Архип поднял взгляд на Гиревого – тот справа от проема, укрылся за скрученным листом металла, автомат стволом вниз, – показал на фонарик, очертил пальцем прямоугольник. Разведчик кивнул и быстро приготовил свой, показал три пальца, загнул один: раз. Горстин напрягся: два, три!
Луч света кольнул темноту над плечом, Горстин стремительно посунулся за угол следом, палец на спусковом крючке дрогнул, но сопротивления пружины так и не преодолел. За спиной сдавленно закашлял Гиревой. Архип прикусил губу до крови…
Нет, им и раньше приходилось видеть, что случается, когда в замкнутом помещении с бойцами разрывается граната: как осколки рвут плоть, как взрывная волна мозжит головы, ломает кости, срывает одежду с тел; как пламя прижигает нанесенные раны, присыпая все тротиловой копотью. Они видят то же и… не то. Секунды сочатся с потолка каменной крошкой: одна, две, три, четыре…
Как там, на берегу, разум лихорадочно пытается сложить из того, что видят глаза, осмысленную картину, найти тождество.
Тело в тесной каморке караульного поста всего одно. Кажется, что кто-то попытался втиснуть в угол за опрокинутым столом бычью тушу, ряженую в мундир охранных подразделений СС, разорванный по швам. Голенища коротких сапог лопнули на раздутых икрах, рукава висели лохмотьями на бугрящихся каменными мышцами предплечьях и плечах, оплетенных сетью черных вен, черные пальцы скрючены, ладони напоминают подборные лопаты. Крохотная голова на непомерно толстой шее опущена, лицо разбито выстрелами, воротник разорван, светло-коричневая опушка на погонах рядового и петлице с рунами перемазана черной кровью. Живот разворочен взрывом, кровь на полу повсюду отбрасывает багрово-глянцевые отблески…
Представить, что это двигалось, жило… кажется невозможным.
«Секунда на реакцию – много! – эхом гудит в голове собственный голос. – Не стоять! Не стоять: засосет! В омут, в крик! Сейчас главное – это можно убить! Уничтожить!»
Язык неохотно шевелится в пересохшем рту. Горстин сглотнул шершавый ком. «Что же за тварью надо быть, чтобы из живого человека сделать такое?! И судя по форме СС – заключенных мы здесь уже не найдем…»
– Гиревой! – Тишина кажется нескончаемой.
– Здесь, – отозвался разведчик сдавленным шепотом, и Архипа отпустило: ступора нет, ошарашен, но готов действовать.
– Вперед. Тридцать метров… Аккуратно, по сторонам смотри, проходы могут быть… Леня за тобой пойдет…
Капитан обернулся, подал знак Пыхалову. Гиревой погасил фонарь и протиснулся мимо командира в коридор. Его фигура заслонила слабый свет фонарей в конце коридора, Горстин достал свой фонарь и зажег его, уронив луч в пол, одновременно перебираясь на место забайкальца. Когда радист поравнялся с ним, Архип удержал его за плечо.
– Прикрываешь Гиревого. И… гляди, против кого идем…
Он ткнул лучом фонаря.
Пыхалов дернулся, судорожно втянул воздух сквозь стиснутые зубы, плечо под ладонью Горстина закаменело и… обмякло.
– Не знаю, что еще здешний Айболит выдумал… Все, вперед!
На душе было более чем мерзко, но держать бойцов в потемках нельзя. Еще больше тревожило, что после первого столкновения первая группа не дает о себе знать. Совсем…
Тяжелее всего среагировал Харри. Он был последним, норвежец завалился на спину, завозился, как жук, перевернулся, попытался отползти. Архип навалился, прижимая сопротивляющееся тело к каменному полу, и не удержал бы, но Ян пришел на помощь. Скрутили. Лицо Харри сделалось рыхлым, серым, борода тряслась, глаза зажмурены, он дышал часто, с присвистами…
– Время уходит, Харри, – увещевал проводника Горстин. – Ну! Некогда! Не до того сейчас… Ну, как не совестно, ну?! Наши там… и сволочь эта где-то сидит!..
Затих, краски вернулись, Харри открыл глаза. «Оставить бы его здесь, – подумал Горстин, – кого-то оставить надо, но кто знает, какая огневая мощь потребуется… там, в глубине…»
– Извините, – сказал Харри вдруг, говорил он чисто, без акцента. – Это шок, я… Я готов.
Он сделал движение, чтобы сесть. Горстин и Ян отодвинулись, переглянулись. Харри это увидел.
– Я не останусь здесь. Один, – сказал он. – Лучше всем вместе.
– Добро. – Горстин кивнул. – Пошли…
Коридор прошли быстро, глухие стены, кабели, электролампы – боковых ответвлений нет. Архип приблизился к Гиревому. Впереди открывался вид на небольшой зал, металлические ограждения…
– Ну что?
– Колодец, – доложил следопыт вполголоса. – Похоже, естественный. По этому горизонту ходов не вижу. Лестничные марши – сплошной металл. Не понял сколько, вверх – не меньше трех площадок точно да вниз парочка, что ли? Не пойму: уж больно свет жиденький… Что ж наших-то не слыхать?
