сознал себя, то теперь, после Марфы, я окончательновнутренне определился.
Уж ничто не двоилосьтеперь во мне. Всюду он был, я почтительно дал ему дорогу, и хотя ещё мог, каквидно будет из дальнейших моих похождений, делать попытки что-то отвоевать унего, но это были последние судороги проколотого существа; в общем же я покорнонаблюдал из ничтожного уголочка, куда он загнал меня.
И наблюдал с гордостьюза силой, уверенностью и цельностью господина своего.
Какой я был жалкий,ничтожный, мокрый какой-то, там, на стуле, в пустой комнате, что-то хныкающий оВерочке, и как могуч и блистателен был теперь он! С какой убийственнойснисходительностью смотрел он на Николая Эдуардовича. Он чувствовал себясовершенно неуязвимым и не прочь был даже пожалеть бедного основателя «Союзахристиан». Ему улыбаться хотелось.
Помню, именно так, в третьемлице, я и думал тогда.
— Я к тебе прямо свокзала, — сказал Николай Эдуардович, — поговорить нужно. Через неделюучредительное собрание. Люди, конечно, мы с тобой близкие, взгляды у нас вомногом сходятся, но всё-таки перед съездом хотелось бы, по крайней мере, общиминастроениями поделиться. Ведь об общественных вопросах мы с тобой почти никогдане говорили.
— Нам с тобой легко этосделать, — улыбнулся я, — мы понимаем друг друга без слов, а ведь в такихвопросах большая половина в слова не укладывается.
— Это верно, конечно.Да, так вот, о настроениях. Здесь я очень много тебе сказать должен. И всё отаких трудных вещах. Видишь ли, мне кажется, нельзя по-христиански говорить обобщественных настроениях и не говорить об Антихристе.
— Да, я тоже думаю, —задушевным ровным голосом сказал я, — общественные вопросы для всякогохристианина тесно связаны с этим именем.
Поразительно я разыгралроль свою! Внутренне я ликовал. Право, не лгу! Я нисколько не боялся. Повторяю,я сверху вниз на него смотрел. Ничего, кроме острого чувства задорноголюбопытства, не было у меня в первую минуту. «Ну-ка посмотрим, что Христосикобо мне скажет», — грубо отчеканивая каждое слово, подумал я.
Николай Эдуардович сиделнесколько секунд молча, потом встал и медленно стал ходить по комнате. Он былбледнее обыкновенного, хотя по-видимому спокоен.
— Видишь ли, я хочусказать тебе об очень интимных чувствах. Много я совершенно передать не всилах. Но это не важно. Ты поймёшь.
Начну вот с чего — скатакомб.
Когда я думаю о современномхристианском движении, оно представляется мне в виде катакомб. В первые векахристиан гнали, запрещали служить истине, поклоняться Добру. И вот христианеушли в землю. Они создали «подземный Рим». Грубая сила врывалась туда, мучила,жгла, резала, бросала в тюрьмы, но подземная христианская сила, сила Любви,покорила грубую физическую силу. Катакомбы не только изрыли землю, они подрылиоснование язычества.
Наше время кажется мнепоразительно похожим на ту эпоху. Так же западная цивилизация изжила самоёсебя, так же носится в воздухе предчувствие новых великих переворотов, так жеожесточённые гонения начинаются на христиан.
И вот рисуется мне, чтохристиане воздвигнут себе новые современные катакомбы. Понимаешь, может быть,не в виде подземных ходов, но с тем главным сходством, что, как в древних подземныхкатакомбах, в них будет воплощаться Христианская Церковь, Вселенская,Соборная и Апостольская.
Теперь вот я и подошёл ктой интимной стороне, о которой хотел сказать.
Видишь ли, такоепредчувствие близости новых катакомб странно связывается у меня с предчувствиемАнтихриста...
Он остановился наминуту.
Я жадно слушал его.Точно он должен был раскрыть мне тайну, которая во мне же самом заключается.
— Это, знаешь, странноеи мучительное чувство, — продолжал он. — Не то чтобы я это в себечувствовал — нет, но всюду вокруг. Словно где-то там, глубоко под всей землёй,под всей жизнью, что-то тёмное зреет и готово выйти из бездны... Понимаешь ли,в природе, в людях, в литературе, в толпе, в Церкви даже, да-да, и в Церкви...Я, как бы это тебе сказать, улавливаю какие-то незримые нити... понимаешь?..Нити, которые медленно, монотонно делают какую-то страшную свою работу. Плетутчто-то!.. Голубчик, я сам лично не знаю страха. Я чувствую, что Христос сомной, меня никто не тронет, мне хорошо, радостно, уютно! Но я этот страхвоспринимаю как-то объективно — точно он, как яд, разлит по всему миру...
Вот тут и есть какая-тоточка, где сходятся предчувствие Антихриста с предчувствием катакомб.
Создадутся катакомбы. Будетс кем сражаться. И вся эта неопределённая сила, неуловимая, всё что-топлетущая, как будто бы невзначай, разом явит себя миру. Во всём своём мишурномблеске, во всей своей поддельной красоте. Для всех это будет образчеловеческий, и только для горсточки укрывшихся в катакомбах будут видныподлинные, страшные черты колдуна!..
Он опять остановился изадумчиво поднял свои потемневшие глубокие глаза на большой чёрный крест,который стоял в углу моей комнаты.
Я ждал.
