С этими словами вполне мог бы согласиться наиболее радикальный представитель исторического (постпозитивистского) направления в философии науки П. Фейерабенд (см. раздел 3.3. данного исследования), для которого научный метод исчерпывающе выражался принципом теоретического плюрализма, а вопрос об истине вообще не ставился. Собственно, «ищущие истину» скептики, как они сами себя называли, «искали» ее скорее на словах, декларируя свой поиск в силу того, что они не могли признать ни того, что истина есть, ни того, что ее нет. По всей видимости пирронисты прекрасно понимали, что они ищут то, чего не существует, и этим пониманием они, по сути, предсказали постмодернистское направление современной философии науки с ее безразличием к проблеме истины и исчерпывающим научный метод принципом теоретического плюрализма (релятивизма истины).
Можно поэтому утверждать, что «догматические» скептики представляют в истории эпистемологии «постмодернистскую» линию, занимая историческую позицию между стоиками и представителями различных течений в постпозитивистской философии науки. Именно в этом развитии «постмодернизма» от его едва прослеживающихся корней у стоиков – несомненная заслуга философии последователей Пиррона, так же, как и заслуга философии стоиков, открывшей сам горизонт «постмодернизма». В свете «постмодернистской» характеристики пирронических скептиков они (вместе со стоиками) предстают реальными оппонентами эпикурейцев, заложивших в истории эпистемологии модернистскую (позитивистскую) линию убеждения в существовании истины и необходимости ее «очищения» ради обретения опоры для поступательного движения. Постмодернизм же, отрицающий существование опоры-истины, предлагает движение по кругу, поскольку отсутствует вектор движения. По основанию модернистской/постмодернистской дихотомии в истории эпистемологии действительно важно противопоставление учений эллинистических «постмодернистов» (стоиков и пирронистов) идеям эллинистических «модернистов-позитивистов» (эпикурейцев) как действительно значимых или актуальных философских построений. Причем «постмодернистская» характеристика «догматических» скептиков не только обосновывает современный интерес к этим мыслителям, но и позволяет отвлечься от несущественных для исторической перспективы различий между их направлениями разного времени – от Пиррона до Секста Эмпирика – и объединить всех именно в качестве «постмодернистских» скептиков. Такое объединение возможно на том основании, что все они пришли к идее, согласно которой человек в принципе не имеет критерия истины, и поэтому его беспокойство выбора заведомо бесплодно, в силу чего ему должно быть все равно; и полная безмятежность является единственной мудростью.
Важно отметить, что у последователей Пиррона нет пафоса отрицания – по той простой причине, что этот пафос предполагал бы выбор определенности отрицания, а они были выше всякого выбора и любой определенности, в результате чего их философия вполне соответствует принципу, по которому «движение – все, а конечная цель – ничто»; то же самое у постмодернистских философов науки: теоретический плюрализм (умножение альтернативных теоретических позиций) – наиболее важная задача науки. Мотив догматических скептиков – «все равно» – есть и в постмодернистском направлении философии науки, недвусмысленно выраженный П. Фейерабендом в его знаменитом тезисе «все проходит», что вполне можно считать апологией «безмятежности». Действительно, выдвинувшему теорию нужно с полным спокойствием отнестись к тем, кто выдвинул альтернативные теории, как и им к нему и друг другу, поскольку в принципе не существует единственно «правильной» теории.
Интересно, что П. Фейерабенд, ярко выражая постмодернистскую линию в философии науки, считал должной наукой ту, где царит атмосфера терпимости, если действительно не безразличия – все удерживаются от критики друг друга, потому что им, как и скептикам-пирронистам, «все равно»; и он резко критиковал реальную науку, которая, по его мнению, отошла от должного образца, поскольку ее субъекты принялись всеми правдами и неправдами защищать «свои истины». Несомненно, такими же резкими критиками защитников «своих истин» выступили бы и «догматические» скептики с их табу на любые позиции определенности. Они не запрещали суждения – такой запрет попросту обрекал бы людей на молчание, – но запрещали защиту суждений, выдающую те за «истины». Также и П. Фейерабенд не запрещал выдвижение теорий, но запрещал их участие в борьбе за приз «истинной теории». У него, как и у пирронистов, нет ни пафоса отрицания, ни пафоса утверждения, а есть только обязательность «спокойного» дополнения любой высказанной позиции альтернативной позицией, когда само сосуществование альтернативных позиций достаточно для обретения «мудрого спокойствия», которое будет немедленно разрушено при попытке сделать выбор. В связи с этим становятся понятными анекдоты о догматических скептиках, например, история о Пирроне, якобы равнодушно прошедшем мимо своего тонущего ученика Анаксарха, анекдотично же восхитившимся «последовательностью» своего учителя. Если бы этот анекдотический Пиррон спас Анаксарха, он, тем самым, сделал бы выбор, как и в случае решения не спасать, но история недаром настаивает на том, что Пиррон равнодушно прошел мимо Анаксарха, т. е. вообще не сделал никакого выбора, что полностью удовлетворяет философии пирронистов.
