Потом уразумел, конечно.
За секунду до того, как Косоротый со спины проломил мне висок молотком, я увидел второе лицо Горыновны: деревянную маску с жесткой скобкой черного рта и кусочками льда в глазницах.
«Дурак, – хмыкает Ритка. – Все вы, самцы, после ста грамм думаете, что неотразимы. От толщины кошелька это не зависит».
Ну да, она-то в кошельках смыслит, не поспоришь. И в содержанках была не у кого-нибудь – у директора краевого филиала «Руснефти». Все у девочки было, по полной программе, но чувственность ее размял какой-то массажист в фитнес-клубе, и оказалась она на лавке в городском саду. Без квартиры, машины, денег, шмотья и массажиста, с битым личиком, в крови и соплях. Тут ее Горыновна и подобрала: нашла подходцы, утешила, напоила, накормила, спать уложила. Точнее, разложила, как безотказную армейскую раскладушку 541-го артикула.
Косоротый воткнул вязальную спицу в ухо Ритке, когда она спала, сладко, по-детски причмокивая опухшими губами. Горыновна лежала рядом и внимательно следила глазами-льдинками, как кровь пропитывает роскошные Риткины волосы и подушку.
Она до сих пор меня ненавидит, Ритка. Нет, не за то, что видел ее с Горыновной, и даже не за то, что смотрел, как Косоротый потрошил и кромсал ее роскошное молодое тело в ванной, словно курицу с бледной пупырчатой кожей. Нет. За то, что не предупредил.
Ха! А как, интересно?!
Кастрюлями греметь, как барабашка, я не умею. И в вентиляцию завывать по ночам не сподобился… Я ей, Ритке-то, как она в квартиру вошла, в самое ухо орал: «Беги отсюда!» Дорогу заступал. Толку – чуть! Бровью не повела. Соболиной. Варвара-краса, длинная коса… Психовала, потом. Месяц на шкафу сидела пыльным комочком… Пока Баринов не пришел. Я уж и не суетился. А она только что глаза менту не выцарапала, даже по яйцам пробовала лягнуть.
Баринов на взводе пришел, настороже. Взгляд цепкий так и шарит по углам. Это он улики искал. И версию он правильную имел про Горыновну. Она Риткину цепочку с подвеской в комиссионку снесла. Ладно бы продала, как лом, на вес. Нет, на реализацию оставила, так дороже. Откуда ей было знать, что директор-нефтяник окажется бедным, уязвленным и принесет в полицию список всего, что было у него украдено Маргаритой Волковой, включая комплект нижнего белья от «Армани». И конечно, невдомек Горыновне было, что бабуся из соседнего подъезда выудит из мусорного бака окровавленную подушку, потому что бездомные коты, привлеченные характерным запахом, напрочь раздерут плотный полиэтилен, в который Косоротый упаковал негодную вещь. Раздерут так, что свалявшийся окровавленный пух будет комками разбросан около баков, как крошки, которые эти немецкие ребятишки, слинявшие от ведьмы, рассыпали по пути…
Совпадение групп крови – из остатков на цепочке и на подушке – еще ничего не доказывало, как и то, что мусорный бак находился во дворе дома, в котором проживала женщина (не Маргарита Волкова), попытавшаяся сбыть якобы украденную вещь. Но в Печерском ОВД, в отделе уголовного розыска нашелся опер, который эти два факта связал. Двойным морским узлом связал. Потому что сам принимал от заявителей-подростков телефон, чья флеш-карта хранила фотографии некоей женщины, позировавшей на фоне каких-то зарослей рядом с человеческими останками: головой, тремя (!) руками и фрагментами костей ног. Сим-карта телефона была зарегистрирована на человека, имевшего временную регистрацию в доме, рядом с которым в мусорном баке нашли подушку со следами крови, в квартире, собственником которой была женщина, чей словесный портрет, составленный со слов продавца ювелирной комиссионки, совпадал с приметами модели на жутких фотографиях. Вот такой дом, который построил Джек…
Но и это еще ничего не доказывало. Из миграционной службы сообщили, что регистрация закончилась два года назад и никто ее не возобновлял, а Росреестр утверждал, что квартира на момент действия этой регистрации принадлежала другому человеку. Тоже женщине, но другой. Место работы нынешней хозяйки квартиры, а по совместительству – внезапной обладательницы вещи, объявленной в розыск, смущало еще больше. Краевая академия МВД, медчасть, фельдшер. Ну и что, что вольнонаемная и в штате министерства не состоит? Это вам не хлебокомбинат, и за двенадцать лет стажа такими звездными знакомствами можно обрасти, не то что дело – сам под сукно ляжешь. Торопиться не стоило, тут я с ним согласен, и, хотя не мне его осуждать, в остальном он протупил, как первогодок-стажер…
Пока Горыновна щебетала и строила из себя целку (убедительно, кстати, даже я поверил), Баринов расслабился и подпустил ее к себе слишком близко. Она мигом нашпиговала его какой-то химией. Здоровый мужик завалился, как спиленное дерево. Он даже глазами вращать не мог. Косоротый вылез из шкафа, словно в несмешном анекдоте. Вдвоем они затащили Баринова в ванную. Руки-ноги перетянули хомутами. Еще уколы. Мент порозовел, но остался вялым, безвольным. Потом, сонно моргая, ровным голосом отвечая на вопросы Горыновны, Баринов изложил всю цепочку своих соображений и известные ему факты, включая запертое в столе заявление о находке телефона и изъятую из него флеш-карту с фотографиями, которая сейчас мирно лежит в кармане водительского солнцезащитного козырька в его машине, стоящей у подъезда, внизу…
Жуткое зрелище, скажу я вам, когда живого человека вот так выворачивают, наизнанку. Хуже только, когда ему язык режут, а он даже мычать не может. Ритка на шкаф забилась, уши ладонями закрыла непонятно зачем: Баринов захлебнулся кровью молча. В верхней квартире спустили воду в унитаз. Из вентиляции несло жареной картошкой. За стенкой кто-то пилил на скрипке и бодро бубнил телевизор. Я болтался на кухне и смотрел, как тает дымок от тлеющей сигареты в пепельнице. Закурить хотелось – спасу нет, и лезло непрошеное: а не с моей ли башкой Горыновна фотографировалась?
