отенциальной значимости. Становятся понятными многие невротические приступы, которые возникают, когда их подсознательно ожидают: «Только бы не…». То же самое и парализующее волнение спортсменов, актеров, экзаменующихся. Парадоксальное состояние, отмечает В.Л. Леви, может возникнуть у каждого; и возникает оно тем легче, чем больше значит для нас данный момент, дело, человек[367]. Сам механизм парадоксальных состояний подсказывает решение, обозначает путь выхода из него, который тоже парадоксален: если симптом тем сильнее, чем более мы хотим от него избавиться, значит, чем меньшими будут эти попытки к избавлению, тем с меньшей силой он будет на нас воздействовать, и он пропадет совсем, если мы забудем о нем, не станем принимать его в расчет, полностью проигнорируем. Здесь перед нами знаменитый прием: clavus clavo pellitur (клин вышибают клином). Надо не пытаться преодолеть или достичь что-либо, а отказаться от этих попыток, устранить из сознания субъективную значимость события, освободить себя от долженствования, забыть о необходимости. Австрийский ученый Франкл разработал метод так называемой парадоксальной интенции: человек должен сознательно вызвать и усилить в себе тот симптом, от которого он хочет избавиться. Известен, например, «писчий спазм», при котором пальцы руки непроизвольно очень сильно, до боли, сжимают карандаш или ручку; для того, чтобы преодолеть это состояние надо стремиться не расслабить кисть, а, наоборот, стараться сжать пальцы как можно сильнее. Или всем хорошо знакомая ситуация: усиленно пытаемся вспомнить какую-нибудь информацию (фамилию, дату, телефон и т. д.) и чем упорнее наши попытки, тем они безуспешнее. Но вот мы устали от этого напряжения и перестали вспоминать, и через некоторое время совершенно непроизвольно и неожиданно забытая информация вдруг сама собой всплывает в памяти. Что же получается: забыть, чтобы вспомнить? Да, именно так: принять, чтобы освободиться, примириться, чтобы превозмочь, отдать, чтобы получить, уйти, чтобы остаться, проиграть, чтобы выиграть[368].
Возвращаясь к фрагменту из «Пирроновых положений», отмечу, что его основная идея значительно проясняется в свете вышеприведенного психологического отступления. Секст Эмпирик замечает, что со скептиками произошло то же самое, что и с античным живописцем Апеллесом. Последний рисовал лошадь и старался изобразить ее пену, но у него ничего не получалось; отчаявшись, Апеллес в сердцах бросил в картину губку, которой обыкновенно снимал с кисти краски и губка, коснувшись холста, воспроизвела на картине подобие пены[369]. «Так и скептики, – продолжает Секст Эмпирик, – надеялись достичь невозмутимости путем суждения о несоответствии явления и мыслимого; не будучи в состоянии этого сделать, они воздержались. За воздержанием же случайно последовала невозмутимость, как тень за телом» («Καὶ οι Σκεπτικοὶ ου̃ν η̉́λπιζον μὲν τὴν α̉ταραξίαν α̉ναλήψεσθαι διὰ του̃ τὴν α̉νωμαλίαν τω̃ν ϕαινομένων τε καὶ νοουμένων ε̉πικρι̃ναι, μὴ δυνηθέντες δὲ ποιη̃σαν του̃το ε̉πέσχον. ε̉πισχου̃σι δὲ αυ̉τοι̃ς οι̃ον τυχικω̃ς η α̉ταραξία παρηκολούθησεν ως σκιὰ σώματι»)[370]. Здесь мы ясно видим парадоксальное состояние: провозгласив своим идеалом невозмутимость и стремясь к ней, скептики натолкнулись на неизбывное противоречие: невозмутимость постулируется, а какое-либо постулирование совершенно несовместимо со скептицизмом. Не будучи в состоянии двигаться дальше, они остановились в полной растерянности и бездействии не зная, что делать; и в этот момент к ним пришла желанная невозмутимость. Получается, что не они достигли своего идеала, а он сам посетил их, когда они того совсем не ожидали. Поэтому несправедлив традиционный взгляд, по которому скептики провозгласили невозмутимость в качестве цели, потом изобрели для нее изостению и воздержание от суждений, и получили желаемое. Возможно утверждать, что на самом деле все было наоборот: провозгласив невозмутимость своим идеалом, скептики хотели достичь ее традиционно-положительным способом – пытаясь разобраться в природе вещей и достичь если не полной, то все какой-то ясности. Этого им сделать не удалось: чем больше они усердствовали в своих попытках, тем, по парадоксальной логике, дальше были от своей цели; они натолкнулись на изостеничность мнений, и им ничего оставалось сделать, как воздержаться от суждений, т. е. остановиться в движении к своей цели и даже отказаться от нее; и тогда, опять же по логике парадоксальных состояний, цель вдруг открылась сама: неожиданно к скептикам явилась долгожданная невозмутимость. Заметим, что Секст Эмпирик в приведенном фрагменте и в предыдущем[371] подчеркивает, что атараксия последовала за воздержанием именно случайно, «как тень за телом» («ωςσκιὰ σώματι»). Таким образом, невозмутимость скептики обрели, во многом, случайно, непроизвольно; и так же случайно, или стихийно, по большому счету, они открыли для себя и изостеничную природу вещей, и воздержание от суждений. Понятно, что потом все это было оформлено в логические категории и стало рациональной системой, но первоначальное рождение скептицизма во многом было не результатом определенной рефлексии и рационального поиска, а продуктом вполне интуитивного, подсознательного и парадоксального эффекта. Философ-скептик, отмечает английская исследовательница Г. Стрикер, «…обнаружив, что он постоянно сталкивается с одинаково сильными конфликтующими взглядами, и, следовательно, не способен прийти к решению относительно их истинности или ложности, он прекратил свои поиски – и случайно обнаружил себя в состоянии безмятежности в отношении вопросов убеждения Так как не имея убеждений о том, хорошее ли нечто или плохое, он не имел оснований вовлекаться в интенсивное стремление или избегание, и достиг таким образом невозмутимости…достижение невозмутимости – это дело счастливой случайности, а не ожидаемый результат, в самом деле, было сказано, что скептик начал с надежды обрести невозмутимость через обнаружение истины, а не через открытие, что он не в состоянии ее обнаружить» («… finding himself continuously confronted with equally strong conflicting views, and hence unable to reach a decision as to their truth or falsity, he gave up his search – and, by chance, found himself in a state of undisturbedness with regard to matters of belief. For, being without beliefs about the goodness or badness of anything, he had no reason to engage in intense pursuit or avoidance, and thus reached tranquillity…reaching tranquility is a matter of lucky coincidence, not an expected result – and indeed the Skeptic was said to have started from the hope of gaining tranquillity by finding the truth, not by discovering that he is unable to find it»)[372].
