жизнь – философия. Как же можно записывать философию, как можно уложить в рамки текста бесконечное многообразие жизни? Записывать философию так же бессмысленно, как записывать жизнь; последнюю можно только жить, также и философию надо не фиксировать в книгах и трактатах, а жить, и только в таком случае она и будет философией. Сократ прожил свою философию и поэтому не оставил после себя никакого письменного наследия и поэтому же стал своего рода символом философии. Таким образом, философия древних была далекой от того, чтобы считаться одной из научных дисциплин и, возможно, отчасти поэтому результаты ее являются грандиозными, наследие – колоссальным, а идейно-исторический резонанс – нескончаемым[282].
Так как культурной доминантой нового Времени стала наука, философия, как рефлексия культуры, в эту эпоху в значительной степени связала свою судьбу с наукой и, тем самым, оторвалась от своего античного первообраза. Она перестала быть стилем жизни и поведения, как это часто было в древности, но стала, в большей степени, определенной областью знания, родом интеллектуальной деятельности, профессиональным занятием; и в этом смысле она перестала быть любовью и в какой-то степени потеряла свою первоначальную специфику.
В качестве полностью завершенного и самостоятельного философского направления в древнегреческой мысли скептицизм впервые появился в эпоху эллинизма, и поэтому при его изучении необходимо учитывать всю специфику духовного фона античности и прежде всего – эллинистической эпохи. Как уже отмечалось, с этой точки зрения скептицизм, несмотря на весь свой психологизм, нисколько не нуждается в утверждении и обосновании своей философской состоятельности, но, напротив, его этическая направленность, его психологический пафос делают его на фоне, подчеркнем, эллинской философии вполне полноценным и автономным течением. Эллинистическая философия была призвана найти и обосновать индивидуальное счастье. К этому желанному пределу направлены как стоическая и эпикурейская, так и скептическая школы. В ценностном и телеологическом аспектах эти философские направления эллинизма, порожденные известными историческими реалиями, родственны друг другу. Счастье индивида каждая из этих школ видит в безмятежии человеческого духа, но идут они к этому идеалу различными путями. Если стоики достигают желанного состояния путем полного сообразования с миром, а эпикурейцы, напротив, – выпадения из него, то скептики не стремятся ни к тому, ни к другому и с помощью этой иррелевантности достигают того, что ищут. Скептицизм, как и другие философские течения, порожден соответствующими ценностями. Обращаясь к аксиологии скептицизма можно поставить дилемму: или скептики ищут безмятежие и потому отказались от поисков истины, или же они игнорируют собственное спокойствие и через страдания ищут истину; т. е. основная аксиологическая предпосылка скептицизма или этическая или гносеологическая. Однако при рассмотрении скептицизма возможно обойтись без такого безусловного разграничения. Ведь все вполне может быть наоборот: в поиске истины можно находить безмятежие, а в отказе от этого поиска – страдание; т. е. этический момент может диктовать нам необходимость искать истину, а гносеологический – заставлять отказаться от ее поисков.
Как уже говорилось, согласно Сексту Эмпирику, «начало и причина скепсиса лежат в надежде на невозмутимость», а также – цель скептика – «невозмутимость в вещах, подлежащих нашему мнению и умеренность в том, что мы вынужденно испытываем» («τέλος ει̉ναι του̃ Σκεπτικου̃ τὴν ε̉ν τοι̃ς κατὰ δόξαν α̉ταραξίαν καὶ ε̉ν τοι̃ς κατηναγκασμένοις μετριοπάθειαν»)[283]. Таким образом, видим, что исходная аксиологическая предпосылка скептицизма несомненно этическая. Но это не означает игнорирование им гносеологического аспекта. Ведь путь к своей панацее скептики избирают вполне определенный, представляющийся им более верным, чем остальные; т. е. их стремление к невозмутимости не означает сугубый субъективный произвол и отказ от поиска объективной истины. Напротив, этический и гносеологический аспекты в скептицизме не исключают, а дополняют друг друга, не находятся в отношениях доминирования и зависимости, но вполне автономны и равноценны, несмотря на их тесную взаимосвязь. Скептическое воздержание от суждения призвано не произвольно-субъективно для невозмутимости, но следует из самой природы вещей. То же самое видим в трех вопросах Пиррона: они начинаются не с проблемы невозмутимости, а с вопроса о природе вещей. Невозмутимость, таким образом, необходимо проистекает из исследования объективного мира, о чем также говорит Секст Эмпирик: «и ради невозмутимости мы стремимся к изучению природы» ένεκα…καὶ τη̃ς αταραξίας, απτόμεθα τη̃ς ϕυσιολογίας»)[284]. Он отмечает, что люди для достижения невозмутимости достигают сначала ясности в вещах, скептики же упраздняют последнюю и, таким образом, приходят к невозмутимости[285].
