.
Майский следил за развитием событий вокруг правительственных докладов с тех пор, как эта тема была только поднята на заседании палаты общин в середине декабря. Война с Финляндией ещё больше подорвала англо–советские отношения. Послы Сидс и Наджиар были отозваны из Москвы. Майский был обеспокоен. Без всяких докладов эти действия могли быть предвестниками разрыва дипломатических отношений[624].
5 января Майский записал в дневнике, что в посольство звонил Стрэнг. По указанию Галифакса он предложил Майскому возможность изучить гранки доклада. Замысел был в том, что «если в записях разговоров между ним и министром нашлись бы какие–либо места, которые бы его смущали, он мог дать это понять, — записал в своём отчёте Стрэнг. — И мы бы подумали, что с этим можно сделать»[625].
«Сознаюсь, — писал Майский, — искушение взять “Книгу” в руки в первый момент у меня было сильное. Однако я сразу же мысленно одёрнул себя, ибо тут же с быстротой молнии в голове у меня промелькнула мысль, что “благочестивый” Галифакс расставил мне западню». Так что Майский отклонил предложение, объяснив это Стрэнгу тем, что британское правительство берёт на себя всю ответственность за публикацию, поскольку не сотрудничало при её составлении с СССР. А вот что стояло за отказом в действительности: «в самом деле, если бы я принял его “любезное” предложение и оставил “Книгу” у себя хотя бы до завтра, это дало бы ему [Галифаксу] в дальнейшем возможность утверждать, что совпра было ознакомлено с содержанием “Книги” до её опубликования и что текст её, по крайней мере частично, был с ним согласован». Стрэнг на это ответил, что «лорд Галифакс считал своим нравственным долгом сделать вам своё предложение. теперь он будет считать, что совесть чиста». Майский усмехнулся такому неприкрытому лицемерию и высокородной морали. Со спокойной душой полпред не без сарказма заметил, что министр может готовить следующую интригу «в грязной кухне британской внешней политики»[626].
А о содержании документа Майский вскоре узнал от неназванного источника. «Читатель “Книги” должен сделать вывод, что СССР — это, в сущности, “волк в овечьей шкуре” и что бритпра поступило очень мудро, не допустив заключения пакта с таким опасным партнёром»[627]. Именно это и было нужно Форин офису. «Первоклассный пример нужной нам пропаганды», — написал один из служащих МИД. Карр собирался пойти дальше. Он хотел добиться как можно более широкой огласки и послал гранки «большинству пресс–атташе [в Лондоне], у которых были полномочия сделать перевод…» Конечно, до выпуска доклада никаких заявлений делать было нельзя. Карр отметил: «Нужно проследить за тем, чтобы окончательные версии также были разосланы, чтобы пресс–атташе успели внести правки»[628]. Сегодня то рвение Карра кажется неуместным, поскольку вскоре он покинул Министерство информации и стал одним из основных колумнистов «Таймс», где начал восхвалять Советский Союз.
Отметим, что французы не ошиблись в предположении о том, что НКИД ответит на доклад собственной публикацией. 7 января, всего через два дня после встречи Майского со Стрэнгом, Потёмкин собрал совещание чиновников НКИД. Помимо самого Потёмкина на нем присутствовали Ф. Т. Гусев, которому, возможно, вскоре предстояло прийти на смену Майскому в Лондоне, А. Е. Богомолов, будущий посол при различных правительствах союзников в лондонском изгнании, и А. А. Соболев, генеральный секретарь НКИД, который позднее стал советником Гусева в Лондоне. Основной задачей публикации документов, — значилось в протоколе, — «является: а) разоблачение англофранцузской политики, стремившейся при переговорах с СССР втянуть Советский Союз в вооружённый конфликт с Германией и перенести на СССР всю тяжесть этой борьбы, не беря на себя конкретных обязательств и оставаясь в стороне. б) Продемонстрировать на документах, что в отношении Германии Советский Союз с самого начала и до конца переговоров был чужд каких–либо агрессивных намерений и оставил своей целью исключительно защиту мира и свою собственную оборону».
Итак, линии фронта были намечены. Предстояло выбрать документы за период с 15 марта до 1 сентября 1939 г. или — второй вариант — с сентября 1938‑го, чтобы охватить заодно и чехословацкий кризис. Предложенные выборки должны были выразить несогласие СССР, которое Литвинов и высказывал при общении с послами. Более того, они бы подчеркнули лицемерие британцев: НКИД был намерен сосредоточиться на переговорах британских чиновников с Вольтатом в июне- июле 1939 г.[629]
В Лондоне польское правительство в изгнании также намекало Форин офису, что публикация доклада была бы «несвоевременной». Понятно, почему против выступали поляки, но сопротивление было и с французской стороны, что привело к решению Кабинета министров отложить публикацию «до более подходящего времени». Несмотря на заявление Кадогана Корбену, правительство в конце концов отступилось от своего решения. Постановили, что Чемберлен «проконсультируется» с лидерами оппозиции «в отношении всех необходимых приготовлений, перед воплощением идеи в жизнь»[630].