– Не знаю, но еще ничего не значит. – Горстин подался вперед, проверяя доклад свежим взглядом. Все верно. Слева марш наверх, справа – вниз, площадки из рубленых листов металла в ячеистую сетку – просматриваются. Кабели ползут по стенам, как змеи, сами стены выглядят сырыми с солевыми разводами, и, кажется, тянет влажным зловонным сквознячком, нет? Нужно двигаться, но куда? Группу Архип делить не желал категорически… Вниз двигаться проще и позиционно выгоднее, но помещения – какие ни есть – ниже уровня воды, а значит – пользоваться ручной артиллерией будет крайне опасно: черт их разберет, какие там ходы, своды и куда выводят, а без гранат здешнего противника, похоже, не взять…
Горстин ощутил вязкий комок тошноты у горла…
– Командир, – позвал Гиревой, – гляди…
Он указывал в сторону подъема, куда-то на стену, где изломанные каменные тени лежали гуще, плотнее. Архип напрягал зрение…
– Не вижу. Что?
– Стрелка. – Гиревой мигнул фонариком, зажигая на секунду пятно света. Теперь Горстин увидел: нацарапанная на плоской грани стрела. – Свежая…
К облегчению и чувству хоть какой-то определенности – Шаман ушел наверх, живы ребята – примешивалось острое ощущение опасности. Штурмовать лестничные пролеты на подъеме сложнее, а на фоне всего остального, здесь, в пещерах, обычная трудность тактических приемов может измениться непредсказуемо.
Капитан повернулся к остальным, бросил раздельно, словно россыпь патронов:
– Лестница вверх. Штурм. Первая пара – я и Гиревой, вторая – Ян и Харри, Пыхалов? Леня – замыкающий, держишь нижние уровни. Всем внимание! На линии огня могут быть наши. Гранаты использовать в крайнем случае…
Он положил руку на плечо Гиревого, сжал и отпустил.
Забайкалец, стремительно и мягко ступая, взбежал до конца первого пролета. Ноги шагают вперед-вверх, плечи повернуты назад, ППС выцеливает следующий ярус. Остановился. Следом Архип взял с места, перескакивая ступени и пригибаясь. Осматривая нижние уровни, он миновал Гиревого, застыл в противоположном углу площадки, вскидывая автомат. На пролет выше – проем в стене, вот только он распахивается не в темный коридор, а почти упирается в глухую стену в метре от площадки. Виден потолок, изломанный, неровный; зарешеченный плафон с тусклой лампочкой, край решетки…
Один, два…
Гиревой пошел, а на его место выдвинулся Ян. Архип напряженно следил, как Гиревой занимает позицию в углу верхней площадки, как вжимается в угол, направляя ствол автомата в глубину коридора направо, когда услышал возглас Лиепиньша, уловил периферическим зрением, как снайпер прижимает приклад СВТ к плечу плотнее, заглядывая в прицел, ствол винтовки обращен вниз…
Глухой гул возник где-то в отдалении, звук, идущий, казалось, отовсюду, заполнил колодец, переходя в низкую давящую ноту, от которой бросало в дрожь так, что вибрировали кости. Тяжкий удар потряс скальный массив, лестничные пролеты дрогнули под ногами и отчаянно заскрипели, снова посыпалась каменная крошка, но ее через мгновение отшвырнуло обратно вверх упругой воздушной пробкой, поднимавшейся по колодцу снизу.
Абразивной пылью она несется в воздухе мелкими комочками, царапая руки, лицо, площадка под ногами содрогается, и плотный воздух ударяет в грудь, бока, затылок, швыряет из стороны в сторону, утюжит перекрученное тело надсадным утробный воем, мнет лицо складками, словно огромной жесткой ладонью. Кажется, в уши вбили тугие пробки, и невыносимо давит на виски…
– Узбрукумс! Узбрукумс! – доносится до Горстина крик Яна. – Атака!
Хлесткие щелчки затвора винтовки рвут, словно плетью, ватный воздух в колодце, и наконец грохот выстрелов и вспышки заполняют его сверху донизу. Короткая очередь из автомата, прямо над головой, окончательно приводит Архипа в чувство, возвращая способность действовать. Разведчики стреляют вниз…
Свет там такой же слабый, как и здесь, несколько редких фонарей, чудом еще не разбитых пулями. Тени ломкие, шевелящиеся, живые. Их продолжения плотными комками стремительно ползут наверх судорожными паучьими рывками: по перилам, по кабелям, цепляясь за трещины в камнях. Одна, две, три… Мелькают изломанные пальцы, нарукавные нашивки, вывернутые коленные суставы в лохмотьях, ломаются погоны на костлявых плечах, руны в петлицах под запрокинутыми бледно-зелеными лицами. Челюсти гротескно вытянуты, щелкают кастаньетами. Глаза в провалившихся глазницах сверкают отраженными вспышками выстрелов, как антрацит. Черные, без белков…
«Пауки в банке», – думает Горстин, плавно нажимая на спусковой крючок.
Он видит свои попадания, видит, как взрывается голова мутным облаком, как тело срывается вниз, но продолжает цепляться длинными пальцами за перила на нижней площадке, а ногами толкать безголовое туловище вверх: сильно, резко…
– Огонь по конечностям! – кричит Архип что есть мочи, стараясь выпускать по три-пять патронов.
– Прикрой! Заряжаю! – Ян снова перешел на русский, справился. Он сноровисто меняет магазин. Пустая коробка скачет по ступеням. Горстин сшибает очередью угловатый комок в лохмотьях, брызжет густым и черным. Внизу взрывается лампа, в темноту летит еще одно искореженное тело. Вновь рявкает СВТ…
– Командир, бой наверху, – докладывает Гиревой.
Он перезаряжает, магазин летит вниз, где что-то дергается на самом дне, шевелится, но навстречу изогнутой коробке ничто не поднимается. В паузе с затихающим эхом выстрелов становятся ясно слышны шелестящее стрекотание немецких автоматов и лающие хлопки «люгера». Эхо гуляет под сводами и врывается в шахту-колодец. Внизу искрят перебитые кабели, но тусклый свет пока не мерцает.