Стремясь к невозмутимости и начиная с этой целью исследование природы вещей, скептик прежде всего видит то, что последние неизбежно дистанцированы от него и в конечном счете недоступны познанию. Мы имеем дело с явлениями, а не с вещами. О явлениях можно высказывать как положительные, так и отрицательные суждения, одни из которых будут более достоверными, чем другие. Все же противоположные суждения о вещах будут необходимо равносильными; и это состояние их равносилия будет продолжаться до тех пор, пока мы непосредственно не соприкоснемся с вещами. Но так как мы обречены на вечную пропасть между самими собой и искомыми вещами, состояние равносильности суждений будет постоянным. В то же время только суждения о вещах имеют какой-либо смысл и значение, а суждения о явлениях, по крупному счету, бессмысленны в силу эфемерности и неустойчивости последних. Отметим, что скептики развивали мотив, уже затронутый мыслителями предыдущего периода (софисты и Сократ), что этот мотив неоднократно повторялся в последующие эпохи и в разных местах (Д. Беркли, Д. Юм, И. Кант), и что, наконец, он по сей день остается одним из возможных векторов философской мысли (неопозитивизм, прагматизм, феноменология, герменевтика, экзистенциализм).
Общая система скептицизма, в различных вариациях излагаемая Секстом Эмпириком в «Пирроновых положениях»[286], в качестве одного из основных своих элементов констатирует бессмысленность суждений, обусловленную их постоянной и непреодолимой равносильностью, которая порождает как сознательный, так и непроизвольный отказ от них. Воздержание от суждений, своего рода философское безмолвствие, порождает искомую скептическую атараксию. Вечная неопределенность, вечное неведение, вечное молчание и, наконец, вечная же невозмутимость души – таковы основные контуры интеллектуальных построений скептицизма как вполне оформившегося в процессе длительной эволюции античной мысли философского течения.
2.2. Изостения как основа скептической гносеологии: постулаты чувственного и рационального скептицизма
Основоположник скептической философской школы Пиррон в своих знаменитых (рассмотренных в первой главе) трех вопросах и трех ответах на них задолго до Секста Эмпирика изложил общую систему скептицизма, которая состоит в утверждениях о непознаваемости природы вещей и о равносильности противоположных суждений о них, о вытекающей отсюда необходимости воздержаться от какого бы то ни было утверждения или отрицания о вещах и, наконец, о невозмутимости, как закономерном результате всего вышеперечисленного. Отметим, что в этих трех пирроновских тезисах достаточно хорошо прослеживается общая систематика философской мысли. Первый вопрос несомненно лежит в сфере онтологической: здесь констатируется наличие вещей, фиксируется бытие, с которым человек не может не находится в тех или иных отношениях. Второй вопрос ставит гносеологическую проблематику: как относиться к вещам, каким образом с ними контактировать, и что из себя представляет взаимодействие человека с внешним миром; и, наконец, третий вопрос носит этический или, точнее, антропологический характер: что следует для человека из установленного отношения с миром, чем оборачивается для него контакт с вещами. Являясь последним по счету, третий тезис, несомненно, первый по смыслу. Все философское построение Пиррона начинается по сути с этого вопроса, формируется для него и им же заканчивается. Сам же Пиррон говорил, что «…желающий достигнуть счастья должен разобраться в следующих трех вопросах…» («δει̃ν τὸν μέλλοντα ευ̉δαιμονήσειν ει̉ς τρία ταυ̃τα βλέπειν»)[287]. Итак, стремление к счастью у Пиррона является исходным мотивом, основанием, источником и целью философствования.
Не претендуя на собственное авторство и философскую автономию, Секст Эмпирик изложил систему взглядов той школы, последним представителем которой он являлся. Само название его основного трактата говорит о том, что он продолжает философию Пиррона, и если последний изложил ее всего в трех тезисах, то Секст Эмпирик развил каждый тезис в большую книгу, сохранив при этом традиционное философское следование по трем основным пунктам – физики, логики и этики. Стремление к невозмутимости является основным и у Секста Эмпирика, а познавательное взаимодействие с миром у него служит своего рода путем к искомому эмоциональному состоянию. Далее Секст, вслед за Пирроном, отмечает довольно ограниченные человеческие возможности познания вещей и говорит о том, что сущность их, скорее всего, для нас навсегда сокрыта. О том, чем отличаются его воззрения от положений родоначальника скептической школы, пойдет речь в последнем параграфе данной главы. Теперь же отмечу, что в силу неопределенности, в какой только и является нам внешний мир, любые сколько-нибудь принципиальные суждения о нем по Сексту Эмпирику не то чтобы невозможны (их допустимо производить сколько угодно), но бессмысленны. Таким образом, любому утверждению с необходимостью противостоит тезис, ему противоположный. Они в одинаковой степени истинны и в одинаковой ложны, каждый можно с равными основаниями подтверждать и опровергать, утверждать и отрицать. Равенство двух взаимоисключающих суждений в смысле большей или меньшей достоверности каждого из них Секст Эмпирик называет изостенией (iaoaBeveux), что в буквальном переводе с греческого означает равносилие. Всякие суждения с необходимостью равносильны по утверждению или отрицанию чего-либо. «Равносилием, – говорит Секст Эмпирик, – мы называем равенство в отношении достоверности и недостоверности, так как ни одно из борющихся положений не стоит выше другого, как более достоверное» («ι̉σοσθένειαν δὲ λέγομεν τη̃ν κατὰ πίστιν καὶ α̉πιστίαν ι̉σότητα, ως μηδένα μηδενὸς προκει̃σθαι τω̃ν μαχομένων λόγων ως πιστότερον»)