«по линии рек Писса, Нарева, Вислы и Сана»[835],
«по линии рек Писсы, Нарева, Вислы и Сана»[836].
С чем связаны подобные расхождения — остаётся неизвестным. Как, впрочем, и то, почему названия рек в документах 1939 г. не были даны в именительном падеже, что в гораздо большей степени соответствовало бы русскому языку.
Также в русскоязычных текстах секретного протокола трижды используется нехарактерное для русского языка словосочетание «обоими сторонами»[837]. Поскольку такой же оборот имеется в подготовленном немцами русском переводе германского проекта договора о ненападении[838], можно предположить, что в обоих случаях мы имеем дело с переводом с немецкого на русский, выполненным немецкой стороной. Это же словосочетание «Правительства обоих Договаривающихся Сторон» имеется в первом предложении 3‑й статьи подписанного договора о ненападении (см. Приложение на с. 321)[839]. Естественно, возникает вопрос, почему обсуждавшийся и подписывавшийся в Кремле секретный дополнительный протокол известен нам только в переводе с немецкого языка?
На немецком и российском изображениях русскоязычного варианта протокола 2‑й абзац 2‑го пункта протокола имеет различный перенос слов. Написание и взаимное расположение словосочетания «По уполномочию Правительства СССР» и обеих подписей различаются следующим образом:
Во–первых, первая строка фразы «По уполномочию Правительства СССР» находится под небольшим углом к машинописной строке «Москва, 23 августа 1939 года», хотя на немецких фотографиях документа эти строки параллельны.
Во–вторых, обе заглавные буквы «П» фразы «По уполномочию Правительства СССР» начертаны более размашисто, чем на немецких фото русскоязычного варианта текста.
В-третьих, подпись Риббентропа наползает на вторую строку фразы «За Правительство Германии», чего не наблюдается на немецких фотографиях.
Во 2‑м пункте немецкоязычного текста протокола в слове «ungefährt» — последняя буква «t» не зачёркнута, в отличие от российского скана, хотя это явная опечатка. В последнем абзаце этого пункта на немецком фото есть впечатанное над строкой над словом «bei» слово «beide», чего нет на российском скане. В 3‑м пункте на российском скане впечатан над строкой артикль «das», тогда как на немецком фото этот артикль напечатан нормально в строке. Кроме того, в этом пункте документа мы видим различный перенос слов. Точно так же в каждом варианте видно явное различие в подписях как Риббентропа, так и Молотова.
В 2002 г. в изданной в Германии книге Л. А. Безыменский опубликовал русскоязычную копию секретного дополнительного протокола, которая якобы является подлинником этого документа (см. рис. № 11-12)[840]. Однако ещё в 1993 г. при публикации, как было объявлено, подлинников этих документов из Архива Президента Российской Федерации указывалось, что «в «Особой папке» содержится также копия «Секретного дополнительного протокола о границе сфер интересов Германии и СССР» от 23 августа 1939 года (опись № 1, документ № 1) с напечатанным текстом: «По уполномочию Правительства СССР: В. Молотов. За Правительство Германии: Риббентроп», но без собственноручных подписей Молотова и Риббентропа. На первой странице текста «Секретного дополнительного протокола» в правом верхнем углу — карандашная пометка: “Тов. Сталину. В. М.”»[841]. Видимо, в книге Безыменского первая страница документа с карандашной пометкой была соединена со второй страницей того документа, где имеются рукописные фразы и собственноручные подписи, что фактически является фальсификацией визуального образа документа.
Таким образом, наличие вышеуказанных расхождений в сравниваемых немецких фотографиях и сканах из архива МИД РФ показывает, что эти документы не являются копиями друг друга. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с разными документами. В свою очередь это возвращает нас к базовому вопросу — сколько всего было подписано документов? Почему указанное в самом договоре количество оригиналов явно
Рис. 11—12. Копия секретного дополнительного протокола из книги Л. А. Безыменского
противоречит ситуации, когда как в Берлине, так и в Москве имеются по два разноязычных подписанных подлинника документа?
