Положение об отсутствии исторического сознания в античном мире весьма важно для понимания актуальности стоической теории познания в настоящее время, когда наше сознание, приученное уже за многие века все помещать в контекст исторического времени, не может представить себе (или с трудом представляет) ментальность, не делающую различий между прошлым, настоящим и будущим. Поэтому и нельзя предъявлять претензий стоикам за их неисторическую картину мира, но позитивистам – за игнорирование ими исторического измерения научного мышления – вполне возможно. Именно поэтому позитивистская философия науки в известной степени уступает стоической теории познания. Стоики увидели гораздо больше того, что позволял контекст их времени, позитивисты же, возможно, не увидели и того, что давало им их историческое время. Лишь с середины 50-х годов XX в. западная философия науки стала разрабатывать идею об историческом, изменчивом характере научного мышления, что и было признанием условности, неустранимой приблизительности научной истины – коль скоро истина в науке, оказывается, зависит не только от добросовестного выполнения исследовательской процедуры, но и от времени.
Открытие исторического измерения научного познания переполнило философию науки скепсисом в отношении самого понятия «истина». Действительно, можно ли говорить об истине, когда время меняет сами ее критерии? Этот скепсис постпозитивистской философии науки прямо перекликается со скепсисом, свойственным эллинистической философии в целом – не только стоикам, но и киникам, эпикурейцам, и собственно скептикам. Причем, сходство обоих скепсисов, разделенных двумя тысячелетиями, усиливается тем, что оба носят социально протестный характер.
Я постарался показать (в разделе 3.2. данного исследования), что эллинистические философы протестовали своим скепсисом против имперского порядка. Однако утверждение о протестном скепсисе постпозитивистских философов науки может показаться надуманным. Между тем среди них выделяется яркая фигура не просто скептика в отношении классического представления о науке как системном «поставщике» объективных истин, но именно скептика-протестанта, даже протестанта-радикала. Это – известный американский философ австрийского происхождения П. Фейерабенд, не стеснявшийся называть науку «организованной преступной деятельностью», где, по его выражению, «все проходит» в смысле отсутствия надежных норм и правил, которые бы мешали ученым преследовать цели, далекие от заботы об объективной истине. Подобные «скандальные» высказывания, конечно же, вдохновлены социальным протестом. Против чего?
Ответ подсказывает, опять-таки, эллинистическая философия. Мыслители эллинизма зафиксировали в разных вариантах – стоическом, киническом, эпикурейском, скептическом – единое свое открытие фальши и даже угрозы среды, в которую погружен человек. В их глазах эта среда ломала свой же идеал мира гармонии, истины и справедливости, представленный в космологических системах предыдущей философии. Подобным образом, постпозитивистская философия науки обнаружила «фальшь» научной среды – именно в том, что эта среда не оправдала свой идеал торжества объективной истины, оказалась в историческом времени «хамелеоном», демонстрирующим в разное время различные «облики» истины. Значит, если научная истина – «хамелеон», то ее нет, и в отсутствие ориентира объективной истины научное познание обретает единственно прочный ориентир в плюрализме человеческих интересов профессиональных ученых. Таков радикальный (а возможен и нерадикальный) вывод из постпозитивистского обнаружения того, что научное познание имеет не только логическое, но и историческое, притом определяющее, измерение. Подобный вывод и сделан П. Фейерабендом, предложившим рассматривать научную деятельность с точки зрения ценности не ее результатов, но ее процедуры, причем процедуры, движимой не профессиональными интересами познания, научного творчества, а «человеческими» интересами – получения материальных и различных социальных выгод.
В представлении П. Фейерабенда, институт науки, который сложился в новое время, осуществляет процедуру – т. е. определенные нормы и стандарты, – но не объективного, родившегося вместе с человеком «познания вообще», а того, что можно назвать научным мировоззрением, которое, как любое мировоззрение, не является безальтернативным, представляя собой одну из возможных «картин мира» на правах исторической традиции. Последняя когда-то возникает и подвержена изменениям вплоть до собственного исчезновения – просто потому, что исторически меняется, развивается ее социальный, человеческий контекст. Значит, по П. Фейерабенду, наука как научная традиция (как и любая историческая традиция) – не более чем процедура, нацеленная не на какие-либо результаты, а на воспроизведение себя самой с помощью выполнения определенных норм, стандартов, метода, которые называют научными и декларируют в качестве средств достижения объективной истины.
