данном случае надо отметить, что скептицизм, несмотря на свою вполне определенную, «прозаическую» или «бытовую» цель, довольно скоро отрывается от своего первоначального источника, своей причины и на пути к поставленной цели проходит широкое пространство философской мысли, затрагивая онтологию и гносеологию, поднимая множество традиционных или «вечных» философских проблем и вопросов; при этом будучи прекрасно осведомленным в оппонирующих ему и исторически с ним параллельных философских течениях, он вступает в ними в равную и достойную полемику. «Эллинистический скептицизм, – отмечает исследователь Д. Седли, – в первую очередь характеризует отказ от…жажды знания и радикальное убеждение, что приостановка согласия и смирение с нашим неведением – это не уловки, вводящие в уныние, а, напротив, в высшей степени желанные интеллектуальные достижения. Я не намерен преуменьшать вторую отличительную черту скептицизма – систематический сбор аргументов против возможности знания. Но первая характеристика носит более фундаментальный характер, так как в отсутствие предваряющей веры во внутреннюю ценность воздержания от согласия не будет серьезного мотива для поиска аргументов, которые могли бы вести к этому воздержанию» («What above all characterizes Hellenistic skepticism is, I would claim, its abandonment of that desire – its radical conviction that to suspend assent and to resign oneself to ignorance is not a bleak expedient but, on the contrary, a highly desirable intellectual achievement. I do not mean to discount a second distinguishing feanure, the systematic collection of arguments against the possibility of knowledge. But the former characterictic is the more fundamental of the two, in that without a prior faith in the intrinsic value of suspension of assent there would have been little motivation to seek arguments that might lead to it»)[281]. Иначе говоря, несмотря на крайний психологизм в плане самомотивации, скептицизм нисколько не теряет в подлинно философском смысле.
В данном случае следует отметить, что вышесказанное является аргументом в пользу философской состоятельности скептицизма, который (аргумент) выступает в традиции западной философии нового и новейшего времени. Иначе говоря, доказывать философский статус древнего скептицизма необходимо с точки зрения философской современности, когда философия подчас воспринимается как одна из гуманитарных наук. В эпоху же эллинской мысли такое доказательство было бы излишним, так как философская состоятельность скептицизма, равно и любой другой системы мысли, не вызывала возражений. Ведь такое явление духовной культуры, как философия, появилось впервые в Древней Греции и представляло собой не что иное, как любовь к мудрости. Именно любовь, и это хочется подчеркнуть особо. Названия почти всех наук происходят из греческого языка. Обратившись к этимологии некоторых из них, мы придем к интересному выводу. В составе таких слов, как биология (βίοs – жизнь + λόγοs – слово, речь, изречение, положение, определение, учение, разум, причина, рассуждение), астрономия (α̉στήρ – звезда + νόμοs – закон), геометрия (γη̃ – земля + μετρέω – мерить, измерять) обязательно присутствует какой-нибудь указатель на исследование, вычисление, поиск, иначе – какой-нибудь показатель «научности» («логия», «номия», «метрия»). В случае с философией мы имеем совершенно иную картину: вместо показателя «научности» выступает нечто ему противоположное – любовь («филия», «ϕιλία»), что не позволяет рассматривать философию у древних в качестве одной из наук.
Возможно утверждать, что в античном мире любовь составляет суть философии, которая представляет собой, таким образом, не ограниченную определенными рамками рациональность, но бескрайнюю стихию человеческого духа вообще, стихию, в которой находит себе место не только разум, но и эмоция, и интуиция, и воля. Иными словами, философия это стихия самой жизни – бесконечной, многогранной, вечно непостижимой. По крупному счету, именно так воспринимали древние греки созданную ими философию. Для них философствовать – все равно, что жить. Возможно утверждать, что жизнь и философия тождественны в античном понимании. Таким образом, философия для древних – не область знания, не наука, не род деятельности, но образ мышления, стиль жизни, способ мировосприятия. Перманентное пребывание в философском пространстве составляет одну из основных характеристик древнегреческого менталитета. Не поэтому ли Сократ не оставил после себя сочинений: философия для него – жизнь, а