[216]. Это обусловлено тем, что советская Россия изначально являлась не столько европейским государством, но «евро–азиатским, ослабленным изнутри и сильно завязнувшим на Дальнем Востоке». Она «не только не имела сил, но и не проявляла ни малейшего желания быть конструктивным элементом мирной европейской политики»[217].
Санационные журналисты утверждали, что вся внешняя политика Советского Союза была направлена на разжигание противоречий и столкновений, а ещё лучше — войны в Европе. Приписываемый Москве курс якобы диктовался коминтерновской доктриной мировой революции. Для неё–то война и должна была «расчистить дорогу»[218]. Любопытно, что польский официоз не смутило то, что после 19371938 гг. Коминтерн большой активности не проявлял. Кроме того, задолго до репрессий вместо доктрины мировой революции, в которой ещё можно было бы усмотреть курс на системную поддержку революционных движений, возобладала концепция построения социализма в одной стране. Вместе с тем указывалось на то, что само географическое положение советской России «позволяло бы ей держаться подальше от войны на первом, а может и на дальнейших этапах»[219]. По мнению журналистов издания, советско–германский договор никак не изменил политического расклада сил. Не повлиял он и на прочность англо–франко–польского союза. СССР получил способ для давления на Японию, а нацистская Германия в ведущейся «войне нервов» приобрела лишний пропагандистский аргумент. В целом панической реакции на прилёт министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа в Москву на страницах издания не просматривается.
24 августа первая страница официального издания Министерства военных дел Польши «Вооружённая Польша» (Polska Zbrojna) открывалась передовицей с заголовком «Манифестация польско–американской дружбы», посвящённой встрече посла США с президентом Польши Игнацием Мосцицким. Зато почти вся вторая страница была занята под корреспонденции о реакции заграничных держав на заключение советско–германского договора о ненападении. Заголовки красноречиво говорили о тональности публикаций: «Пакт без практического значения»[220], «В Японии возмущение, в Италии и Испании растерянность»[221], «Успех для внутреннего употребления»[222]. За четыре дня до войны публицист санационной «Польской газеты», обобщая свои наблюдения за французской реакцией на пакт, с удовлетворением констатировал, что теперь всем стало ясно, что «Россия как фактор равновесия покинула Европу»[223]. Говорилось, что соглашение между СССР и Германией покончило с многолетними иллюзиями построения европейской системы на «российской опоре». Если раньше это вносило «деморализующие иллюзии на отношения с Польшей», но теперь во Франции всем станет ясно, что «Польша не является авангардом какого–то несуществующего, туманного славянского гиганта… но сама по себе является основанием европейского равновесия»[224].
В следующем номере в статье «Алгебра и пропаганда» публицист Витольд Ипохорский–Ленкевич назвал договор с СССР «актом отчаяния»[225] зашедшей в тупик германской дипломатии.
В статье редактора рупора польской национал–демократии «Варшавского национального ежедневника» (Warszawski Dziennik Narodowy) Станислава Козицкого «Гитлер и Советы» утверждалось, что подписанное в Москве соглашение является примером конъюнктурного договора в отличие от польско–британского договора. По мнению автора, целью внешней политики СССР являлись раскол Антикоминтерновского пакта и давление на Великобританию и Францию. Он даже предполагал, что Япония и Испания, в отличие от Италии, могут серьёзно отнестись к советско–германскому договору. Устремления нацистской Германии трактовались как следование прагматическим интересам, далёким от идеологических установок. Если первоначально Гитлеру было выгодно представлять Германию как защитницу стран Центрально–Восточной Европы от большевизма, то теперь по тактическим соображениям антикоммунистическая риторика была убрана. По мнению Козицкого, советско–германский договор находится в одном ряду с предложениями аналогичных пактов Румынии, Югославии, Венгрии. Эти предложения являются повторениями исторически проверенной стратегии, которая заключается в «обещании очередным народам востока Европы, что ценой согласия на поглощение соседа, находящегося ближе к Германии, их оставят в покое»[226]. На самом деле истинные цели Германии заключаются в установлении политического господства на востоке Европы. Гитлер продолжает внешнеполитическую традицию имперской Германии времён Вильгельма II, стремясь сделать из стран Восточной Европы «свои «протектораты»[227]. Главной целью нацистской Германии на востоке польский публицист считал Украину. Эта страна, «текущая молоком и мёдом, опирающаяся на Чёрное море и дающая доступ к кавказской нефти, могла бы на некоторое время успокоить немецкие амбиции и аппетиты»[228]. Исходя из этих соображений, автор предлагал лицам, ответственным за внешнюю политику, сделать соответствующие выводы.
