Вторая основополагающая составляющая скептицизма – феноменализм свидетельствует именно в пользу вышеизложенного понимания изостении. Феноменализм, является основанием для практической жизни скептика и, в отличие от изостенической нейтральности, он вполне позитивен и деятелен. Этот феноменализм есть не что иное, как восхождение от общего к частному, от абстрактных положений и общих выводов к богатой и сложной конкретике реального бытия; а такое восхождение – прямая прерогатива диалектического мышления; следовательно, скептический феноменализм вполне причастен диалектике, ибо, как и последняя, не позволяя себе делать никаких выводов вообще, он утверждает и отрицает вполне позитивно, при ближнем рассмотрении, в частном и конкретном. Есть и более существенный аргумент против отождествления скептицизма с каким-нибудь из видов догматизма. Секст Эмпирик в самом начале своего изложения в «Пирроновых положениях» совершенно недвусмысленно замечает: «ни о чем из того, что будет высказано, мы не утверждаем, будто оно обстоит во всем так, как мы говорим» («ότι περὶ ου̉δενὸς τω̃ν λεχθησομένων διαβεβαιούμεθα, ως ούτως ε̉́χοντος πάντως καθάπερ λέγομεν»)[359]. В другом месте Секст высказывается еще более определенно: «Скептик же высказывает свои положения так, что по своему смыслу они сами себя упраздняют» («ο δὲ σκεπτικὸς τὰς ϕωνὰς αυ̉του̃ προϕέρεται ως δυνάμει υϕ΄ εαυτω̃ν περιγράϕεσθαι»)[360]. Любое скептическое высказывание «вместе с остальными отрицает и само себя» («καὶ διὰ του̃το τοι̃ς α̉́λλοις εαυτὴν συμπεριγράϕει»)[361]. Нет ничего удивительного в том, что огонь, уничтожая те или иные вещи, существует до тех пор, пока не сгорели эти вещи: как только они сгорели, погас и сам огонь[362]. Точно так же и очистительные лекарства не только избавляют тело от вредных соков, но вместе с ними выгоняются и сами[363]. Как видим, проповедуя тотальное воздержание от суждений, Секст Эмпирик, тем не менее, не постулирует его непреложно, а, напротив, воздерживается и от этого самого воздержания, понимая его ограниченность и относительность. Он сомневается, таким образом, и в самом своем сомнении. «Позиция сомнения, – отмечает в своем исследовании о роли скептицизма в становлении философской критики Т. Н. Власик, – это позиция нерешительности, колебания, неуверенности в отношении реальности, позиция, связанная с утратой субъектом твердой веры в признаваемые до этого авторитеты и ценности…Сомнение, порожденное скептическим отношением, представляет собой балансирование между согласием и несогласием, различного рода колебания, выбор между двумя или несколькими суждениями, точками зрения на один и тот же объект, являет собой форму диалектической рефлексии субъекта»[364]. Итак, во-первых, скептическая изостения является не застывшей догмой равновесия противоположностей, но диалектическим символом их вечного движения и борьбы. Во-вторых, предложенное положение в трактовке изостении будет верным, так как параллельно с ней в скептицизме выступает феноменализм, наличие которого не позволяет понимать равновесие догматически. В третьих, сам скептический феноменализм, спускаясь с «небес на землю», из умозрительной сферы в область практически-реальной жизни, восходя к конкретике, исследуя частное, и не притязая на общее и абстрактное, вполне отвечает требованиям диалектической методологии. В-четвертых, еще одно проявление диалектичности скептицизма заключается во взаимодействии изостении и феноменализма, благодаря которому скептицизм охватывает собой безграничную область бытия, предельно обобщенное (абстрактное) и предельно конкретное, вечно двигаясь от одного полюса к другому, не останавливаясь ни на одном. Изостения и феноменализм находятся не только во взаимодействии, но и в единстве. Этот парадоксальный союз вроде бы взаимоисключающих противоположностей и порождает собственно скептицизм, т. е. вечно ищущее, никогда не удовлетворенное, ни на чем окончательно не останавливающееся и решительно все собой охватывающее мышление.