В ходе Нюрнбергского процесса защитник Рудольфа Гесса Альфред Зайдль утверждал, что секретный дополнительный протокол был изготовлен «только в двух экземплярах. Один из них был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привёз в Берлин». При этом бывший статс–секретарь Министерства иностранных дел Германии Эрнст фон Вайцзеккер утверждал, что «видел фотокопию этого соглашения, может быть, я видел подлинник, но, во всяком случае, фотокопию я держал в руках. Один экземпляр фотокопии был заперт у меня в сейфе». Как справедливо отметила германский историк И. Фляйшхауэр, «шла ли речь об одной единственной или нескольких копиях и были ли они изготовлены по желанию или с ведома Риббентропа, неизвестно»[842]. Однако ещё в 15.50 26 августа 1939 г. германское посольство в Москве получило телеграмму от Риббентропа, который напоминал, что «подписанный 23 августа секретный дополнительный протокол вместе со всеми имеющимися черновиками должен держаться в строжайшем секрете», и требовал взять с сотрудников, знающих о нем, подписку о неразглашении[843]. О каком документе говорится в этой телеграмме, разве Риббентроп не забрал его с собой в Берлин? И хотелось бы знать, а сколько именно имелось черновиков? К сожалению, до сих пор точно неизвестно, сколько вообще было подписано экземпляров протокола.
Изучение комплекса документов августа 1939 г. позволяет утверждать, что ни в тексте договора о ненападении, ни в тексте протокола нет никаких указаний на взаимную связь этих документов. То есть юридически протокол не являлся частью советско–германского договора. В отличие от договора, окончательный текст которого был опубликован 24 августа, доработка текста протокола продолжалась, о чем свидетельствует «Разъяснение…» от 28 августа[844]. Соответственно, протокол не проходил процедуру ратификации[845], а значит, не получил «юридически закреплённого статуса межгосударственного документа». В свою очередь это означает, что и для СССР, и для Германии это был своеобразный «протокол о намерениях», фактически речь идёт о письменно оформленной договорённости на уровне глав внешнеполитических ведомств, которая позднее не раз изменялась и уточнялась. Несмотря на то что в протоколе имеется слишком много слов о его секретности, в нем нигде не указано, в скольких оригиналах он составлен, на каких языках и какой юридической силой они обладают. Не ясно, почему фразы «По уполномочию Правительства СССР» и «За правительство Германии» не были напечатаны на машинке? Ведь это было сделано в «Разъяснении.». И почему во всех этих документах нет машинописных расшифровок фамилий подписантов?
Кроме того, имеется ряд вопросов непосредственно по тексту секретного дополнительного протокола. Так, в протоколе нет объяснения, что такое «сфера интересов», что в дальнейшем позволило Германии обвинить СССР в его нарушении. В 1‑м пункте документа точно не указано, с какой стороны латвийско–литовской границы находится сфера интересов Германии, а с какой СССР. В результате данный текст допускает различные толкования. Только по другим документам можно понять смысл этого абзаца.
В протоколе очень невнятно сформулирована ситуация с Виленской областью. Во–первых, Литва не была участником соглашения, поэтому очевидно, что это была попытка немцев расширить свою сферу интересов на восток от литовско–польской границы 1939 г. Во–вторых, никаких чётких границ Виленской области никогда не существовало, и фактически Москва предоставила Берлину карт–бланш на произвольную трактовку данного вопроса. Ведь немцы могли использовать советско–литовский договор от 12 июля 1920 г., по которому Литва должна была получить значительную часть северо–западной Белоруссии с городами Гродно, Лида, Ошмяны[846]. То есть весь огромный регион от стыка латвийско–литовско–польской границы до германской границы в Восточной Пруссии (около 350 км) остался не разграниченным на сферы интересов. Это особенно странно, если учесть, что Молотов активно добивался и добился уточнения протокола, в который было внесено название реки Писса (около 35 км от р. Нарев до границы Германии). Собственно, проблема с Виленской областью актуализировалась уже 22 сентября 1939 г., когда Шуленбург передал Молотову памятную записку, в которой, ссылаясь на занятие города советскими войсками, указал, что «заключённое между нами соглашение признает заинтересованность Литвы в этой области. Мы поэтому предполагаем, что между нами существует согласие в том, что при окончательном территориальном переустройстве Виленская область в форме, подлежащей дальнейшему согласованию между нами (курсив мой. — М. М.), будет передана Литве»[847].
Поскольку в протоколе не упоминаются никакие возможные действия сторон в отношении расположенных между ними государств, он юридически не нарушал никаких договорённостей Германии или СССР с третьими странами. Как верно отметил германский историк Р. — Д. Мюллер, «эти договорённости от 23 августа 1939 г. вначале оставались лишь малозначащим заявлением о намерениях и позднее могли быть изменены. Соглашение от 23 августа 1939 г. поначалу представляло собой, таким образом, не более чем “Соглашение о моратории” (“Stillhalteabkommen” /Klaus Hildebrand/) между двумя сторонами. Это был результат шахматного цугцванга — сложного безвыходного положения, в которое Гитлер загнал себя сам в результате изменения политики по отношению к Польше и которое Сталин искусно использовал в собственных интересах»