Не слова его поразилименя, а другое. Поразило меня то, что, хотя я в таких выражениях, в такихобразах никогда этого не думал, всё же для меня здесь было знакомо каждоеслово, точно я наизусть знал всё, что говорил Николай Эдуардович. Больше того —точно это говорилось не о будущем, а о том, что уже было, и было именно так домельчайшей черты.
Я не выдержал и сказал,сказал без всякой злобы, без всякого задора:
— Я и думаю, и чувствуюбуквально то же!.. — И неожиданно для самого себя прибавил: — Я даже думаю, чтои сейчас есть носители духа Антихриста.
Николай Эдуардович молчакивнул головой.
Меня подмывало спросить:кто победит? Я знал, что ответит Николай Эдуардович, но мне хотелось слышатьэто сказанным вслух, любопытно было узнать: что я в это времяпочувствую. Пожалуй, даже было какое-то предчувствие, что это как-то особенноповлияет на меня.
И я спросил:
— С тобой, конечно,никогда не бывает, чтобы ты сомневался, кто одержит победу?
От волненья я с трудомдоговорил фразу.
А он даже улыбнулся едвазаметно, краешками губ, но всё же улыбнулся, несомненно. И, видимо, думаясовсем о другом, не удостаивая даже остановиться мыслью на вопросе моём, скакой-то дьявольской простотой сказал:
— Да, конечно, небывает... Христос победит Антихриста...
«Скажите пожалуйста!..»— про себя воскликнул я, нарочно придумывая самый вульгарный, самый пошлый тон.
Да, предчувствие необмануло меня. Эти три слова — «Христос победит Антихриста» — всколыхнули всёво мне до самой глубины душевной! Началось нечто до тогомучительно-извращённое, о чём я и теперь не могу вспоминать без тупой,нестерпимой боли.
О, если бы я могуморить, выбросить вон чудовище, которое живёт и властвует во мне. Если бы ямог передать людям, как оно отвратительно!
Я не знаю, есть ли Бог,но я нисколько не сомневаюсь в Антихристе и ненавижу его всеми силами своейдуши. Настолько же, насколько сначала любил за то, что он открыл мне «смыслжизни», настолько же потом возненавидел за то, что он обманул меня, поработилменя, съел всё во мне!
Я — Антихрист, или,вернее, маленькая тепличка, где вскармливается одна миллионная доля страшнойличинки, из которой родится он, — и вдруг я ненавижу его! Я ненавижу самогосебя!
Каламбур!
Глядя прямо на НиколаяЭдуардовича и стараясь даже улыбнуться, я сказал:
— Если ты чувствуешьтакую близость Антихриста, то я в такой же степени чувствую близость Христа.Что-то победоносное, торжествующее, светлое пронизывает мир. Мне кажетсяиногда, что вот-вот свершится чудо и всё засмеётся. Я чаще чувствую Христа ипотому в его победе не сомневаюсь никогда. Мне почти всегда хочется говорить:«Христос воскрес!»
Если бы вы слышали, какрадостно-восторженно говорил я эти слова, и если бы вы знали, как издевался я вдуше над Николаем Эдуардовичем, как кощунствовал над верой его: «А вотпопробуй, узнай; посмотрю я, откроет ли тебе твой Христос, что сейчас со мнойпроисходит...»
И глядя прямо в егоглаза, которыми он с особенной любовью и лаской смотрел на меня, я сталмысленно говорить циничные, безобразные вещи. В них почти не было никакогосмысла. Да мне и не надо было его. Мне нужно было выдумать только как можнопогрубее, как можно поотвратительнее. «Ну, узнай, узнай», — твердил я и снованелепо и дико говорил ругательные слова, старался представить женщин в самомнеистово-развратном виде и, смакуя каждое слово, всё переплетал бессмысленно-грязнымифразами.
О, как было жутко и в тоже время как было сладостно чувствовать себя всесильным, свободным, признающимтолько одного себя. Пусть попробует какой-то там Бог сказать, что я сейчасмысленно делаю с той, которую встретил тогда на улице, ещё обернулся и вслед ейсмотрел... «Ну-ка, запрети, ну-ка, узнай?.. Прозорливец! Узнай, что я сейчасплюю на тебя. Ну, что же ты!..»
— Это верно. Христосчувствуется сильнее и ярче, — говорил Николай Эдуардович, — настолько же,насколько сильнее и ярче жизнь по сравнению со смертью. Смерть и жизнь — вотчем всего лучше подчёркивается разница существа Христа и Антихриста.
Я вздрогнул при этихсловах от неожиданно-ревнивого чувства. Он — и вдруг произносит слово «смерть».
— Да, это поразительноверно, — быстро подхватил я, подделываясь под его тон, — именно жизнь и смерть.Смерть — это самая суть, самый основной корень Антихриста. В пророчестве опобеде Христа над смертью уже содержится пророчество и о победе надАнтихристом...
Мы оба замолчали изадумались. Впрочем, я ни о чём не думал, так только, мину сделал. Я наблюдалНиколая Эдуардовича. Так, должно быть, звери наблюдают людей.
В нём что-топроисходило, я видел это.
— Да, — словно решивчто-то, проговорил он, — это так.
И вот, при мысли окатакомбах и об их роли в борьбе с Антихристом, — снова начал он, — все нашимысли об организации принимают совершенно особый оборот. Организация будетчисто внешним условием, посредством которого христиане будут узнавать другдруга. Но при этом постепенно будет образовываться религиозный центр внутри