Рассуждения об отсутствии всякого отношения к жизни и философская культивация атараксии характерны для скептиков не в меньшей мере, чем их повседневная деятельность, их действия и поступки – они вполне следовали своим теоретическим установкам в реальном жизненном процессе. Родоначальник греческого скепсиса Пиррон по словам Диогена Лаэртского был настолько безразличен к жизни, что ходил по улицам «ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака… от опасностей его уберегали… следовавшие за ним друзья»[377]. Если собеседник вдруг внезапно покидал его, то он, нисколько не обижаясь и даже не обращая внимания на ушедшего, спокойно договаривал свою речь до конца[378]. Когда однажды его учитель Анаксарх попал в болото, а Пиррону случилось оказаться рядом, он не обратил ни малейшего внимания на тонущего и прошел мимо. Его безразличие в этом случае резко осудили, сам же Анаксарх, которому все же удалось выбраться, восхищался атараксией ученика[379]. Еще раз можно вспомнить примечательный эпизод, когда однажды, во время сильной бури, находившийся на корабле Пиррон указал своим паниковавшим спутникам на поросенка, спокойно поедавшего свой корм, и произнес знаменитые впоследствии слова: «Вот в какой атараксии должен находиться мудрец»[380]. Ученик Пиррона Тимон был также настолько безразличен к происходящему, что сочинения его валялись у него дома где попало, он совершенно забывал о них, предоставляя мышам и крысам прекрасную возможность их поедать[381]. Читая как-то раз свои труды ритору Зопиру «он развертывал свитки и начинал откуда попало, а дойдя однажды до середины, нашел там такой отрывок, о котором сам не знал, – до такой степени был он беззаботен»[382]. Помимо чистой апатии скептики проявляли также высокие образцы мужества, построенного на невозмутимости. Так, например, учитель Пиррона Анаксарх попал в плен к кипрскому тирану никокреонту, который приказал истолочь его в ступе. «но Анаксарх, – рассказывает Диоген Лаэртский, – не обращая внимания на эту казнь, только сказал ему: «Толки, толки оболочку Анаксарха, самого Анаксарха тебе не истолочь!» А когда никокреонт приказал вырезать ему язык, то он… сам его откусил и выплюнул тому в лицо»[383]. Пиррон же, по словам Диогена Лаэртского, спокойно переносил самые болезненные операции, не обнаруживая никаких признаков физической боли[384]. А руководитель новой Академии скептик Карнеад, по свидетельству того же Диогена Лаэртского ослеп, что произошло ночью, в силу чего он этого не заметил и велел рабу принести светильник, чтобы почитать. Тот принес его и сказал: «Вот он». Карнеад, по-прежнему ничего не видя и поняв, что ослеп, остался невозмутимым и спокойно сказал рабу: «ну что ж, читай тогда ты»[385].
В скептическом учении о невозмутимости наиболее важным является положение, согласно которому счастье представляет собой явление не столько объективное, сколько субъективное, источник его находится не вне человека, но внутри него. Человек ищет счастье где угодно, но только не там, где его следует искать и поэтому никогда его не находит. По сути здесь перед нами знаменитый призыв: «Хочешь быть счастливым – будь им»; и скептикам в этом отношении не принадлежит философское первенство: этот мотив прекрасно прослеживается у Эпикура, который утверждал, что само отсутствие страданий уже есть удовольствие, что последнее не безусловно, но меняется в зависимости от представлений о нем: одному достаточен простой стол и грубая пища, другого же не устраивают даже роскошные яства; и стоики полагали, что хорошее и дурное заключается не в вещах, но в отношении человека к этим вещам, в его представлении о них. Но и еще раньше эту же мысль отчетливо выразил киренаик Аристипп: главное – в нашем отношении к удовольствию, в нашем понятии о благе, но не в самом удовольствии и не в самом благе, а также – киники Антисфен и его ученик Диоген, достигавшие счастья не путем приобретения того, что всеми считается благом, но путем лишения этого и путем такого умонастроения, при котором меняются все вообще традиционные представления о хорошем и дурном. Не будучи оригинальными в самой идее внутренней субъективной обусловленности счастья, скептики тем не менее предложили весьма незаурядный путь его обнаружения, нахождения или обоснования. Можно утверждать, что их идея открытия источника счастья в самом человеке наиболее продумана, тщательно разработана, и даже детализирована, в чем и состоит их философское новаторство и оригинальность.
