Почему стоики «заметили» фактор эмпирического опыта? Повторю – одной из основных причин стал имперский уклад, побудивший людей задаться в той или иной форме вопросом, что есть истина и справедливость; и в поисках ответа люди стали надеяться больше на собственный опыт физического и духовного выживания, чем на единый для всех мировой порядок, продемонстрировавший в лице имперской власти пренебрежение к истине и справедливости. Это и выразили интеллектуалы эллинистического периода – от философов, в том числе стоиков, до христианских проповедников – в идее индивидуального духовного спасения, и это был призыв человеку искать истину не там, где она оказалась скомпрометированной; и у философов, и у христианских проповедников «не там» означало раздвоение некогда единого мира (одного из центральных объектов внимания греческой космологии) – на мир объективный в смысле своего безразличия к человеческой духовности, истине, справедливости и мир для человека, формируемый поисками истины и справедливости. Иными словами, и философский, и христианский вариант «не там» указывал на эмпирический (очеловеченный) мир с его эмпирическими (для человека) истинами. Ранняя христианская идея «эмпирического мира» нашла воплощение в феномене мировой религии. Стоическая же идея «эмпирического мира» заложила основы логики и методологии науки.
Стоики, поместив мышление в контекст эмпирического опыта человека и, тем самым, открыв путь в мир науки, предложили человечеству загадку научной рациональности. Правда, эта загадка стала разгадываться, когда появилась и социально утвердилась наука в ее современном виде. Последняя возникла в новое время – в результате крупнейшего исторического события, получившего общепринятое определение в качестве «научной революции XVII–XVIII веков» и прямо связанного с последовавшей затем промышленной революцией. До того, конечно, стоики вместе с представителями других философских школ эллинистического периода и не могли рассматриваться иначе, как только в их историческом контексте – позднего этапа древнегреческой философии. Однако неизвестный им феномен науки ретроспективно сделал их «философами будущего», проявив в их философии пророческую идею научной рациональности.
Дискуссии о том, что такое научная рациональность, ведутся уже не один век, и можно признать, что исторические корни этих дискуссий – в открытии стоиками эмпирического контекста «достижения мышлением согласия с самим собой». Этот непреодолимый эмпиризм нашего мышления, состоящий в невозможности отделения субъекта познания от объекта познания, стал «головной болью» для логиков, методологов и философов науки. Они и сегодня пытаются ответить на вопрос, что же такое истина в науке и, значит, что же такое наука в отношении своего объекта, который, оказывается, нашим же непреодолимо эмпирическим мышлением и конструируется. Однако не является ли сам этот вопрос запретным, подводящим человеческую мысль к грани, за которой для человека как в принципе эмпирического – относящегося – существа нет ответов?
Возможно утверждать, что, данный вопрос, действительно, из разряда запретных и согласиться с тем, что человек по своей природе уникальное в живом мире существо – уникальное именно по своему назначению быть технологом и конструктором. Стоики, обнаружив, что все мы живем не в безразличной к нам реальности, но в «реальности для нас», тем самым и натолкнулись на фундаментальную истину человеческого бытия, заключающуюся в относящемся человеческом сознании, которого лишены все остальные существа на Земле и благодаря которому человек в буквальном смысле конструирует среду своего обитания, де-факто отгораживаясь от дикой природы, той самой «реальности для себя», куда человеку, если он человек, а не животное, вход воспрещен. Поэтому и наука – человеческий способ познания «внешнего» и адаптации к нему – не может не быть конструированием своего объекта, и в этом ее фундаментальная истина.
Проблема в том, однако, что понимание науки как «конструкторской» деятельности не только не останавливает, но подстегивает мысль к поискам возможности выдать «сконструированные» (в эмпирическом контексте) истины за истины объективные – безразличные к субъекту познания. Возможно это объясняется таким образом, что человек на уровне «здравого рассудка» не соглашается, с тем, что живет в зыбком, непредсказуемо переменчивом мире своей субъективности и хочет думать, что видит мир именно таким, каков он есть сам по себе. Во многом из этой психологической потребности человека обосновать объективность (истинность) своего в действительности субъективного мира и родилась самостоятельная область знания, называемая «логикой науки», «методологией науки», «философией науки». Такая область знания не случайно сложилась в эпоху развитой науки. Она не могла появиться тогда, когда науки в ее современном виде не было. Люди конструировали среду своего обитания всегда, но в виде рутинной ежедневной практики, о которой не задумывались. Рождение же института науки стало социально значимым прецедентом профессионализации теоретического мышления – отчуждения познания от повседневности, что и сделало «заметной» конструкторскую сущность человека. Наука обратила на себя внимание философов именно с точки зрения проблемы научной истины, поскольку научные истины в виде теорий демонстрировали свой относительный, условный, «конструкторский» характер. Те же позитивисты, уловив этот фундаментальный эмпиризм науки, небесспорно попытались представить его методологически – в требовании поверять научное мышление «предложениями наблюдения». Они, верно определив «диагноз», не вполне поняли, что непреодолимый эмпиризм научного мышления должен искать и ищет свою опору не в эмпирических же «предложениях наблюдения», а в чем-то ином; и это «что-то иное» – теоретическое мышление.
