Неотъемлемым элементом скептицизма, тесно связанным с его изостенической гносеологией, онтологическим феноменализмом и атараксийной этикой, является систематическая критика положительных (или, как говорят скептики, догматических) учений, направленная прежде всего на радикальный подрыв оснований любых интеллектуальных построений: сомнение в тезисах, на которых базируется некая положительная конструкция мысли, делает последнюю проблематичной, если не зыбкой и эфемерной, тем самым подкрепляя одно из главных скептических положений о мотивированной возможности и даже убедительной необходимости решительной приостановки суждения, воздержания от высказывания, своего рода философского безмолвствия, которое, с точки зрения скептиков, и является наиболее приемлемым способом философствования.
Возможной неверной интерпретации изостении скептиков как догматического равновесия противоположностей препятствует скептический феноменализм, который является основанием для практической жизни скептика и, в отличие от изостенической нейтральности, является вполне позитивным и деятельным, представляет собой восхождение от общего к частному, от абстрактных положений и общих выводов к богатой и сложной конкретике реального бытия; а такое восхождение – особенность диалектического мышления; следовательно, скептический феноменализм обуславливает понимание изостении как диалектического выражения вечного движения и борьбы уравновешиваемых ей противоположностей.
Не испытывать различного рода эмоциональных состояний и сохранять невозмутимость души возможно, с точки зрения скептиков, путем преодоления тесной взаимосвязи рефлективно-логической, реально-практической и эмоционально-оценочной составляющих человеческой жизни. Скептический принцип изостении, обусловленный всеобщей неопределенностью и всеобъемлющим сомнением, представляет собой основу для безусловного разграничения рефлективно-логической и реально-практической областей жизни, которое, в свою очередь, приводит к независимости фактически-событийной сферы от эмоционально-оценочной. В результате скептик избавляется от всяких оценок происходящего, преодолевает какое-либо отношение к нему и погружается в своего рода эмоциональный «штиль», который и воспринимается им как атараксия, которая, таким образом, является эмоционально-психологическим дополнением и продолжением изостении, так же как и феноменализм представляет собой ее своеобразное онтологическое дополнение.
Характеризуя философскую оригинальность античного скептицизма, возможно определить его в качестве самосомневающегося сомнения, представляющего собой диалектическую взаимосвязь изостении и феноменализма, парадоксальное объединение, на первый взгляд, несовместимых принципов, которое оборачивается вечно ищущим, никогда не удовлетворенным, ни на чем окончательно не останавливающимся философским мышлением, в силу чего роль и значение скептицизма состоит в том, что он является не только и даже не столько одним из философских направлений, или традиций, сколько одной из наиболее важных и принципиальных особенностей философского мышления.
Глава 3. Античный скептицизм и современные концепции теоретического знания
3.1. Античный скептицизм как общая направленность эллинистической философии и инновация в древнегреческой философской традиции
В предыдущем изложении было показано, что философская специфика и незаурядность античного скептицизма заключается в том, что он представляет собой своеобразное самосомневающееся сомнение. В силу такой характеристики античного скептицизма он вряд ли может рассматриваться не только в качестве одной из философских школ, или систем, но даже – в качестве одного из философских направлений, течений, традиций. В свете вышеуказанной характеристики античного скептицизма и вообще скептицизма (т. к. античный скептицизм – своего рода классический образец, или «эталон» скептицизма) интересно рассмотреть соотношение понятий «скептицизм» и «скепсис». На первый взгляд эти понятия невозможно расценить как равнозначные; можно предположить, что они находятся в отношении родовидового подчинения: скептицизм – это обязательно скепсис, но скепсис – не обязательно скептицизм. Такой тезис может базироваться на утверждении, согласно которому понятие «скепсис» является более широким по объему, чем понятие «скептицизм»: скепсис – это любое сомнение в процессе философского (и не только философского) мышления, а скептицизм – это уже философская система, построенная на скепсисе, возводящая его в своего рода основной постулат, в известной степени абсолютизирующая его. В свете таких рассуждений понятия «скепсис» и «скептицизм», конечно же, не являются синонимами. Однако сама практика их употребления делает соотношение этих понятий не таким простым, как может показаться и как это было продемонстрировано выше. Обратимся к словарю иностранных слов, в котором термин «скептицизм» имеет два значения: «1) философское направление, подвергающее сомнению возможность познания объективной действительности; 2) критическое, недоверчивое отношение к чему-либо, сомнение в возможности, правильности или истинности чего-либо». Там же термин «скепсис» определяется как то же, что и «скептицизм» во втором значении[419]. Итак, получается, что понятия «скепсис» и «скептицизм» являются отчасти равнозначными, – по крайней мере «скептицизм» в одном из своих значений – то же, что и «скепсис». Такая равнозначность или синонимичность этих терминов проявляется, например, в тех случаях, когда в историко-философской литературе традиционно говорится именно о скептицизме Паскаля, Декарта и т. п., а не о скепсисе Паскаля и Декарта (чаще всего мы читаем: «скептицизм Декарта», а не «скепсис Декарта»), хотя в свете характеристики соотношения этих понятий как родовидовых, речь должна идти именно о скепсисе, а не о скептицизме (скептицизм, например, Декарта и скептицизм Пиррона – это не один и тот же скептицизм).