Именно в позиции «не делать никакого выбора» – своеобразие и суть пирронического скептицизма, притом, заметим, рациональная суть, поскольку его представители, сформулировав вышеуказанную позицию, тем самым предложили определенную модель рациональности. По их мнению, рационально (мудро) не принимать никаких решений, и основание (рациональность) такой позиции – стремление избежать безысходного беспокойства по поводу правильности/неправильности принятого решения. Отсюда и рекомендуемая скептиками модель рационального поведения – равнодушие, безмятежность, безразличие. Последователи Пиррона, по всей видимости, поняли, что человек не защищен истиной, которую он сам же «придумывает», а потом «ищет» вне себя, заведомо превращая эти поиски в пустую трату времени. Любое принятие решения или выбор – это «найденная» истина, и потому выбор должен быть запрещен. «Придумывать» истину можно. Людям дано мышление, дан язык, они вправе и даже обязаны высказывать суждения. Однако «искать» истину, приписывая ее суждениям, нельзя. Собственно в этом запрете на поиски истины в любой ее форме на том основании, что истины, ни объективной, ни интерсубъективной, не существует – квинтэссенция философии «догматических» скептиков. В этом же – отличие их модели рациональности от модели рациональности не только эпикурейцев, «модернистских» оппонентов пирронистов, но даже и стоиков, неявный выход которых на «постмодернизм» (известное безразличие к истине) догматические скептики серьезно продвинули.
В пользу идеи воздержания от любого выбора скептики приводят целую систему доводов – «тропов» (подробно рассмотренных в предыдущей главе), призванных вывести идею отсутствия единой (объективной или интерсубъективной) истины из наблюдаемого многообразия мира, которое и фиксируют «тропы». Последние имеют своей целью выработку единого для них заключения о глубоко субъективном мировосприятии человека и, следовательно, необходимости воздерживаться от любого выбора, который всегда есть выбор истины, невозможной для человека в принципе. Состоявшийся выбор, согласно «догматическим» скептикам, всегда будет произвольным возвышением одного субъективного мнения над равными ему альтернативными субъективными мнениями. Хорошо моделирует эту философскую конструкцию история о Пирроне, равнодушно прошедшем мимо тонущего Анаксарха. Если бы Пиррон решился на любой из двух вариантов – спасать/не спасать, – оба решения могли с равной вероятностью оказаться и правильными, и неправильными. Спасенный Анаксарх мог, допустим, не только не поблагодарить своего спасителя, но еще и отнестись к его поступку резко отрицательно, будучи, например, самоубийцей или вздорным человеком, или просто непредсказуемой личностью. Равно как и при другом решении была бы как вероятность получения Пирроном как благодарности от приговоренного, так и – осуждения – все по той же причине непредсказуемости человека. Важен ключевой момент эпизода: восхищение несостоявшейся жертвы именно правильным – равнодушным поведением Пиррона, т. е. именно тем, что он не сделал никакого выбора, застраховав себя от ошибки. Его последователи моделировали в своей философии идеальное поведение человека с учетом того, что ему не дана истина, а дано только субъективное мнение, которое может быть и «таким» и любым «иным», и выбор между «таким» и «иным» мнениями, по большому счету, невозможен; и, значит, в идеале человек должен воздерживаться от выбора и в этом смысле быть равнодушным – именно равнодушным к истине, которую невозможно «поймать».
Философское значение пирронизма – проникновение в тайну человеческой рациональности, лишенной какой-либо внешней опоры и являющейся опорой самой себе. Опирающаяся только на себя рациональность – это драма условности всех «истин», заставляющей человека вечно беспокоиться относительно того, правильно или неправильно он думает и поступает. Эта драма человеческой рациональности не есть некий «субъективный идеализм», самоуверенно опровергающий какие-либо другие «измы», или сам опровергаемый ими. Такая драма подтверждается жизнью, например, драмой морального сознания, выставляющего одинаково сильные доводы «за» и «против» эвтаназии, абортов, смертной казни; причем – в такой ситуации, когда не предвидится окончания этой «борьбы», проявляющей лишь относительность моральных истин.
Поэтому драма человеческой рациональности предполагает два типа поведения человека – оптимальное (реальное) и идеальное (нереальное) поведение. В реальной жизни человек ведет себя оптимально. Погруженный в драму своей рациональности, он делает выбор и отказывается от выбора. Защищает «истины» и опровергает их. Ошибается, корректирует себя, беспокоится. Достигает успехов, испытывает неудачи, ставит цели, реализует и не реализует их, т. е. двигается вперед и отступает, в целом обеспечивая обществу