инает терять сам себя и, можно сказать, полностью исчезает, когда целиком попадает в эту сферу, ведь она, как уже отмечалось, враждебна жизни. «Человечество, – по словам Д. Юма, – должно действовать, рассуждать и верить» («mankind…must act and reason and believe»)[350]. Возможно утверждать, что человек, по большей части находясь в практической сфере, периодически лишь «вспоминает» о теоретической, осознает ее существование, имеет ее в виду, но нечасто по-настоящему с ней соприкасается; в силу чего практическая сфера в незначительной степени связана с теоретической, мало зависит от нее и движет жизнью, почти ничего не оставляя последней и во многом ее вытесняя. «Люди в жизни, – говорит о том же Секст Эмпирик, – предпринимают путешествия пешком и морем и строят корабли и дома, и рожают детей, не обращая внимания на рассуждения против движения и возникновения»[351]. Неудивительно поэтому, что скептик Пиррон был верховным жрецом в своей родной Элиде[352], а Секст Эмпирик и младшие скептики посвятили себя такой отнюдь не умозрительной и не скептической деятельности, как медицина[353].
Выше уже говорилось о том, что знание можно представить в качестве небольшого островка в безбрежном океане веры, понятой не в религиозном смысле, а предельно широко. То же имеет в виду Секст Эмпирик, когда говорит, что скептики «более доверяют наличным вещам»: он имеет в виду не что иное, как являющуюся критерием существования и главным жизненным ориентиром веру. Веру в порядок вещей, в действительность, в существующее. Причем надо отметить, что эта вера не является, по всей видимости, следствием какого-либо свободного выбора человека, она есть то, что единственное ему предложено (т. к. доказать, а, следовательно, знать, в конечном итоге, ничего невозможно), а значит – то, к чему он предназначен самим фактом своего существования. В данном случае возможно отметить, что, на мой взгляд, в прямом отношении к проблеме «знание-вера» стоит вопрос о соотношении разума и воли. Коль скоро возможно утверждать, что кажущееся значительным и играющим немалую роль в жизни человека знание является, на самом деле, областью довольно малой и к тому же – производной и зависимой от другой сферы – области веры, то не следует ли предположить, что разум как источник и основа знания, кажущийся порой всесильным, таковым отнюдь не являются? Разум, который мы зачастую рассматриваем в качестве специфики человека, главного его признака и, следовательно, своего рода основного вектора его существования, действительно ли представляет собой все вышеперечисленное? Человек, совершает множество различных жизненных действий: получает, например, образование и где-то работает, воспитывает детей и к чему-то стремится, но неужели он делает все это в силу какого-то определенного знания, которое базируется на безупречном доказательстве? Где, кто и когда обоснованно показал – что следует делать и чего не следует? Такого обоснования нет и не может быть. Но почему же тогда, если посмотреть шире, человек ходил за плугом и приручал диких животных, строил города и дороги, проникал в тайны природы, чтобы увеличить свою власть над ней и стремился к звездам? неужели тоже в силу какого-либо обоснования, знания или доказательства, коих фактически не существует? А если все это совершалось, в конечном счете, не на основе разума, то возможно стоит предположить, что на основе чего-то более глубокого и скрытого, менее понятного, почти неуловимого. Ведь разум, как правило, всегда сопряжен с ясностью, а все реально происходившее и происходящее ныне с человеческим родом особой ясностью не отличается… Со времен Иоанна Дунса Скота разум в качестве основной характеристики человеческой природы, был значительно потеснен. Явление, противостоящее ему и действительно руководящее человеком из неведомых глубин, шотландский философ называл волей. Последнюю следует понимать, пожалуй, как совокупность желаний (под желаниями, в данном случае, подразумеваются многообразные и разноплановые устремления человека). Желание представляет собой сущность и источник жизненного процесса вообще, всех его направлений и характеристик. Знание же является не причиной желания, а всего лишь его условием; разум всего лишь указывает на возможность выбора, но выбирает воля. Иными словами, разум и знание есть инстанция, помогающая человеку сориентироваться в безбрежном потоке жизни, скоординировать свои усилия для реализации тех или иных желаний; но сам по себе разум производен от воли, зависим от нее, и ни он, ни знание, как его продукт, не имеют, таким образом, самостоятельного статуса; но поскольку разум выполняет эту инструментальную роль, причем далеко не последнюю и достаточно существенную в жизни, вполне может возникнуть иллюзия, будто бы он играет в ней главную роль, и все строится на его основе, в то время как источником человеческого существования является воля, на основе которой и вырастает процесс жизнедеятельности, в огромной иерархии которого находится место и разуму, и знанию; но место определенное и подчиненное. Ни один человек, например, не может действительно обосновать или доказать приоритетность, значимость или ценность одного дела, или жизненного занятия перед другими. Всякий может мотивировать свой выбор того или иного занятия, но мотивировать или обосновать, в конечном итоге, свою склонность к последнему ни один не в состоянии. Но почему же тогда каждый вне всяких доказательств, вполне определенно и положительно занимается каким-либо делом, предпочитая его остальным занятиям, которые сами по себе, возможно, не менее ценны и значимы, чем выбранное им? Получается, что человек делает так как раз не по, но вопреки разуму и – на основе воли, которая есть не что иное, как его стихийный, непроизвольный выбор; в любом случае, каким бы рациональным существом ни казался человек, он таковым во многом не является. Помимо рационального в человеке присутствует и иррациональное и, может быть, именно оно, в конечном итоге, движет человеком; а знание только помогает ориентироваться в бесконечной области различных и противоборствующих желаний.