Признав, что понятие «скепсис» равнозначно понятию «скептицизм» в его втором значении («критическое, недоверчивое отношение к чему-либо, сомнение в возможности, правильности или истинности чего-либо»), можно пойти еще дальше, вернувшись к характеристике скептицизма (в его первом значении – «философское направление, подвергающее сомнению возможность познания объективной действительности») как самосомневающегося сомнения. Если скептицизм в качестве последовательного философского направления, или традиции (как было показано в предыдущей главе) подрывает (упраздняет, уничтожает) самого себя, то он вряд ли может быть охарактеризован как философское направление, или течение; в данном случае он останется всего лишь всепоглощающим сомнением, а значит – не скептицизмом (определенным философским построением), а только скепсисом. Таким образом, как то ни удивительно, на первый взгляд, понятия «скепсис» и «скептицизм» находятся скорее в отношении равнозначности, чем родовидового подчинения; а соответствующие термины могут использоваться в качестве синонимов. Если же скептицизм представляет собой не столько определенное философское направление, сколько сам стиль философской рефлексии, то можно достаточно нетрадиционно рассмотреть вопрос о локализации такого явления как античный скептицизм не только в пирронизме, но и – в других философских учениях эллинизма.
Само появление скептицизма указало на факт неких весьма серьезных изменений в древнегреческой философской традиции, и, шире, – социальной истории, в силу чего уместно задаться вопросом, почему эти изменения произошли, почему древнегреческая философская мысль обратила специальное внимание на сам механизм мышления и пришла к выводу о ненадежности этого механизма как механизма достижения истины.
Античный скептицизм – интеллектуальное явление определенного времени, и потому он, так или иначе, должен характеризовать все философские школы, или направления, которые в это время – эллинистическое – существовали. Поэтому возможно утверждать, что эллинистическая философия представлена не только, условно говоря, «школой» собственно скептиков, к которой относились также представители средней и новой академии, но и школу стоиков, школу эпикурейцев и школу киников: все они находились в контексте поворота древнегреческой философской традиции к скептицизму, и все должны были впитать дух этого поворота. (Киников я специально не рассматриваю, поскольку их скептицизм является в большей степени поведенческим, чем дискурсивным, развернутой его картины не получается, и поэтому возможно просто причислить кинический скептицизм к античному скептицизму, полноценно представленному прочими школами эллинистической философии.) Пока же можно отметить, что античный скептицизм в различных направлениях эллинистической философии явился своеобразной философской инновацией, поскольку эти направления при всех различиях и разногласиях между собой сосредоточились на проблеме отношения человеческой рациональности и истины к внешнему (для человека) миру. Такую проблему предыдущая философия специально не ставила, смело формулируя свои космологические истины без рефлексии по их поводу. Вот, собственно, почему скептические элементы античной философии до появления эллинистического скептицизма не могут считаться полноценным показателем скептицизма. Рефлексия по поводу истины, возведенная на уровень философии, – это инновация эллинистической философии. Причем эта инновация – скептицизм, поскольку подобная рефлексия означает осознание истины как проблемы, т. е. является сомнением в отношении истины, а сомнение дает начало скептицизму, который может быть меньшим или большим, принимать ту или иную форму, но никогда уже не исчезнет. Поэтому стоики, эпикурейцы, киники и собственно скептики, коль скоро они осуществляли специальную философскую рефлексию в отношении истины, могут рассматриваться в качестве скептических философов, взаимные разногласия которых имеют значение, если только указывают на особенности скептицизма этих философов.