Но выходить надо…
Солнечный зайчик сидел на капоте «Нивы», пуская слепящие лучики. Сергачев, держа карабин наперевес, осторожно обошел машину спереди, вытягивая шею. Вика лежала там же и в той же позе, только голова запрокинута: ну да, он же ей вентиляцию делал, наверное… Смятым комком поодаль валялась сумка, разноцветным конфетти разбросаны коробочки с лекарствами, пакеты, бинты. Резиновый жгут свернулся дохлой змеей прямо на камнях, нагретых солнцем. Степан сидел на коленях рядом с трупом и таращился на свои руки. Оксана сгорбилась в сторонке и беззвучно плакала.
Воздух тек в легкие, густой, как сметана. Сергачев навалился грудью, ноги не гнулись, под подошвой хрустнуло. Степан поднял голову.
– Что, Витя, надумал-таки пострелять?
Узкогубый рот перекосило, словно топором рубанули. Оксана охнула.
– Послушай, послушай, – заговорил Сергачев. – Я ей ничего не давал, понял?! Понятия не имею, что там с ней случилось…
– Конечно, – отозвался Степан, отводя руку за спину и кренясь. – Ну разумеется…
– Мы должны ехать в город, сейчас же… Там разберутся…
– Ну да…
Он что-то взял там, за спиной. Звук скребущего по камням металла насторожил Сергачева, и нож на поясе – в чехле камуфляжной окраски – притягивал взгляд. Щипало заплывшие глаза, вспотели ладони, карабин в руках сделался скользким, и мокрый палец все никак не мог толком упереться в планку предохранителя.
– Мы поедем. – Степан поднялся на одно колено. – Только сначала…
В опущенной руке Виктор увидел лопатку, ту самую, которую зачем-то взяла Вика, перед тем как…
– …ты отдашь мне оружие, – закончил Степан и встал.
Он двинулся в обход Вики прямо на Виктора.
– Не, не, не… – Сергачев хотел покачать головой, но воображаемая свекла вместо носа превратила простое движение в американские горки, перед глазами все закачалось, понеслось: облачное небо, поросший пихтами берег, галечная коса и тальник, моргающий светлой изнанкой острых как бритва лезвий. Степан в этом мельтешении двигался рывками, попадая в размытый фокус, будто освещался стробоскопической вспышкой. Ближе. Еще ближе…
Закричала Оксана. Виктор дернулся на крик. Большой палец сорвал-таки предохранитель. Степан с перекошенным лицом озарился новой вспышкой. Совсем рядом. Он прыгнул. Сергачев рванул спуск. В руках дернулось, грохнуло. Кисло и дымно запахло порохом. Степана ударило и отбросило назад, лицом вниз. Лязгнула о камень лопатка. Носы ботинок вспахали галечный берег. Тело замерло в ногах Вики. У правого бедра растекалась черно-красная лужица…
Частый чавкающий хруст просочился сквозь эхо выстрела, застрявшее в голове.
Сергачев вскинул приклад к плечу, повел стволом.
Оксана, запрокинув голову, словно олениха, мчалась по косе в сторону заводи. Виктор положил палец на спусковую скобу. Помедлил несколько секунд. Как же все так запуталось, а? Потом поймал в прицел скачущую фигурку и между двумя ударами сердца прошептал: «Двадцать два»…
Выстрелов не услышал, только дважды толкнуло в плечо.
Кофта на боку Оксаны взорвалась клочками, брызнула каплями. Тело швырнуло ничком…
– Ехать надо, – пробормотал Сергачев белыми губами и лизнул запекшуюся кровь.
Потом всхлипнул, медленно осел на камни и сунул дымный ствол в рот…
– Оксана. Оксана!
Солнце цеплялось за Ведьмин палец умирающими лучами, но еще слишком яркими. Она прикрыла глаза рукой, слабой и вялой, как пустой пожарный рукав у кабинета истории искусства. И такой же тяжелой. Правый бок онемел, юркие червячки щекотно копошились под кожей. Ее подташнивало.
– Оксана.
Она повернулась на голос.
Серая маска с грязными ручейками пота на щеках склонилась над ней. Безгубая щель рта, черно-раскосые прорези глаз над блестящими скулами, узкий подбородок с пучком щетины. Степан. На себя не похож. Наверное, потому, что мертвый.
Их обоих застрелили из-за того, что Вика умерла…
Легкие вдруг сжались, затряслась челюсть. Оксана уронила руку, бешено вращая глазами, и попыталась сесть.
– Тихо, тихо… Он угнал машину… Тихо, его здесь нет…
Она не верила, не могла понять глухой речитатив: «Его нет… нет здесь…» Слабо отбивалась от рук, – он выстрелит! он же сейчас выстрелит! – удерживающих ее, едва замечала, что червячки в боку вспухли колючими ежами, а тело справа вообще казалось чужим и отдельным, словно под ребра примотали черствый батон. Потом диафрагма задергалась, протяжный всхлип вырвался из перекошенного рта, сменившись беззвучным плачем, только слезы быстро срывались с мокрых ресниц. Оксана обмякла. Переплетение ветвей Илгун-Ты на фоне закатного неба – как пятно Роршаха. Первое, что приходило в голову, – смерть.
Ежи нехотя сдувались, но в груди горело, будто она еще бежала неуклюже, оступаясь в рыхлой гальке, и ноги наливались тяжестью, как в дурном сне.
– Пей…
Край кружки коснулся рта, холодная вода обожгла зубы и небо, полилась на подбородок…
Она закашлялась. Кружилась голова…
Осторожный шорох, судорожный выдох сквозь зубы, и наступила тишина. Стал слышен плеск воды, шепот тальника. Одну щеку грело, подсыхающие слезы тянули кожу, галька больно давила на лопатки и затылок. Под веками плавали красные круги.