«Красота, исповедуемая скептиком, – справедливо отмечает А.Ф. Лосев в «Истории античной эстетики», – есть красота чистой текучести субъективного духа; из нее исключена всякая обоснованность, всякая осмысленность и философия. Крепкими стенами ограждена душа скептика от всякой мысли; и в этих стенах, как в гранитных берегах, бьется равномерно стихия субъективной жизни. Это и есть красота скепсиса… до сих пор еще никто не думал, чтобы красота была в полном отсутствии всякой субъективной устроенности, чтобы красота заключалась в полном предоставлении субъективной человеческой жизни протекать так, как она только хочет. В этом смысле скептическая эстетика была в Греции абсолютным анархизмом, и притом анархизмом, прежде всего, субъективно-личных состояний и действий. «Живи без всякого смысла» – вот как можно было бы формулировать последнюю мечту античной скептической эстетики. Подобной иррелевантности, кажется, еще никто не исповедовал в истории философии»[386]. Действительно, если вновь обратиться к скептической невозмутимости и вытекающему из нее отсутствию какого-либо отношения к жизни, можно увидеть, что понятие смысла жизни исчезает в скептическом понимании мира. Ведь представление о смысле проистекает прежде всего из представления о действительности как о некоей реальной, упорядоченной и безусловной данности. По мнению скептиков мир есть условность и неподлинность, и, стало быть, ни о каком смысле или цели говорить не приходится. Стихия самой жизни, сам вечный ее процесс – вот единственная данность, которую можно считать почти безусловной. Какие-либо же параметры и характеристики жизни (в смысле более или менее предпочтительного, похвального, предосудительного и т. п.) есть иллюзия, и уж тем более невозможно говорить о неких жизненных целях, задачах и смысле существования. В этом аспекте каждая жизнь тождественна любой другой жизни, как бы сильно они не различались по каким-либо признакам или характеристикам. Жизнь блистательного монарха и жизнь жалкого раба, схожих друг с другом, на первый взгляд, ровно столько, как солнце в небе с придорожным булыжником, совершенно не различаются, по крупному счету; ибо в силу неподлинности окружающего важен сам процесс жизни, а не его конкретные свойства и качества. Говоря иначе, смысл жизни, по мнению скептиков, заключается в отсутствии всякого смысла, а цель ее – в отсутствие какой-либо цели; смысл есть, потому что его нет, и цель существует, так как она отсутствует. В этом парадоксе и находит свое выражение атараксичная жизнь философа-скептика, лишенная с его стороны каких-либо оценок, отношений и чувств.
Таким образом, скептику невозможно приписать, как это часто делается ввиду неверной интерпретации скептической философии, отказ от жизни. Скептик отказывается не от жизни, но от представления о ней, как о подлинном и реальном. Живет же он в соответствии с явлениями; и пусть его жизненный критерий это всего лишь видимость, однако он понимает, что за неимением лучшего ему ничего не остается, как ориентироваться на эту именно видимость и следовать ей постоянно, но в то же время никогда не забывать, что она – видимость, т. е. принимать ее, но делать это условно, памятуя о всеобщей неподлинности. Реальная жизнь скептиков была вполне положительной. Так, например, Пиррон в молодости занимался живописью[387], также, по всей видимости, принимал участие в походе Александра Македонского на Восток[388], позже исполнял обязанности верховного жреца в своей родной Элиде и, вероятно, делал это неплохо, если «ради него постановили всех философов освободить от податей»[389]. Тимон же в юности был танцором, а старшего из своих сыновей «обучил врачеванию»[390]. В зрелых летах он «выступал как софист в Халкедоне» и весьма разбогател в результате этой деятельности[391]. Руководитель новой Академии Карнеад выполнял важные дипломатические функции, а Секст Эмпирик и младшие скептики занимались медициной. С точки зрения скептиков не имеют, по крупному счету, смысла какие-либо принципы и установки, в том числе и основной принцип скептицизма: ничего не утверждать и не отрицать; скептики прекрасно понимают, что и их собственная философская позиция столь же условна и относительна, как и все те доктрины, против которых они выступают. Именно в силу этого скептики и живут, и действуют, и утверждают, и отрицают, и ничем не отличаются в этом плане от других людей. Все дело в том, что, как уже говорилось, они совсем иначе к этому относятся, по-другому это воспринимают, результатом чего и является их знаменитая атараксия. Весьма точно охарактеризовал скептическое отношение к реальному процессу жизни А.Ф. Лосев: «Простое и голое приятие жизни ничего философского в себе не содержит. Это такое бессмысленное приятие, которое знает, что оно должно бы быть и осмысленным. Оно чувствует великую и единую истину бытия, превращающую в