Печатный орган польских христианских демократов «Голос народа» полагал, что советско–германский договор не привносит ничего нового в польскую внешнюю политику. По мнению издания, подтвердились предупреждения польской дипломатии о напрасном доверии западных демократий в отношении СССР. Более того, советско–германский договор «сильно повысил значение Польши в европейской политике»[229], поскольку для Франции и Великобритании стала очевидной ненадёжность СССР. Заключая пакт, Советский Союз, во–первых, стремился усилить свои позиции на Дальнем Востоке; во–вторых, получить свободу рук в отношении государств Балтии. В-третьих, соглашение с Берлином даёт Москве время для наблюдения за «изменением европейской ситуации, чтобы занять относительно неё выгодное положение»[230].
Для Германии, утверждали журналисты газеты, договор с СССР одновременно был актом отчаяния и способом «устрашения противников и внесение замешательства» в антигерманскую коалицию. В последующих публикациях указывалось, что публицисты газеты всегда «считали наивностью» военные переговоры Франции и Англии с Советским Союзом, на помощь которого Польша «никогда не рассчитывала»[231].
В польской прессе также публиковались сообщения о негативной реакции граждан СССР на заключение пакта. В частности, «Голос народа» уверял, что на советских предприятиях в знак протеста произошли забастовки, которых не было со времён российской революции 1917 г. Комсомольцы и члены партии якобы открыто высказывали своё недовольство и в знак протеста публично сжигали газеты с сообщениями о соглашении между Германией и СССР. Утверждалось, что идею соглашения якобы не поддерживали Климент Ворошилов и Андрей Жданов[232].
Представляет интерес первая реакция на сообщения из Москвы главного редактора консервативного «Слова» Станислава Мацкевича. В статье под названием «Ван дер Люббе» ведущий публицист этого влиятельного издания утверждал, что пакт о ненападении не вызвал такого удивления в Польше, как во Франции и Великобритании. Публицист был убеждён в том, что англо–французские усилия по заключению договора с СССР были изначально обречены на неудачу. По мнению Мацкевича, главная цель советской политики заключалась во «всеобщей европейской войне, в которой они бы не принимали участия»[233]. Причина такой позиции Москвы заключалась в том, что СССР, по мнению Мацкевича, был не в состоянии принимать участие в боевых действиях. Советский транспорт с трудом справляется со своими задачами даже в мирное время, степень моторизации перевозок минимальна, поголовье лошадей в два раза меньше, чем накануне коллективизации, а сельское хозяйство находится в упадке. Журналист уверенно прогнозировал, что мобилизация и военные действия мгновенно обернутся транспортным и продовольственным коллапсом ещё более серьёзным, чем тот, что стал причиной российской революции 1917 г. Если к этому добавить дезориентацию командного состава РККА из–за «расстрелов генералов целыми табунами»[234] и общее недовольство властями, то станет понятным, что «Советская Россия по мировым меркам не является ни особенно грозным противником, ни особенно желательным союзником»[235]. Наконец, из–за конфликта с Японией СССР вынужден держать на Дальнем Востоке значительные воинские силы.
Автор статьи, отмечая слабость советских позиций, полагал, что только в Западной Европе питают иллюзии на предмет военной силы СССР, причём приблизительно такие же, какие недавно испытывали в отношении Чехословакии. Между тем, утверждал он, на востоке от Германии единственной военной силой «остаётся только и исключительно Польша»[236]. Возможностей СССР хватает лишь на то, чтобы выиграть в войне против Эстонии и Латвии. Восточный сосед «не способен к длительным усилиям, которых будет требовать мировая война»[237]. СССР не сможет оказать какую–либо существенную помощь Германии. Приобретя «настоящий нейтралитет», Советский Союз «будет ждать, пока поля Европы не превратятся в поля сражений, усыпанные трупами»