Собственно, даже критики П. Фейерабенда, отвергающие крайности его «эпистемологического анархизма» – например, определение им реальной движущей силой научного развития самоутверждение ученого[456], – способны признать его правоту в том, что реально институт науки отходит от своего декларируемого идеала деятельности по достижению объективной истины. В частности, это признает американский ученый Дж. Моравчик, который не согласен с «эпистемологическим анархизмом» П. Фейерабенда, но, тем не менее, считает, что «…огромное число теоретиков занято преимущественно решением каких-то частных и не слишком важных проблем, главным образом, ради оправдания собственного существования в науке, собственной профессиональной активности и пригодности, и это напоминает работу мощного двигателя вхолостую. На характер исследовательских процессов большое и все возрастающее влияние оказывают социологические факторы, которые определяют сознание и поведение ученого, все менее направляемые требованиями метода и все более уподобляющиеся ментальным и поведенческим образцам, свойственным религиозным общинам или политическим партиям»[457].
Как видим, по своей сути, картина, рисуемая П. Фейерабендом – именно картина, о которой «предупреждает» стоическая теория познания, открывшая логику движения человеческого познания не от объективной реальности к объективной истине о ней, а «по кругу» отношения человека к тому, что он считает объектом познания и объективной истиной. Ясно, что этот «круг» не является «порочным», поскольку таково в принципе человеческое познание; иным – «инопланетным» – оно быть не может, и, значит, ему нужно доверять. Стоики и доверяли – в своей схеме автоматического «охвата» мышлением «объекта познания». Они интуитивно, «по умолчанию» понимали то, что через два десятка веков озвучила постпозитивистская философия науки в идее условности и изменчивости научной истины в историческом времени не как изъяна, но как стандарта научного познания. Согласно тому же П. Фейерабенду, «ученый сам своими действиями создает рациональность, иначе наука просто не возникла бы. Ученый – творец не только теорий, но и фактов, норм рациональности, словом, форм жизни»[458]; или – в другом месте: «Процесс познания не руководствуется и не может руководствоваться хорошо артикулированной программой, поскольку содержит условия для реализации всех возможных программ. Скорее, он направляется смутными побуждениями, «страстью», порождающей специфическое поведение, которое и создает обстоятельства и идеи, позже называемые «рациональными»[459].
Возможно, именно «анархист» П. Фейерабенд наиболее точно, «открытым текстом» выразил то, что другие постпозитивистские философы науки выражали уклончиво, погружаясь в логику эмпирического/теоретического и отвлекаясь от социального измерения науки. Он прямо назвал системным изъяном существующей модели науки вовсе не дефицит средств получения действительно достоверного знания, но дефицит в ней эпистемологической и социальной демократии. Устранение этого дефицита – все, что науке нужно для выполнения в обществе своей миссии поставщика «объективных истин» в форме теоретического знания и технологий. Теоретическое знание и технологии во многом как в стоической теории познания, – «автоматические» истины по механизму (процедуре) движения научного мышления по эмпирико-теоретическому «кругу». Наука не требует никакого дополнительного обоснования достоверности своих результатов, и только в случае сбоя этого механизма – именно в «имперской» эпистемологической и социальной модели науки – они станут сомнительными. Правильно уловил эту «антиимперскую» суть философии науки П. Фейерабенда английский исследователь Дж. Крайг, согласно которому «Фейерабенд вновь и вновь подчеркивает, что сторонники новой теории должны предоставить приверженцам ортодоксального взгляда возможность остаться на своих позициях, требуя от них того же по отношению к себе. Именно в поддержку «теоретического плюрализма» и работает «эпистемологический анархизм» Фейерабенда»[460].
Важнейшей особенностью теории познания стоиков является отданное в этой теории безусловное первенство теоретическому мышлению, которое господствует в процессе познания и которому не нужны никакие эмпирические подтверждения. В понимании стоиков, мышление автоматически переводит начальное, эмпирическое знание в теоретическое знание, которое и есть истина как завершающая часть работы мышления. Тем самым, стоическая теория познания с ее идеей истины, не нуждающейся в эмпирическом обосновании, поскольку в человеческом мире и не существует иного механизма достижения истины, как только механизм (теоретического) мышления, создала античный прецедент понимания, что бессмысленно сомневаться в реализме истины, а нужно просто принять такой ее реализм.
Данный стоический прецедент понимания автоматического реализма истины – того, что наше мышление адекватно внешней ему реальности и заслуживает доверия в качестве производителя истин – откликнулся в философии науки 50-х годов XX в. доктриной научного реализма. Эту собирательную в рамках постпозитивистской философии науки доктрину разрабатывали такие видные философы науки, как В. Селларс, П. Фейерабенд, Т. Кун, Х. Патнэм, Г. Максвелл и другие[461]. Однако показательно, что именно П. Фейерабенд считается пионером доктрины научного реализма[462].