На проблему соотношения знания и веры, а также разума и воли небезинтересно обратить внимание при рассмотрении вопросов, связанных с моралью. Относительно поиска причин нравственного выбора возможно утверждать, что он нерационален, что нравственность мало имеет общего с доказательством и обоснованием и не может быть следствием того или другого. Разум, который всегда сопряжен с обоснованием, не способен, в конечном итоге, доказать необходимость выбора доброго, а не дурного; как не способен он обосновать приоритетность самого добра перед злом, т. к. дихотомия последних обычно бескомпромиссна, а разум всегда изостеничен. Поэтому вопросы о добре и зле разрешаются не столько рассудочным путем, сколько интуитивным, не рациональным, а скорее, эмоциональным, не доказательным, а стихийным. Добро и зло можно не столько знать, сколько чувствовать, или ощущать. Таким образом, нравственная проблематика, по всей видимости, находится в ведении воли и веры, а не разума и знания. Некоторое недоумение современников и потомков вызвал в свое время Сократ, объявив добродетель следствием знания, а пороки – незнания. По Сократу дурно поступает тот, кто не знает, что такое зло и что его поступки дурны, и, напротив, поступает добродетельно тот, кто знает о том, что такое добро. Эту сократовскую мысль в историко-философской литературе назвали «этическим рационализмом». Данное понятие, в какой-то мере, как бы указывает на то, что нравственность и рассудочность являются не вполне совместимыми явлениями. В данном случае возможно утверждать, что Сократ не отождествлял добродетель со знанием и мораль – с рассудком, что речь шла немного о другом. Нет человека, говорил Сократ, который стал бы поступать дурно, зная, что его поступок плох. Предположим, человек знает, что его действия дурны. Но весь вопрос заключается в том, что это знание распадается на две части: внешнюю и внутреннюю, объективную и субъективную. Внешняя, объективная часть – это осознание человеком того, что его дурные действия считаются таковыми в обществе, что окружающие его люди оценивают их как негативные и потому осуждают их. Иными словами, внешняя часть знания человека – это знание об отношении к этому дурному со стороны окружающих. Гораздо важнее отношение к дурному самого человека, его внутренняя субъективная оценка своих дурных действий. Это второе знание более важно, ибо именно оно в конечном счете движет человеческими поступками. Если, например, человек сам для себя оценивает дурное как хорошее, т. е. то, что общество считает дурным, он сам таковым не считает, то он будет поступать дурно. Таким образом, формальное осознание порочности поступка, т. е. осознание его общественной неприемлемости вовсе не удерживает человека от такого поступка, если сам он расценивает его как поступок хороший и возможный для совершения. В этом случае человек совершает дурное, ибо таковым его не считает и обязательно имеет личное, внутреннее оправдание своих негативных действий. Здесь в силу вступают его внутренние установки и принципы, его индивидуальная философия. Следовательно, проблема заключается в личном, субъективном отношении каждого индивида к добродетели и пороку, а вернее, в его собственных понятиях или представлениях о добре и зле. Если человек сам по себе или сам для себя, вне общественных стереотипов, считает что-либо дурным, то он никогда этого не совершит и наоборот. По сути речь идет о личном выборе каждого. Сам же выбор, как уже говорилось, есть акт не разума, но воли, основывается не на знании, а на вере. В сократовской мысли, как представляется, знание о добре и зле следует понимать не в буквальном смысле, а именно как тот самый личный выбор. Когда Сократ говорит, что человек знает о добродетели, он имеет в виду не рациональный, доказательный акт, а как раз интуитивный, стихийный, волевой человеческий выбор. Мы называем что-либо добром вовсе не потому, что нам кто-то когда-то безупречно доказал, что оно – добро, не потому, что мы сами доказали себе это; мы называем что-либо добром потому что оно кажется нам добром, потому что мы чувствуем, ощущаем, что это добро, потому что мы, наконец, верим в то, что это добро. Недоумения по поводу «этического рационализма» Сократа возникли, возможно, вследствие непроизвольного нарушения формально-логического закона тождества, когда речь идет об одном и том же, но в разных формах, а кажется, что различна суть. Под категориями «знать – не знать» о добре и зле Сократ разумел, на мой взгляд, «ощущать – не ощущать» добро и зло. Вполне понятной становится его мысль о том, что человек, знающий что такое добро, то есть стихийно его принимающий, чувствующий его в своей душе, будет поступать добродетельно, и человек, не знающий, что такое добро, т. е. стихийно принимающий зло, будет совершать порочные и дурные поступки.