есть что-то страшное. Человек — труп; но что может быть ужаснее смеющегосятрупа?..
И при мысли о том, какойхохот наполнит внезапно эту душную, жаркую комнату, я весь задрожал холодноюдрожью и, отдаваясь чему-то, что было сильнее меня, заговорил неестественногромко и с такою властью, которая мне совершенно не свойственна...
— Церкви нет... ЦерквиХристовой нет. Приближаются последние дни. По пророческому слову мерзость изапустение станут на святом месте. Церковь предастся во власть Антихриста...Антихрист победил земную Церковь!
Я почти кричал. Каквихрь что-то неслось во мне. И не ужас, но радость тяжёлая и тёмная душила меняот этих слов о торжестве Антихриста.
— И сейчас я чувствую, —продолжал я, холодея, — что меж нами... собравшимися во Имя Христово, неХристос, а Антихрист... Я чувствую его близость... Он пятый между нас... Онстрах... Он входит во всех нас...
Но силы сразу оставилименя, и я замолчал.
Стало так тихо, тактихо, как в истлевшей могиле. Я ничего не видал перед собой, только глубокие,полные любви и тоски глаза Николая Эдуардовича стояли передо мной, как дваглаза Распятого...
— Видно, надо говоритьвсю правду, — тяжело начал Евлампий, — ведь Бог-то видит; не по незнанию, а послабости молчим... Подлинно, подлинно от Христа отрекаемся... Сил нет... Дерзновениянет... О, как тяжело-то иной раз бывает, если б вы знали.
Он, сгорбившись идержась рукой за голову, наклонился над столом.
— Владыка, — тихо, нострастно, мучительно проговорил Николай Эдуардович, — Христос поможет вам,Христос даст силы вам. Мы будем молиться... Христос не оставит Церковь свою...О, если в вас есть хоть капля любви, вы пойдёте на этот святой подвиг... Мыумоляем вас, мы все будем с вами. Сделайте это. Верьте, тысячи сердец отзовутсяна ваш святой призыв, и силы ваши умножатся. Только начать... Дерзайте,владыко. Правда сильнее силы... Антихриста победит Христос...
«Всё это он мне говорит,— как в бреду неслось в моём мозгу, — мне или тому, что во мне... Ипочему так давят его слова?.. Почему так страшно, так темно, так душно?.. Онговорит о Христе, но это неправда... Почему же слова его так связывают меня?..Ужели Он победит?!..»
Евлампий ещё ниженагнулся над столом и почти шёпотом говорил:
— Дайте подумать...дайте подумать недельку. Я не отказываюсь... Может быть... Сил только нет;робость какая-то, словно связан чем... Господи, прости согрешения наши.
— Это путы зверя —Антихриста, — едва выговорил я. Моё горло давила судорога. Как в тумане, всёдвигалось и расширялось передо мной.
Я видел, что НиколайЭдуардович прощается с Евлампием, тот крестит, целует его, и лицо у него непрежнее холодное и фальшивое, а умилённое и заплаканное.
— Если вы пойдёте кдругим епископам, — говорил он, и на губах его улыбка добрая, даже детская, —будьте осторожны, а то можете на такого напасть, что и за полицией пошлёт.
Мы уходим...
Как в тумане всё было,как в бреду или в тяжёлом сне... Весь мир действительный исчез для меня, идругое открылось, и другое, окончательное, должно было начаться...
VI
АНТИХРИСТ. МОЯ ТЕОРИЯ
Так это не моглокончиться. Я не знал, что именно должно произойти, но отчётливо сознавал одно:теперь это неизбежно — бежать некуда...
Дойдут ли до вас этинечеловеческие муки, пережитые мной? Мне не нужно ваших сожалений. Мне нужнолишь, чтобы вы поняли меня, чтобы исповедь моя, хоть на один миг, была для вас действительнойисповедью, во всей ужасающей сложности раскрывающей, что я за «типик». Об одномя готов умолять вас: не заподазривайте меня в выдумке. Вам легко будет сделатьэто. Но клянусь вам, всё это, до мельчайшей подробности, пережито мной — да ктознает, может быть, и не мною одним, — и лишь разница в том, что я откровенно(согласен, что даже до непозволительности откровенно) обнажаю перед вами своюдушу.
А попробуйте-казаговорите о том, о чём никогда не говорят, но что всегдапереживают, — вам это обязательно покажется фальшью.
Но верьте, не часто вампридётся услышать в действительной жизни такие искренние признания, какие выслышали от меня.
Пусть эта ночь была ночьбреда, может быть, припадка безумия, — но она была, она раскрыла мне всё, и япомню её с такой мучительной ясностью.
И как мне не говорить обэтой ночи, когда в ней ключ ко всему.
Мне чудится, что я дажесейчас вижу своё искажённое лицо, свои безумные глаза, вижу себя как двойникасвоего, пришедшего рассказать мне все тайны моих постоянных мучений.
Как клочки разорванныхоблаков, неслись во мне дикие, бессвязные клочки мыслей, и я всё торопился,торопился догнать самую из них важную, самую нужную.