Проблема соотношения эмпирического и теоретического мышления – одна из основных в проблематике философии науки, и следует признать, что корни этой проблемы уходят к стоикам, которые прямо называли истиной «согласие мышления с самим собой». Эта стоическая формула не позволяет иных интерпретаций «мышления», как только «теоретического мышления». Действительно стоики говорили о «согласии мышления» с эмпирическим образом «внешнего». Значит, сам акт согласия обязан у них работе «чистого», т. е. теоретического, мышления над тем, что в мышление эмпирически вошло. Поэтому они вольно или невольно – скорее, конечно, невольно – отделили в работе мышления эмпирический уровень от теоретического уровня. Пусть в их понимании работа мышления по «достижению согласия с самим собой» происходит в режиме автоматического «одобрения», они выделили в мышлении теоретический уровень в отличие от эмпирического уровня – получения мышлением неких «впечатлений». Последние – эмпирические образы мира, в котором живет человек, и стоическая философия (не только теория познания, но и этика стоиков) подчеркивает идею, согласно которой человек, если хочет узнать истину, должен подняться с уровня «впечатлений» на уровень отношения к ним. Такой «уход в собственное мышление» и есть в теории познания стоиков путь к согласию мышления с самим собой, а в их этике – к согласию человека с самим собой. Этическая формула стоиков заключается в том, что убежищем для человека, ищущего истину, становится теоретическое мышление. Моральное учение стоиков строится на принципе спасительного ухода человека от своего эмпиризма в мир теоретического мышления, где только и может наступить «момент истины». При этом не важно, как последний соотносится с эмпирическим бытием, поскольку соотношение, скорее, отрицательное – теоретически достигнутая стоиком истина в этом смысле отрицает эмпирический уровень. Стоическую логику отрицания эмпирического уровня мышления в теоретическом уровне и пытались опровергнуть позитивистские философы науки XIX–XX веков, предпринимая усилия доказать, напротив, отрицание теоретического уровня мышления в эмпирическом уровне. В своем моральном учении стоики, последовательно проводя человеческий принцип разумности – отрицания в теоретическом мышлении эмпиризма человека, – исходили из природного различия между растениями, животными и людьми в достижении этими тремя категориями органического мира единой для них цели самосохранения через «дружеское отношение к себе», т. е. «согласие с самим собой». Согласно стоической этике, цель самосохранения объединяет и растения, и животных, и людей, но путь достижения этой цели – разный у растения животного и человека. Ключевые понятия в этике стоиков – «стремление», «влечение» к самосохранению. Они считали, что растение, лишенное способности даже ощущать, не «стремится» к самосохранению, а просто сохраняет себя. Животное в отличие от растения способно ощущать, и поэтому оно к самосохранению «стремится», но неосмысленно – не по субъективной цели, а по физическому ощущению. Человек же по своей природе не просто «стремится», но осмысленно, по субъективной цели «стремится» к самосохранению в «согласии с самим собой». Человек в отличие от растения и животного полагает свое самосохранение. Для стоиков чрезвычайно важно само это «полагание», целиком находящееся в компетенции мышления, и не столь важно, достиг ли человек состояния «согласия с самим собой» фактически. Тем самым, для человека благая (согласная с его природой) цель самосохранения реализуется не в физическом, как для растений и животных, а духовном самосохранении[437].
Получается в соответствии со стоической этикой, что физическое выживание не является для человека абсолютным благом, каковым оно является для растений и животных, а абсолютное благо для него – жить разумом, что идентично абсолютному благу теоретического мышления как единственной опоры человека в этом мире. У человека нет опоры в его эмпиризме, и потому он ищет и находит ее в теоретическом мышлении, с помощью которого устанавливает отношения согласия с внешним миром и с собой. Он не задается вопросом, истинны ли эти отношения согласия, он просто называет их истиной, корректируя их или даже переустанавливая по эмпирическим сигналам в ходе своего жизненного опыта. Таким образом, для стоиков важна сама работа мышления – духовная работа, – а не ее результат, поскольку такая работа всегда даст результат, который со временем может быть скорректирован или даже отброшен. Заметим, что именно так строится наука, в которой главное – выдержать