– Это чего такое? – услышал Васька голос десятника и в разум вернулся. Нещадно саднила закушенная губа, асессор слизнул кровь.
– Пока не знаю, – сказал он. – Но не похоже, что надысь здесь сотни людей обретались. Надо посмотреть… Оружие наготове держи.
Двинулись в обход церкви к притвору, все более подмечая следы запустения и тлена: сгнившие в заплесневелую труху, бумазейной тонкости сараи; пустые огороды, взятые в полон крапивой, осокой и чертополохом; раскатанный по бревнышку колодезный сруб, поросший сырыми поганками; ржавая цепь с погнутым воротом выглядела не прочнее едва свитой нитки; мхи и плесень забились по щелям срубов; гнилым дыханием несло из черных провалов окон и дверей, через просевшую кровлю одного из домов. И ежеминутно казалось, что ельник движется вкруг них бесконечным хороводом, сдвигаясь плотнее и закрывая чащобой пути-выходы…
– А вот и озеро, – сказал Шило.
Рычков посмотрел.
– Да, – поддакнул Лычков, – только ряски в нем более, чем святости…
К западу от притвора, в десяти саженях лежало мутное, подернутое пленкой и островками ряски озерцо. Черно-синие ели подступали к самой воде, плешивые камни у воды покрыты коричневым влажным налетом по-над самой водой, травы стелились по поверхности, и уже было не разобрать, где кончаются земные растения, а где начинается донная поросль. Открытая вода черного цвета, словно скрывалась под толщей ее бездонная глубина, из которой не докричаться до братца одурманенной сестрице, не нужны были травы водяные да камни подводные – сама вода давила бы так, что не шевельнуться, не вдохнуть ее в последний раз. От воды несло гнилью и смертью, как от всего скита…
Рычков повернулся к церкви.
Крышу притвора поддерживали столбы, только не резные, как казалось издали, а из обыкновенных неошкуренных бревен, глубокие борозды складок коры, наплывы на сучках, чернокаменная твердь. Дверь в главную часть церкви сорвана с петель и отброшена в сторону. В щели рассохшихся планок проросли плевела. Проросли и увяли на корню. Сухие семенные головки поникли, просыпав самую память об ушедшей жизни. В темном дверном провале едва угадывалось внутреннее убранство.
– Обожди-ка…
– Куда, Весло?!
А Весло уже стоял по пояс в воде, разгоняя ряску и всматриваясь в черную толщу.
Тучи над головами ожили, задвигались и, словно пропоров тяжелые подбрюшья о колючие верхушки елей, принялись посыпать скит редким дождиком. Звонкие шлепки о воду, лопухи и сухое дерево наполнили звуками мертвящую тишину. Весло шагнул раз, другой, оступился, раскидывая руки, и вдруг обрушился разом, столбом ушел под воду с головой…
– Эй! – гаркнул Шило, отбрасывая фузею, стягивая патронную сумку. Лычков подбежал к самой воде. Он не стал лезть в озеро, а держал наготове ружье, готовый протянуть побратиму, как только голова и руки покажутся из воды. Десятник скинул чекмень. Ряска, затянувшая было полынью на поверхности, вспучилась, разошлась грязными пузырями, и запрокинутая голова Весла с распяленным ртом показалась на поверхности. Крупные капли били казака по лбу, сбивая тину. Он отфыркивался, мотал головой, топтался – не то на месте, не то силясь выбраться к берегу из вязкого донного ила – и тянулся к берегу, наваливаясь грудью, как бурлак, идущий бечевой…
– Братка! – кричал Лычков, протягивая над водой приклад фузеи. – Хватай!
Шило бросил топтаться и ступил в воду по колено с фузеей наперевес.
Весло показался над водой по пояс, левое плечо впереди, правая рука наотмашь за спину. Он тянул и надувал щеки. С плеч свисали нитяные водоросли, рубаха облепила грудь со вздувшимися мышцами. Левая рука показалась из воды, в руке – сабельные ножны. Не его.
Рычков еще смаргивал это знание, как пороховую гарь посреди баталии, и видел уже другое странное, невозможное. Правой рукой казак тащил за собой, как кол бредня, фузею, на которой было намотано и тяжело уходило в воду серое тряпье.
Казак выбрался на берег, отплевываясь и оскальзываясь. Васька смотрел на берег, где лежала фузея самого Весла, патронная сумка и татарская сабля в избитых ножнах. Дождевые капли разбивались о справу в мелкие жалящие брызги. Палая хвоя темнела, напитываясь цветом запекшейся крови.
– Такое тут, – буркнул Весло и бросил свою ношу в ноги сгрудившимся спутникам. – Ножны-то Ерохины, точно…
Кол бредня оказался ржавой фузеей, старой, с расщепленным прикладом. Шило присел на корточки, запустил пальцы в мокрое тряпье, развернул. Разорванный чекмень в ржавых потеках, порты и бабья рубаха с богатой, но потускневшей вышивкой по вороту и подолу, вся в дырах и с длинным, до пупа, разрывом. Десятник колупнул пальцем в стволе негодного оружия и потянулся к ножнам… Дождь похлопывал его по плечам…
– Дно там топкое, – сказал Весло, отирая лоб, – склизкое. Мыслю я, Денис Васильевич, подобного добра там… до самого этого…
Он махнул рукой.
– И ежели из этого котла берет начало ручей, по которому мы сюда…
Он не закончил.