В природе масса отвратительного.Красива она издали, а приглядитесь-ка к ней. В ней всё смерть, разложение ипожирание одними других. Но я ничего не знаю отвратительнее насекомых подназванием «наездники». Они кладут свои яйца в живых гусениц других насекомых,гусеница не умирает, она продолжает жить, но внутри неё уже живёт другаяличинка, питается, растёт и наконец выводится вместо настоящей. Ну можно липридумать что-нибудь более утончённое, более извращённо-жестокое, чем придумалаэто природа! Вдумайтесь только. Ведь это что-то прямо невероятное, какой-токошмар, галлюцинация. Один прокалывает другого, живёт там, ест, растёт, а тотпо виду всё прежний и лишь с отвращением чувствует, как внутри его что-тошевелится совсем другое, безобразное, чужое. Воистину только Божеская премудростьмогла додуматься до такого фокуса! Но позвольте вас спросить, как это ниневероятно, как это ни похоже на сказку, осмелитесь ли вы отрицать это?Попробуйте, я ткну в природу пальцем. Да вы, конечно, и не станете отрицатьэтого. Вы скажете: это факт; мы можем ощупать его нашими руками и увидатьсобственными глазами своими. Но позвольте спросить вас: многое ли, самое дажеважное, самое для всех драгоценнейшее, что совершается в душе вашей, можете выосязать или видеть?.. И всё-таки это — факт. Вы скажете, что мы это чувствуем исознание привыкло верить нашему чувству — таким образом, и чувство есть факт.Прекрасно. Так позвольте вам заявить следующее: я чувствую, что я именнотакая гусеница с лицом человеческим и что меня проколол другой, и живётво мне, и ест душу мою. Воображаю, как вам весело станет от этого признания.Разве не смешно, в самом деле, человек настоящий, говорит, ходит, улыбается иплачет — а под кожей-то у него «наездник». Те, что поглубокомысленнее,разумеется, уже спешат ответить мне: вы сумасшедший. У глубокомысленных господвсё просто делается: обругаются, и всё тут.
Но буду продолжать.
Там, на постели, послепосещения Евлампия, я впервые сознал себя проколотой гусеницей, там впервыепонял, что за птица тогда в первый раз во мне шевельнулась, почему такимстрахом тогда сжалось моё сердце. Я понял, кто из меня с мучительнымлюбопытством посматривал на Николая Эдуардовича и кто с такой мукой иторжеством говорил Евлампию о грядущем Антихристе...
Да, я понял всё. Былатакая минута — нет, неуловимая часть времени, — когда вдруг вспыхнула во мнекакая-то светлая точка и разом озарила всё...
Разом исчезли стены,раздвинулся потолок и страх ворвался отовсюду, пополз со всех сторон, холоднымииглами вонзаясь в мою душу.
О, это был не тот игрушечныйстрах смерти, который всю жизнь, как зайца, травил меня. Это был настоящиймировой страх.
Я не видал ничего. Но они,все они были здесь. Я не видал острых глаз, мокрых тянущих губ, но язнал их.
Я центр мира, и всёмедленно, до муки медленно, ползло и пронизывало меня.
Ужас и безумие сливалосьв одно...
Я Царь! Я Бог!
Я не двигался; я ждал. Яещё ждал «призванья», окончательного, бесповоротного. Слово ещё не былопроизнесено.
Я уже всё знал иждал...
Точно миллионы длинных,цепких рук, таких неотступных, таких мертвенно-бледных, тянутся ко мне.
И всё я видел, и всёпринимал, как единый властелин вселенной...
Тысячи голосов шепталимне в уши... И страх рос от этого шёпота. Хотя в нём не было ни слов, нисмысла...
Я себя увидал.
Маленьким-маленьким, ещёв белой чистенькой рубашечке. Я всё вспомнил. Точка светлая всё озарила мне, ив один миг, быстрее вихря, быстрей сознанья человеческого, всю жизнь свою сновапринял в себя.
Я шёл в гимназию...Экзамены. Первый урок... Говели на страстной неделе... Заутреня... пихтойпахнет. Огни... Христос воскрес, Христос воскрес... Бабушка в гробу... Крымскаяночь...
Всё, всё, чувства,мысли, каждое движение, каждое слово...
И так всю жизнь. Ипрошлое, и будущее. Один, только я один. Всё знаю, всё могу, всё принял...
Растёт, ширится. Шёпотсовсем близко, почти в голове... Руки длинные, холодные, всё тянутся, почтихватают за горло.
Скоро, скоро. Я знаю,что скоро. Он близко.
Где-то далеко в тумане,как тени страшные и кривые, мелькнул ряд чёрных крестов...
Всё кругом оживает,шевелится. Страшные тени бегут одна за другой.
Огонь свечи становитсякрасен, как кровь...
Я слышу шаги... Ещё!..
...Свершилось!..
В безумном ужасе,согнувшись, я бросаюсь в тёмный угол комнаты, прижимаюсь к холодной стене и,как сквозь сон, слышу свой нечеловеческий крик:
— Антихрист!..Антихрист!..
_______
Придя в себя, я споразительной ясностью сознал, что у меня откуда-то явилась стройная изаконченная «теория Антихриста». Откуда она взялась, было совершенно непонятно,так как я никогда не думал об этом вопросе отвлечённо.
Эту теорию необходимопередать здесь.
«Ты ли Царь Иудейский?»— спрашивал Пилат. «Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, СынБожий?» — спрашивал первосвященник. И эти два вопроса не могут оставаться безответа. В этих двух вопросах жизнь или смерть.
Кто же был Христос?Царь, Сын Божий, искупивший мир, спасший его от зла, страдания и смерти,источник вечной жизни, восставший из гроба, грядущий судить живых и мёртвых?Или и Его создал всё тот же страх смерти, и Он не Сын Божий, а сын Смерти, не