Как видим, соотношение рационального, доказательного и интуитивного, иррационального, волевого хорошо иллюстрирует нравственно-этическая проблематика. В данном случае волю можно представить в качестве причины человеческой деятельности, а разум – в виде ее референта; вера захватывает собой фактически всю жизнь, отводя знанию незначительную и подчиненную роль. О том же говорят скептики, у которых практическая сфера жизни интерпретируется как феноменализм, т. е. вполне положительная опора на доступные человеку явления, а не на недоступные ему вещи. В русле этого феноменализма понятны и пространные рассуждения Секста Эмпирика о напоминающем и указывающем знаках. Он обстоятельно критикует стоическую теорию указывающего знака[354], интерпретирующую последний в качестве умозаключения, посредством которого из очевидного делается вывод о неочевидном, и признает только напоминающий знак, который следуя переживаемому представлению и накопленному жизненному опыту «напоминает» нам о том, что какое-либо явление обычно соединено с другим, который всецело покоится на ассоциации[355]. «напоминающий же знак заверен жизнью, ибо всякий, кто видит дым, считает, что указан огонь и посмотревший на рубец говорит, что была рана. Здесь мы не только не боремся против жизни, но сражаемся на ее стороне, без мудрствования присоединяясь к тому, что ею заверено, и борясь против того, что в частности выдумано догматиками»[356].
Итак, опора на явления неизбежно следует из основного скептического тезиса о равносильности суждений и невозможности практического его воплощения. Поэтому феноменализм представляет собой второе основание скептической философии, но является уже не чисто теоретической конструкцией, как изостения, а основанием реальной жизни философа-скептика. Нейтральность, или иррелевантность мышления, связанная с принципом изостении и вполне приемлемая в качестве теоретической модели, оказывается плохо совместимой с реальной, действительной, или практической жизнью. Поэтому обязательным дополнением и продолжением скептической изостенической гносеологии является своего рода онтологический феноменализм, который посвящен интерпретации действительной жизни философа-скептика и характеризуется прежде всего тем, что он обращен не на недоступную скептику природу вещей, а на единственно доступные феномены, или явления этих вещей, которые хотя в значительной степени фрагментарно и искаженно, но все же так или иначе отражают навсегда сокрытую сущность объектов или же, что более важно, позволяют и помогают ориентироваться в действительности.
Знаменитые «Пирроновы положения» Секста Эмпирика начинаются с интересной классификации мыслителей: «Ищущим какую-нибудь вещь приходится или найти ее, или дойти до отрицания нахождения и признания ее невоспринимаемости, или упорствовать в отыскании. Поэтому, может быть, и в отношении вещей, искомых в философии, одни говорили, что они нашли истину, другие высказывались, что воспринять ее невозможно, третьи еще ищут. Те, что воображают себя нашедшими, называются особым именем догматиков… об истине, как о невоспринимаемом, высказывались… академики, ищут же скептики»[357]. Как видим, выделяются три типа мышления: позитивный, негативный и нейтральный, или иррелевантный. Позитивный тип мышления – ставящий своей целью утверждение какого-либо положения (положений) и доказательства его (их). Негативный – отрицание и опровержение. Часто негативное мышление понимается как антипод позитивного. Однако вполне возможно интерпретировать негативное мышление как разновидность позитивного. Ведь отрицая нечто, негативное мышление нечто утверждает, именно утверждает это отрицание. Поэтому, в известном смысле, негативное мышление – это то же позитивное, но с обратным знаком. Возможно поэтому говорить не о трех, а о двух типах мышления: позитивном и нейтральном. Последний ничего не утверждает и не отрицает. Однако его не следует понимать, как остановившуюся посередине между утверждением и отрицанием мысль. Напротив, нейтральное мышление постоянно движется от утверждения к отрицанию и обратно, не останавливаясь ни на одном, вечно неудовлетворенное, постоянно во всем сомневающееся, вечно ищущее. Секст Эмпирик так и говорит: «…ищут же скептики» («… ζητου̃σι δὲ οι Σκεπτικοί»)[358].