– Послушай. – Голос Степана доносился от земли, глухо. – Помощи нам ждать неоткуда. Связи нет. Пойдешь сплавом вниз по течению…
Оксана повернула голову и открыла глаза.
Степан лежал на спине, валетом к ней, и первое, что она увидела, – бедро, перетянутое ремнем; рваная штанина в опаленных клочках, заляпанная кровью и набухшая алым повязка. К горлу подступил горький комок…
– Рана у тебя неопасная, основной заряд ушел в сторону…
– Нет…
– Что мог – я сделал, но этого недостаточно…
– Я не могу, нет. Нет! Каким сплавом?! Одна…
Степан грубо ухватил ее за колено, сдавил.
– Помолчи!
Она вздрогнула, и он убрал руку. Помолчал.
– Извини… Слушай. Я не знаю, почему он нас не добил, но он может и опомниться. И крови много. Запах. Рано или поздно из тайги кто-то на него выйдет…
– Ты же говорил…
– Говорил, но кровь – слишком большое искушение… Нам повезло еще, я всегда разгружаю экспедиционник: стойки жалко…
– Что?
– А? А, нет, ничего… Возьмешь телефоны, свой и мой, пробуй звонить. Какая тут зона покрытия, я не знаю, может, через километр сигнал будет проходить, а может, придется идти до самых Узелков…
– Чего?
– Деревни, в которой мы останавливались. Там паромная переправа – не пропустишь. Сплавом идти туда сутки. Долго, но грести не советую: воспалится рана. Ты меня слышишь?!..
– Да…
– Сплав ерундовый, течение несильное, порогов нет. Плавника тоже. В худшем случае может вынести на излучине к берегу. Старайся держаться основного русла, но даже если заснешь – не страшно. Темноты тоже не бойся. Судоходства нет, моторку услышишь издалека: кричи, зажги фонарь, что-нибудь… Помогут. Повезет – встретишь рыбаков. Расскажешь, что да как… Получится дозвониться до полиции – направь сюда, в устье Кожуха. Скажешь, от Узелков на Верх-Чемулу и далее на Кирчановск по трассе сто девять может двигаться автомобиль «Шевроле-Нива» – запомни номер – с вооруженным преступником за рулем… Сергачев Виктор Павлович… Хотя и машину, и карабин он, скорее всего, бросит… Нет, не знаю… Здравого смысла в его поступках немного, предугадывать бесполезно…
Оксана всхлипнула.
– Зачем он…
– Не думай об этом…
Она едва не рассмеялась. Думать! Разве она может думать?! Она поехала на пленэр с подружкой и двумя взрослыми людьми. Не случайными, не гопниками – знакомыми врачами областной больницы. А теперь лежит на берегу с простреленным боком, а Вика умерла. Виктор что-то сделал, и она умерла, а потом…
– Я боюсь…
– Это не поможет…
– Но я не хочу одна! Ты…
– Нет, я не могу. Я ее не оставлю… здесь, а лодка мала…
Степан помолчал немного.
– У меня бедро разворочено, – сказал он глухо. – Очевидно, трещина в кости и перебита артерия. Ослаблю ремень – умру в течение нескольких минут. Не буду ослаблять, хоть на чуть-чуть, каждые час-полтора – начнется некроз тканей. Впрочем, угроза сепсиса остается в любом случае. Нужна экстренная помощь в стационаре… Хочешь плыть в перегруженной надувной лодке с трупом и почти мертвецом, что очень скоро станет заходиться в бреду?.. Я себя наколол всякой всячиной, конечно, но…
Степан сдавленно хохотнул и закашлялся.
– Много очков мне это не добавило, – сказал он, отплевавшись. – И хватит болтать! Лодка сама не накачается…
Он не стал ждать, пока надувнушка скроется за поворотом. Слишком долго. Времени почти не осталось. Быстро сорвал с себя рубаху. На внутренней стороне предплечий, у локтей – фиолетовые пятна. Степан смял багрово-синий трицепс, сразу под рукавом майки, подождал, пока не выступит бледным, белокожим – усилие выдавливало мертвую кровь из сосудов, – отпустил. Пять часов Вика лежит на спине, руки вытянуты вдоль тела. На лопатках, ягодицах, задней поверхности бедер у нее – то же самое.
Сумерки густели, словно в воздухе разливали чернила. Ветерок трепал тенты на палатках. Взрытая колея от колес «Нивы» огибала лагерь двойным рвом и тонула в густой тени раньше, чем ныряла в заводь. Странно, что Виктор угадал брод…
Степан перевалился на живот и пополз к Вике.
Мертвая кровь свинцовой дробью колыхалась в локтях, правое колено бороздило гравий, левый ботинок вытянутой ноги вспахивал берег. Ферменты выгрызали клеточные мембраны, жидкости тянуло к земле. Ньютон был счастливым дядькой, ему только яблоко на голову упало. Закона, по которому живое уподобляется мертвому, он не открыл…
Мысли путались. Если это вообще мысли. Аутолиз идет полным ходом. Клетки мозга, содержащего много воды, разрушаются в первую очередь. Печень тоже, но с этим он как-нибудь смирится. Моргать стало тяжело, занемела челюсть, и плохо крутится шея. Филаментные белки застывают в одном положении. Черт, роговица сохнет… Он ощупывал камни перед собой почти вслепую. Пальцы натыкались на коробочки бесполезных лекарств, шуршащие упаковки, тугие валики стерильных бинтов и отбрасывали…