В тот же день Рэб Батлер, парламентский заместитель госсекретаря, «упомянул» Майскому «о “Синей книге”, посвящённой летним переговорам о пакте. По его словам, как в английском, как и во французском правительствах имеются разные мнения о целесообразности выпуска этого сборника документов»[631]. В то время Батлер и Майский регулярно встречались, чтобы хоть как–то удержать под контролем разваливавшиеся англо–советские отношения. Они обсуждали и вопрос советско- германских отношений.
Батлер заметил: «Основная трудность в советско–английских отношениях коренится в том, что СССР оказывает поддержку нашему смертельному врагу. Многие в Англии уверены, что между СССР и Германией существует castiron [англ. отлитое в железе] соглашение, которое фактически превращает оба государства в единый, неразрывный блок». «Я рассмеялся и. порекомендовал Батлеру поменьше верить всяким газетным уткам о “советско–германском альянсе” и т. п. комбинациях».
«Если бы мы точно знали, — ответил Батлер, — что СССР действительно ведёт свою собственную независимую политику, многое, очень многое могло бы быть иначе». Майский подтвердил, что СССР защищает собственные интересы и политику. «Не держите нас за простачков [англ. political simpletons]», — сказал бы он в других обстоятельствах Батлеру[632].
Далее возникли другие сложности. «Если коротко, — писал Робертс, — информация просочилась, что французы давили на нас с тем, чтобы не дать докладу выйти». Хуже того, о новостях на английском рассказали немцы, причём ещё до разговора Корбена с Кадоганом[633]. Советское посольство тоже узнало о новостях от Джорджа Белинкина, журналиста печатного дома «Кемсли», который узнал «из хороших источников, что “Синяя книга” не выйдет, т[ак] к[ак] французское и польское правительства возражают, заявляя, что эта книга, особенно в части переписки Галифакса с Сидсем до начала июля, ясно показывает, что Англия тормозила переговоры и не имела желания заключать пакт с СССР. Чемберлен как будто лично просматривал книгу и пришёл к выводу, что лучше её не печатать. Однако, поскольку он открыто обещал в парламенте об опубликовании “Белой книги”, он пригласил лидеров оппозиции [Клемента] А[т]тли и [Арчибальда] Синклера и советовался с ними. К какому результату они пришли, он не знает, но считает, что А[т]тли и Синклер выручат Чемберлена и не будут настаивать на публикации “Синей книги”»[634].
Но Майский не знал, что Эттли, который ранее высказывался против публикации доклада, сказал Чемберлену, что передумал. Премьер–министр был вынужден вернуть вопрос на обсуждение в Кабинет. Робертс заметил: «Если он все же будет обнародован, придётся объясняться с французами (и поляками)»[635]. И если польское правительство в изгнании было не в том положении, чтобы диктовать условия, французское отступать было не намерено. Предприятие трещало по швам.
Форин офис вновь обратился к Корбену, чтобы понять, готова ли Франция снова вернуться к обсуждению вопроса. Посол ответил, что это весьма сомнительно. Разглашение «несогласий в политике Франции и Великобритании по определённым вопросам выводило Париж из себя»[636]. Возможность публикации становилась все призрачнее. Правительство оказалось между двух огней — Францией с одной стороны, а с другой — Эттли и другие депутаты, задававшие неудобные вопросы в парламенте. В Форин офисе сомневались и насчёт черновика введения к докладу, который мог выйти слишком однобоким. Как и французская сторона, Робертс беспокоился о реакции Москвы, ещё не зная, что НКИД уже готовится открыть ответный огонь. «Не надо забывать, — писал он, — что мы можем спровоцировать советское правительство решиться на какие угодно фальсификации в собственных интересах в качестве ответа». И снова кто бы говорил. Форин офис и Министерство информации выступали за «правильную пропаганду», и демонстрацию отсутствия различий в политике Франции и Великобритании не назовёшь, конечно, иначе, как тенденциозной фабрикацией Великобритании «в собственных интересах»[637].
Британская пресса отреагировала на новости о задержке публикации и возражениях французской стороны язвительными замечаниями. Кэ д'Орсе в ответ только молчал. Стрэнг написал послу [Рональду] Кэмпбеллу в Париж с предложением новой линии поведения: «.как бы то ни было, противопоставьте их неудобствам наши собственные [выделено в оригинале]»