Ключевая идея П. Фейерабенда, заключающаяся в том, что научное познание – это процедура воспроизведения самого себя, совсем не выглядит радикальной. Напротив, такая идея представляется правдоподобной именно в свете открытия стоиков, согласно которому человеческое познание важно со стороны своей процедуры, а не своего результата, который в виде «согласия мышления с самим собой» достигается автоматически; т. е. уже эллинистические философы заложили для весьма отдаленных от них времен «мину» скепсиса в отношении мотивации научного познания объективной истиной. Радикальность П. Фейерабенда проявилась лишь в том, что он развернул логику идеи приоритета процедуры познания перед его результатами в картину научного познания, которое не только может мотивироваться, но и реально мотивируется интересами, посторонними интересу достижения истины. Эта уверенность П. Фейерабенда в «посторонних интересах» ученых, конечно, является эксцессом его концепции науки, но концепции в целом верно понимающей науку как одну из традиций, которые выстраивает человек и суть которых – воспроизведение самих себя в соответствующих процедурах.
Традиция – это выполнение процедуры, т. е. Норм, стандартов и методов. У стоиков не было никаких идей о традиции познания, но они «угадали» его процедуру в постепенном «охвате» мышлением того, что называли «внешним», – в алгоритме перехода познания с эмпирического уровня на теоретический. П. Фейерабенд в числе других постпозитивистских философов науки пришел к идее науки как процедуры от понимания науки как исторической традиции; т. е. возникло понимание исторической изменчивости процедуры науки – понимание, если использовать терминологию стоиков, что мышление будет автоматически «соглашаться с самим собой» при любой смене процедурных режимов, и, значит, действительно, в науке, почти по П. Фейерабенду, пройдет за истину все, что будет убедительно подано со ссылкой на выполнение должной процедуры.
Сам П. Фейерабенд прямо указывает на античные корни научной традиции, имея в виду не эллинистические, а даже более ранние времена. Сдвиг во времени понятен, поскольку он в данном случае противопоставляет научное мышление обыденному сознанию «здравого смысла», а в этом противопоставлении научное мышление зародилось, конечно, до ментальной революции в эллинистическую эпоху. Так, П. Фейерабенд считает, что научная традиция отвергла традицию «здравого смысла» со спонтанным ее воспроизведением непосредственно в социально-историческом процессе в пользу унифицированного, «общего», стандартизированного взгляда на мир; и это был уже взгляд «профессионала от познания», в отличие от «простого человека», способного производить лишь «обыденное» знание[450].
Согласно П. Фейерабенду, эта «профессионализация» познания, породившая научную традицию, имела три исторических предпосылки. Во-первых, объективистское мировоззрение науки было подготовлено развитием письменной культуры, показавшем, что знание в виде «отчужденного» текста может быть знанием для всех, кто даст себе труд прочитать текст. Во-вторых, к тому, что сегодня называют научной рациональностью, пришли еще античные интеллектуалы, расколовшие единую действительность на «мир явлений» и «реальный мир» и подменившие здравый смысл «теоретическим мышлением». Последнее, как полагали античные философы, и было призвано постигать «реальный мир», который мыслился единообразным и подчиненным неизменным универсальным законам. П. Фейерабенд усматривает античных пионеров научной традиции, например, в Ксенофане с его идеей единого обезличенного бога вместо почитания множества богов, Гераклите, который считал, что истина едина, Пармениде, постулировавшем неизменное и неделимое Бытие. Назывались также: Эмпедокл, предложивший вместо практиковавшегося с подачи Гиппократа индивидуального подхода к больным совершенно бесполезные для лечения конкретных больных, но зато краткие и универсальные определения болезней; Фукидид, критиковавший Геродота за использование им в исторических исследованиях не только фактов, но и мифов и сказаний и настаивавший на едином, каузальном объяснении исторических событий; Платон, стремившийся привести все области знания – от знания об обществе и государстве до астрономии – к единой теоретической основе.
В-третьих, античные философы ушли от обыденного восприятия действительности как разобщенного многообразия к восприятию в ней единства и универсальности не из собственной прихоти, а по велению времени – когда в обществе стал распространяться униформистский уклад, охвативший многие сферы жизни. Например, униформистская тенденция захватила: литературу, выхолостив тексты в содержательном и стилистическом отношениях; политику, где межличностные отношения уступили место взаимодействию обезличенных групповых интересов; экономику, в которой деньги заменили товарообмен; армию, превратившуюся в образец единообразия и т. д. По словам П. Фейерабенда, «жизнь в целом утрачивала многообразную окраску, становилась одинаковой, бесцветной»