Не вполне правильное понимание скептицизма как нейтрального или иррелевантного, или изостеничного догматизма широко распространено. Для того, чтобы противостоять этому взгляду не голословно, необходимо показать диалектичность скептицизма, т. к. диалектика вполне может рассматриваться в качестве одного из критериев эффективности любого философского построения: «площадь опоры» диалектического равновесия мысли настолько мала для нее, что «проекция центра ее тяжести» постоянно выходит за пределы этой опоры и мысль неизбежно «валится» в какую-нибудь из разновидностей догматизма. Что представляет из себя эта «площадь опоры» диалектики? Во-первых, диалектическое мышление, как правило, не позволяет себе ничего утверждать или отрицать вообще, признавая относительность вещей и явлений, но в результате этого оно отнюдь не приближается к релятивизму, так как, во-вторых, оно позволяет себе некое конкретное утверждение или отрицание, т. е. в определенных условиях, при определенных отношениях и обстоятельствах, учитывая конкретный контекст или, иными словами, постоянно восходя к конкретике («восходя», потому что конкретика действительности богаче и сложнее, чем наши обобщенные и стилизованные представления о ней); и, наконец, в-третьих, диалектическое мышление позволяет себе нечто утверждать или отрицать в той степени, в какой оно учитывает все, подлежащее суждению, т. е. – многообразие мира, в сложной связи, взаимозависимости и вечном движении, превращении и изменении его элементов. Сопряженность с этой диалектической основой могла бы удерживать мысль от соприкосновения с догматизмом. Тем не менее, ей сложно балансировать на такой «зыбкой» для нее позиции и она постоянно, как правило, «падает в пропасть» какого-нибудь «изма».
Итак, является ли скептицизм очередным догматическим падением человеческой мысли и потому бесполезен и несостоятелен или он, сохраняя диалектическое равновесие, представляет собой полноценную и актуальную философскую модель? Как известно, одним из основных элементов скептицизма является изостения, которую можно неправильно понять, как некую застывшую точку посередине между полюсами утверждения и отрицания, как окончательное утверждение равенства, его абсолютизацию. В таком случае, мы получаем не что иное, как новый догматический вывод. Ведь догматизм – это или абсолютизация некого «А» или абсолютизация некого «В» и т. п., или же – абсолютное отрицание того или другого, или третьего. В таком случае одновременное признание их и абсолютизация равенства «А» и «В» (и «С», и «D», и т. п.) будет тоже догматизмом, от которого скептицизм всеми силами старается избавиться. Дело в том, что изостению не следует понимать буквально, как застывшее, раз навсегда данное равенство, она является скорее его своеобразным символом. Ведь «А» и «В» на самом деле никогда не находятся в равновесии. Вечное движение постоянно изменяет их соотношение, отдавая предпочтение то «А», то «В», то на мгновение уравновешивая их и опять меняя, никогда не приводит ни к каким окончательным результатам; т. е. различное изменение соотношения и взаимодействия «А» и «В» – неизбежное условие и атрибут их бытия. Оно присутствует потенциально в каждый момент. Изостения как раз отражает и выражает эту потенцию, эту вечную возможность изменения, условно и символически уравновешивая противоположности, делая их равенство, подчеркну еще раз, своего рода символом, за которым стоит вечное движение и изменение.
Иное понимание изостении, а именно как фиксированного равенства противоположностей (противоположных утверждений) будет противоречить основной установке скептицизма – ничего не утверждать и не отрицать. Равенство противоположных высказываний – это ведь некоторое определенное утверждение, от которого следует, в соответствии с основными скептическими принципами, избавиться. Каким образом это возможно? Путем уравнивания самого положения об изостении противоположных утверждений, с одной стороны, с равенством последних, с другой. Так, если изостения выражается как «А=В» и сама обозначается в качестве некого «I», то тогда вышеобрисованное равенство должно принять вид «А=В=I». Иначе говоря, если скептики решили во всем сомневаться и в результате сомнения пришли к изостении, то, для того, чтобы оставаться последовательными, им надо усомниться и в самой изостении, т. е. уравнять ее с тем равенством, которое она выражает; и в этом случае положение, по которому «скептики только ищут» (т. е. Ничего не утверждают и не отрицают, а только сомневаются), не будет, с одной стороны, оборачиваться догматизмом, а, с другой стороны, не будет нести в себе внутреннего противоречия, тем самым нейтрализуя один из распространенных аргументов против скептицизма, по которому он является или своего рода отрицательным догматизмом, или внутренне противоречивым философским построением. В этом заключается одно из существенных отличий скептицизма от традиционных типов философского мышления: скептическая «картина мира» принципиально мобильна и пластична, и, как следствие, скептические философские построения обычно не приводят к каким-либо определенным результатам, но в то же время они открыты для различных точек зрения, и поэтому чужды произвольно и бездоказательно, в конечном итоге, принимаемым положениям, ничего не «выносят за скобки», благодаря чему видят правоту (как и неправоту) любой философской идеи. В силу всего этого, скептицизм – это именно поиск истины, а не отрицание возможности ее достижения, как достаточно часто интерпретируется скептическая философия. Если понимать изостению таким именно образом, то можно увидеть ее диалектичность, ибо диалектическое мышление, как отмечалось выше, первым своим долгом считает не утверждать или отрицать что-либо вообще, но за всем признает одновременно право на правдоподобие, ничему не отдавая окончательного предпочтения, констатирует одновременно присутствие утверждения и отрицания в вечном изменении их соотношения, в вечной борьбе их. Можно поэтому назвать изостению символическим выражением диалектического равновесия.