В человеческой жизни условно можно выделить, по крупному счету, два больших плана. Первый – сама жизнь, реальный ее процесс, представляющий собой грандиозную совокупность всех жизненных актов, событий, действий и т. п. Второй план – духовный, представляющий собой осмысление человеком первого плана, его рефлексию, совокупность мыслей, идей, представлений, принципов и т. п. Можно выделить еще и третий план, который будет являться тоже внутренней жизнью человека, но уже без непосредственного действия рационального, сознательного компонента. Это сфера переживаний, настроений, чувств, эмоций, аффектов и т. п. По своей природе этот третий план тяготеет ко второму; его следует расположить вместе с ним. Но, на мой взгляд, правильнее было бы выделить его как составную часть первого плана – событийно-фактического, ибо сфера рефлективно-логическая все же достаточно отстоит от самой жизни, и те или иные чувства и переживания человека ближе стоят к непосредственному и реальному жизненному процессу, нежели к отстраненной осознанности и доказательности. Хотя само схематическое расположение этих трех сфер человеческого существования не столь важно; отметим условно только их наличие. Если считать основополагающим моментом внутренней человеческой жизни стремление к благу и исходить из этого основного мотива, то получится следующая картина. Все три обозначенные сферы связаны между собой и взаимодействуют вполне определенным образом: событийно-фактическая сторона строится в соответствии с принципами, установками и параметрами рефлективно-рассудочной сферы; происходящее подвергается сознательной обработке и уже после этого поступает в сферу чувств, в которой человек испытывает или не испытывает положительные или отрицательные эмоции. Искомое человеком счастье зависит от событийно-фактической области жизни: он радуется хорошему и расстраивается из-за плохого. Но что значит «хорошее» и что значит «плохое»? Что здесь будет являться критерием, и кто будет судьей? Эта сфера, следовательно, все же не решающая в испытывании нами тех или иных эмоций, ибо более принципиальной инстанцией является сфера рационально-логическая, так как для того, чтобы обрадоваться какому-либо событию, т. е. расценить его в качестве положительного, нам необходимо иметь представление о нем. Получается, что нашей эмоциональной сферой, а, стало быть, и счастьем руководит сфера рациональная с ее стереотипами, установками и понятиями через сферу фактическую с ее реальными жизненными событиями. Эмоциональное человеческое существование есть действие этого механизма взаимодействия трех сфер: случилось какое-либо событие, подверглось рациональной оценке и вызвало в душе ту или иную эмоцию. Таким образом, счастье нам не вполне принадлежит, так как на протяжении всей жизни в нашем сознании присутствуют представления о хорошем и дурном, и, следовательно, в жизни будут происходить события как положительные, так и отрицательные, а значит мы будем то счастливы, то несчастливы.
Поскольку основная духовная цель эллинизма заключалась в достижении несомненного счастья, и скептики в этом отношении не составляли исключения, скептическое течение, как и оппонирующие и современные ему философские направления, задавалась вопросом о том, как овладеть счастьем безусловно. Как превратить ситуацию «мы для счастья» в ситуацию «счастье для нас»? надо отметить, что вышеобрисованный механизм взаимодействия трех сфер человеческой жизни скептики хорошо понимали и видели свою основную задачу в освобождении эмоциональной сферы от действия других жизненных аспектов, в придании ей самодостаточного статуса. Тем самым они освободили бы счастье от каких бы то ни было условий, превратив его во вполне автономное явление, и, следовательно, – в гарантированное достояние человека. Вводя изостению в качестве своего основополагающего принципа, скептицизм получает значительный результат: рефлективная сфера жизни оказывается отделенной от событийно-фактической сферы непреодолимой границей. На вопрос же о том, как реально жить, не следуя никакому вообще положению в силу всеобщей изостеничности всех положений, скептики отвечают, что надо ориентироваться на явления, которые и будут жизненным критерием. Но явления – тени вещей, действительная же картина мира нам недоступна; т. е. получается, что жить и действовать можно как угодно, но только все это никакого отношения к рациональной сфере не имеет, никакой логической необходимостью не обладает, или, говоря проще, все действия носят внерациональный, стихийный характер. Мы не знаем, говорят скептики, как обстоят дела на самом деле и не можем этого знать, но в то же время мы не в состоянии не признавать видимость вещей, которая нас окружает; но последняя остается то