«Нет», – водит Баринов пальцем по запотевшему стеклу в окне. Из нашей троицы он один может оставлять хоть какие-то следы в том, реальном мире – сила, слабеющая с каждым днем, почти незаметная – и еще не забросил попытки вывести на чистую воду сладкую парочку упырей, угнездившихся в обычной многоэтажке посреди людского муравейника. Третий месяц рассыпает крошки, как этот, ну… (Гензель, дубина ты пропитая, Гензель! – Да, Гензель. Злая ты, Ритка.) Только вместо птичек по этим следочкам ползет Горыновна и методично все уничтожает: кровяной отпечаток пальца за зеркалом (Косоротый порезался во время бритья и не смыл одну-единственную каплю с края раковины); растертый в графитную пыльную надпись «нас убили» кусочек карандашного грифеля, закатившегося под туалетный столик в комнате Горыновны; патрон из обоймы табельного «Макарова», закатанного под шкаф (Косоротому нравится касаться оружия, разряжать и снаряжать обойму); крохотный бриллиант из Риткиного колечка, втертый в длинный свалявшийся ворс ковра на полу…
Конечно, она знает, что мы здесь.
Знает, что не можем уйти.
И когда она кладет в рот кусочек хлеба с паштетом из моей печени, или пережевывает ломтик копченого с пряностями языка Баринова, или втягивает аромат томящихся с овощами Риткиных мозгов, нарезанных и замороженных аккуратными ломтиками, – я вижу третью голову. Паскудную харю, искаженную мучительным сладострастием, восхитительным наслаждением; с опущенными веками, под которыми мраморно сверкают белки закатившихся глаз; а на раскрасневшихся щеках лежат длинные тени ресниц, и влажные губы подрагивают, удерживая во рту тончайшие оттенки послевкусия.
– Души вовсе не бессмертны, дорогие мои, – говорит она доверительно, и тень демонического блаженства постепенно покидает вполне обычное миловидное лицо под натиском глубокого внутреннего сияния, вобравшего в себя десятки жизней. Выскобленных до донышка.
До последней крошки…
Сентябрь 2019 г.
Авторское послесловие к сборнику
«Антихристово семя», повесть, 2023 г.
Начиналось все как рассказ для авторского междусобойчика – бесплатной антологии «Маленькие и злые». Я написал пару страниц и понял, что в сроки не вытяну добротный текст – ни по фактологии, ни по стилизации: не хватит времени и знаний. Пришлось придумывать другой, похожий по стилистике, но иной по содержанию. Попроще.
Вернулся к повести в тяжелое для себя время, эмоционально тяжелое, но, как ни странно, загружая мозг трудной работой, мне оказалось проще справиться с личными негативными переживаниями.
«Когда мне плохо – я работаю», – говорит герой Стругацких в повести «За миллиард лет до конца света». Дельное средство, я проверил его на себе.
«Врастая кровью», повесть, 2019 г.
«А не спеть ли мне песню а-а-а любви…» – бормотал я вполголоса, набирая первые странички повести. Зачин банальный: четверо молодых людей – два парня, две девушки, – между которыми есть некоторые отношения и какие-то романтические привязанности, отправляются в глухой уголок дикой таежной природы. Есть предлог, есть настоящая причина. Есть движущие силы и вовлеченные персонажи. Идея была смутной, а основной конфликт можно было свести к формулировке: «Слепая любовь ведет к беде». Или, как замечательно и образно высказался один очень известный французский дворянин, живший в семнадцатом веке, «любовь – это такая игра, в которой выигравшему достается смерть».
Потом, как поется, «струна порвалась», сюжет начал тормозить, а вводить человека с пистолетом было уже нельзя; конфликт, изначально не сверкавший новизной в силу частого использования, утратил остроту; персонажи наотрез отказывались идти туда, куда им велит автор (это не писательская выдумка, поверьте, так действительно бывает, хотя и редко), а тем более что-то делать по указке, и в итоге мне пришлось опираться только на две неизменные вещи: автомобиль «Шевроле-Нива» и гладкоствольный карабин «Вепрь» на базе ручного пулемета Калашникова.
У меня нет однозначного толкования повести. «Попсового мотива» не получилось. Если попытаться охарактеризовать текст парой слов, то ничего лучше, чем «трагедия заблуждений», в голову не приходит. В целом – работа вполне для меня характерная: подробная, многословная, натуралистичная, с открытым финалом. Разбирая же частности, постфактум, кажется, что повесть слишком подробная, слишком натуралистичная, в ней много чего малоприятного, а финал похож на крышку саркофага четвертого блока Чернобыльской АЭС. Как бы там ни было – читатель решит. Читатель всегда решает…