«…А по ревизским сказкам сего года, работного люда на соляных варницах стало менее на пятую часть, чем в прошлом годе; служилого люда – на четверть; казачьего круга – вдвое; солдат гарнизонной роты – на одну шестую. Воевода отписывает, что-де с конвоями пленных свеев да по указу нового губернатора Сибири князя Гагарина часть людишек отписана к Верхотурью, Тобольску, Тюмени да Томску. Но сколько? На бумаге одно, а на деле? И не потекли ли с теми конвоями да свеями в Сибирь дальнюю подметные грамотки старца Нектария?..» – билось о висок Рычкова тяжким говором майора Ушакова и затмевало взор.
– Что скажешь, господин асессор? – Шило поднялся в рост и повернулся к Ваське, склоняясь поближе.
– Хочешь спросить, а не думаю ли я, что, когда наступает ночь, из этого пруда поднимаются утопленники с мавками и начинают водить хороводы под началом водяного?
Казак поморщился.
– Не то, опять не то ты говоришь, Василий Денисович! – Он выцепил из кучи мокрого тряпья чекмень, ткнул пальцем ржавое. – Видишь? Али не узнал?!
Рычков пожал плечами. Что тут узнавать. Замытую кровь на ткани он видел много раз.
– У Ерохи Стручка чекменя не было, – сказал он.
– Зато ножны его.
– Верю. – Рычков вздохнул, окидывая взглядом озерцо. – А вот в утопцев али еще каких убиенных да в воду сброшенных – ни в одном разе. Тут не озеро было бы сейчас, и не ручей бы с него вытекал, а ключ с мертвой водой. Стало быть, мы бы животами маялись поголовно с первого дня, хоть бы и не учуяли…
Дождь припустил, словно в небе опрокинули ушат. Потоки воды рухнули на головы, окружили стеной. Казаки и Рычков отступили в притвор, оставив вытащенное из воды на берегу, с крыши лило не переставая. Из дверей тянуло сыростью и тленом. Воздух потемнел, небо опустилось ниже, тучи почернели. Вода в озере кипела от частых и весомых ударов. Грязные ручьи затекали под кровлю…
– Заходим внутрь, – скомандовал Васька и осекся. – Стой! Выливай воду из баклаг, набирай дождевую…
Обновили запасы. У каждого было по фляге, мерой в один штоф, и Весло таскал с собою дополнительный – осьмериковый. Набрали быстро, вода лилась с крыши, как струи водопадов. Зачем – никто не спрашивал. Быстро осмотрели оружие. В походе пороха на полки не сыпали, стволы фузей и пистолетов заткнули пробками из просмоленной кожи. Ею же обернули замки, плотно обмотав бечевой. Оставалось только пребывать в надеже, что основные заряды в стволах не отсырели: ковырять сейчас раскисший порох да вытаскивать пули было недосуг.
Дождь грохотал по крыше, обдавал брызгами, холодная церковь дышала смрадом через темный проем.
Переглянулись.
– Мыслю так, – сказал Рычков, по очереди глядя казакам прямо в очи. – Скит мы нашли, он давно заброшен, и никого здесь нет: ни паломников, ни монасей, ни старца. Путь к нему теперь нами разведан и известен. Пропавшие наши товарищи – чай, погибли от злой и неведомой силы, о которой мы почти ничего не знаем, кроме того, что она не людская, прямое столкновение с ней сулит неизбежные полон, смерть и действует она в ночи. Разыскивать ее – не имеем достаточных людей, должного припасу и провианту. Неведомо и то, сколько времени на розыск потребуется. Верно ли говорю?
Казаки переглянулись. Шило кивнул с мрачным видом. У этих бывалых людей немало было стычек за плечами и походов по Великой Перми и где-то еще. Соображали оне споро.
– Теперь же надо решить, – продолжал асессор, – оставаться и ждать стычки, чего бы она нам ни стоила, либо донести воеводе разведанный путь, весть о ските и неведомой опасности, но без юродства и мракобесия. О том, что не человек злокозненный в здешних местах обитает с умыслом против государя Петра и власти его, но нечто, что никаким земным государям еще не подвластно. И на том стоять. Хоть бы и на дыбе пришлось… Что скажете?! Все говорите, каждый что умыслит…
Весло и Лычков глянули на десятника. Ему по старшинству и отвечать в первую очередь. Шило помотал головой: после. Лычков кашлянул в кулак.
– До темна добежать до дощаника нынче не успеем, – сказал он. – Окажемся среди чащи, без обзора, без укрепленного лагеря, малым числом стоять против… против этого. У капрала восемь человек было – ну, семь, подъячий не в счет, – шестерых потерял. Пока идем, пороха намокнут, патроны того и гляди раскиснут, останемся без огненного боя. Ежели уходить восвояси – то утром…
– Скит осмотреть надо со всем тщанием, – подал голос Весло. – Дом за домом, остов за остовом. Не так много тут всего, управимся. Может, и сыщется какое указание яснее, чем…
Он замолчал, вглядываясь в стену воды, скрывшей от них озеро.
– С церквы и начнем, пока ненастье, – заключил Шило. – В ней же и загородимся на ночь. По всему – самое крепкое строение в скиту, раз уж не сладили с ним эти свирепые корневища подземные. Загадывать наутро – не вижу проку. Как тебе, господин асессор?
Рычков покатал в уме рассуждения, и так и этак повертел: правы казаки, с места трогаться сейчас неразумно. Дождь хоть и унялся чуть, но надолго ли? И порывами пускался с прежней силою. Да и заноза незавершенного дела сидела под сердцем и саднила: у господина Ушакова дыбой не отделаешься, и поверит ли он в сию сказку в стылом ветряном Петербурге за тысячи верст от здешних лесов, коли сам Васька в нее до конца не уверовал тут, на месте, взирая на все воочию.