2.4. Этика атараксии в контексте скептической изостении и феноменализма
После изостении и феноменализма третьей основой скептицизма является учение о невозмутимости или атараксии. Стремление к невозмутимости является источником, исходным моментом и целью всей скептической системы. Саму же атараксию как искомое в скепсисе состояние человеческой души, которое и должно составлять безусловное индивидуальное счастье, исследует этический раздел философии, древнее деление которой невозможно рассматривать как совершенно несопоставимое с современным. Возможно утверждать, что в античной философии, так или иначе, были представлены онтология, гносеология и антропология, при этом они назывались в различные эпохи и разными мыслителями по-разному, но так или иначе сводились к попыткам постижения бытия, проблемам его познания и вопросам, связанным с человеком и его жизнью. В эллинистическую эпоху наиболее широко для обозначения этих разделов философии употреблялись термины соответственно: «физика», «логика» и «этика». Этическая проблематика в философии эллинизма стала играть ведущую роль и явилась своего рода условием физики и логики, занявшими подчиненное по отношению к ней положение; а т. к. пафосом всей вообще эллинистической мысли был поиск и обоснование путей индивидуального счастья, то в самой этике на первый план вышла практическая, или прикладная ее часть, т. е. философское сознание более всего занималось разработкой своего рода жизненного искусства или даже стратегией выживания (и прежде всего духовного) в предельно сложных исторических условиях эллинизма. Скептицизм как одна из основных эллинистических духовных моделей не является здесь исключением; даже более того, в силу самой специфики скептицизма, его этику надо понимать прежде всего в практическом аспекте, т. к. теоретическая часть этики чужда ему сама по себе, ибо является так или иначе положительным учением, которое скептицизм не признает в принципе, как и любое учение, что-либо утверждающее или отрицающее. Скептицизм в силу своей изостении и воздержания не ведает природы добродетели и порока и не имеет на этот счет никаких определенных суждений. Так Секст Эмпирик относительно «правильной» жизни замечает: «… правильно» мы понимаем не только в согласии с добродетелью, но неограниченнее…» («…του̃ ο̉ρθω̃ς μὴ μόνον κατ′ α̉ρετὴν λαμβανομένου, α̉λλ′ α̉ϕελέστερον»)[365]. Именно об этой практической этике и пойдет дальше речь.
Для достижения невозмутимости скептики открыли изостению и следующее из нее воздержание от суждений, которое, в свою очередь, и приводит к искомой атараксии души. Сама эта невозмутимость есть постулат скептицизма, ради нее он собственно и существует и занимается философской деятельностью. Но изостения, как основной принцип скептицизма строится на абсолютной элиминации любого вообще постулирования (главное для скепсиса – ничего не утверждать и не отрицать): все в равной степени может быть и не может быть одновременно. Любой сколько-нибудь положительный выбор, любое малейшее нарушение изостенического равновесия оборачивается крушением скептицизма. Однако атараксию скептицизм постулирует вполне определенно, а потом для ее достижения строит систему, основным принципом которой является отсутствие любого постулирования. Таким образом, в телеологической части скептицизм возводит то, что подлежит уничтожению в методологической части: цель противоречит методу и наоборот. Для постулирования невозмутимости надо отказаться от постулатов в принципе, и этот отказ, в свою очередь, приведет к очередному постулату – невозмутимости. Перед нами порочный круг, наличие которого Секст Эмпирик понимает, говоря о скептическом философе следующее: «…как только он начал заниматься философией, имея в виду судить о кажущихся образах и постигать, какие из них истинны и какие ложны, таким образом, чтобы при этом остаться невозмутимым, он впал в равносильное противоречие…»[366]. Последний скептик говорит о пути выхода из этого порочного круга, а вернее о способе разрешения проблемы, суть которого состоит в том, что порочный круг преодолевается не традиционно, т. е. каким-либо внешним решением, но содержит это решение в самом себе: он самоуничтожается, в чем и состоит парадоксальность этого действия, которому посвящен знаменательный фрагмент из первой книги «Пирроновых положений» Секста Эмпирика. Для того, чтобы внести большую ясность в анализ этого фрагмента, сделаем небольшое отступление.
Известный отечественный психолог и писатель В.Л. Леви в своих произведениях неоднократно упоминает о так называемых парадоксальных состояниях. Последние можно было бы, по крупному счету, рассматривать в контексте проблематики философской антропологии. Суть этих явлений заключается в следующем эффекте: чем больше усилий мы прилагаем для того, чтобы избавиться от какого-нибудь симптома, тем сильнее он становится, и тем меньше у нас возможностей избавиться от него. Так, например, страдающий бессонницей не спит как раз потому, что слишком старается заснуть, а заикающийся заикается оттого, что слишком сильно хочет не заикаться. Что заставляет нас дернуться и пролить полный стакан воды, когда велено не пролить ни капли? Что заставляет начинающего велосипедиста наехать на препятствие, которое находится в стороне от дороги. Представьте себе, пишет В.Л. Леви, что перед нами на полу бревно, достаточно широкое, чтобы пройти по нему; и мы ведь спокойно пройдем. Но вот то же бревно поднято на двухметровую высоту, и мы боимся идти. Что случилось? Ведь бревно то же, оно не изменилось. Дело в том, что когда оно было на полу наше подсознание не принимало в расчет вероятность падения, когда же бревно оказалось поднятым, подсознание максимально учло эту вероятность и, пойдя по поднятому бревну, мы упали жертвой непроизвольной перестраховки. Подсознание имеет особенность смещать субъективную вероятность события (а, как следствие, и объективную) в зависимости от его п