Действительно, как было показано, основное требование П. Фейерабенда к науке сводится к тому, что необходимо дать в ней простор теоретическому мышлению – «теоретическому плюрализму», – и нигде у него не найти озабоченности вопросом обоснования научных истин (теорий). Его философия науки, как и стоическая теория познания, – философия возникновения, но не обоснования теории-истины. Последняя не требует обоснования, поскольку она – автоматически реальная истина, и главное – дать возможность теоретическому мышлению свободно работать, не вгоняя его в прокрустово ложе «единственно верной» идеологии. В этой защите «теоретического плюрализма» – реконструкция П. Фейерабендом выдающегося эпистемологического открытия стоиков, согласно которому базовой «точкой опоры» в человеческом мире является наше мышление, которому нужно доверять как природному «навигатору», пользоваться его механизмом, данным нам, очевидно, не для дезориентации, но для самосохранения.
Суть доктрины научного реализма является во многом стоической, постпозитивистской, состоящей в том, что реализм истины вообще не должен подвергаться сомнению, а также – вызывать какой-либо исследовательский интерес. Работа мыслительного аппарата, который работает по фундаментальному для людей закону, не ими придуманному, – единственная гарантия реализма достигаемых человеком истин. Такая гарантия не может заключаться ни в совпадении теоретического знания с «объективной реальностью», ни в его совпадении с эмпирическими данными наблюдения и эксперимента. Вот почему доктрина научного реализма снимает с актуальной повестки вопрос соотношения эмпирического и теоретического уровней познания – проблема, как и у стоиков, не в том, как обосновать истину, а в том, как выйти на ее путь. Выйти на путь истины – значит «уйти в мышление». Так – и у стоиков, и в доктрине научного реализма; и это – проблема, поскольку человек не привык особо «загружать» свое мышление, мыслить не только на «бытовом» уровне, но и на уровне своих колоссальных познавательных возможностей. Математическое моделирование познавательных возможностей человека показало, что «индивидуальная голова» способна вместить в себя все знание, выработанное человечеством за всю его историю. Множество выдающихся научных и технологических открытий наглядно демонстрирует, на что способно человеческое мышление; но это и демонстрация того, что в каждую эпоху лишь небольшой круг людей (делающих подобные открытия) хотят и дают себе труд «загружать» свое мышление в большем объеме, чем требуется для «бытового» существования. Ясно, что истины выдающихся научных и технологических открытий достигнуты человеческим, а не «инопланетным», мышлением, и эти истины обычно не вызывают вопроса о своем соответствии «объективной реальности».
Так почему этот «лишний» вопрос должен волновать философов науки? Только в том случае, если они в своем понимании, что такое мышление и что такое наука, ориентируются на массовый образец мышления, который и дает картину в принципе сомнительных истин, переносимую и на науку, поскольку и в ней работают не боги, а люди с их «ущербным» мышлением. Отсюда и попытки доказать объективность-истинность теоретического знания, соотнести его с тем, что не вызывает сомнений. Не вызывает сомнений истина факта или, как у логических позитивистов, истина «предложений наблюдения». Значит, нужно проверить теоретическое знание на его связь с фактами или «предложениями наблюдения». Если такую связь установить не удается, теоретическое знание объявляется неистинным, надуманным. Однако не лучше обстоит дело и при установлении подобной связи, поскольку в этом случае теоретическое знание теряет свое самостоятельное содержание, коль скоро сводится к содержанию «предложений наблюдения». Истина опускается до истины наблюдаемого факта, а теория – до описания наблюдаемых фактов.
Такая, предлагаемая логическими позитивистами, модель научной рациональности – следствие необоснованного недоверия к мышлению. Логический позитивизм, запрещая мышлению отрываться от «предложений наблюдения», лишает науку ее главной силы – объяснительной. Мышление потому и уходит от наблюдаемых фактов и наблюдаемых между ними связей на качественно другой уровень – теоретического знания, – что стремится объяснить наблюдаемые явления, которые сами не дают себе объяснения. Осуществление мышлением присущей ему объяснительной функции – это всегда создание нового знания, делающего пространство познания, – вначале одномерное, эмпирическое, – двухмерным, эмпирико-теоретическим. Логические же позитивисты ограничивают мышление, науку одномерным, эмпирическим пространством, в котором то, что они называют объяснением, не является таковым. Подмена объяснения логическими позитивистами состоит в том, что они объяснением считают знание, которое может предсказать наблюдаемые факты, т. е. подменяют объяснение предсказанием – дедукцией фактов из определенных предпосылок, устанавливаемых в одномерном, эмпирическом пространстве познания.