– Сабуров… – стушевался тот. – Да нет, я так…
Они с лохом были одного возраста – лет под сорок. Но очкарик выглядел старше.
– Как тут грев[56] идет? Кто смотрящий? – требовательно спросил Клоп, отрывая куриную ногу.
Попадая в мир неволи, он преображался: исчезала неброскость и незаметность, выпрямлялась спина, расправлялись плечи, в поведении появлялись замашки вожака. И голос становился другим, и взгляд…
– Дорога, ноги[57] есть? – обгладывая капающую жиром курицу, продолжил расспросы он, пристально рассматривая сотрапезников. Они растерялись, кроме, пожалуй, Вазгена.
– Это особая «крытка», Клоп, – объяснил он. – Тут все по-другому. Ни «грева», ни «дороги», ни «ног», ни «трубы». Строгая изоляция.
– А курица откуда?
– Дачку передали.
– А-а-а… Вкусная, зараза! Дай еще возьму…
Челюсти арестантов старательно перемалывали пищу.
Слышался хруст свежего, не успевшего раскиснуть зеленого лука и крепкого огурца. Клоп сделал бутерброд с колбасой и сыром. Откусил, одобрительно кивнул. Но в отличие от остальных, он не столько ел, сколько выяснял обстановку, попутно набивая живот.
Колбаса копченая, дорогая – кто тут такой богач? А Вазген упорол косяк.[58] Курицу передавать официально запрещено – это скоропортящийся продукт.
– А завтрак что, тут не носят? – с полным ртом интересовался жулик. – Чай, май…
– Мы отказались, – пояснил очкастый лох, наминая яйца с колбасой. – Уж больно убогая жратва! У нас кипятильник есть…
Странно… На тюрьме принято совмещать основную пайку с дачками. Иначе не продержишься…
– Так что насчет смотрящего? – повторил Клоп.
Вазген пожал плечами. Он почти не ел и был заметно напряжен.
– Я за него. Это ведь первоходы, и статьи у них не наши, «барыжные»… Законов, порядков не знают… Приходится мне рулить.
– Это хорошо, брателла, что ты на себя святую обязанность принял. – Клоп сыто отрыгнул и, оторвав кусок газеты, вытер жирные руки, но только размазал по коже типографскую краску. Осмотрел огорченно черные разводы, кивнул очкастому лоху:
– Давай, Коля, метнись мухой, намочи полотенце! Чтоб половина мокрая, половина сухая!
Вазген напрягся еще больше. Он чувствовал, к чему идет дело: новый «пассажир» берет камеру под себя. И не ошибся.
– А почему ты так места разделил? – вроде безразлично спросил Клоп. – Нижнее свободно, а смотрящий наверх лезет! Ты что, альпинист?
– Да мне без разницы, где спать. Так оно и лучше. А то бы тебе пришлось на гору карабкаться… Не по годам вроде, не по авторитету.
– А ты что, именно меня ждал? – вытирая мокрым полотенцем руки, спросил Клоп, уже заинтересованно. – Кто ж тебе подсказал-то?
Вазген смутился.
– Да не то чтобы именно тебя. Только прикинь – ты приходишь, а место занято!
– Подумаешь, незадача! – оскалился Клоп. – Я бы тебя согнал, и все дела!
Он протер ладони насухо, осмотрел их и остался доволен.
– На, братан, повесь у себя наверху, пусть протряхнет, – Клоп бросил полотенце похожему на жабу.
Тот расправил его и повесил на спинку своей шконки. Значит, двое из трех сокамерников признали право Клопа распоряжаться в «хате». Оставалось разобраться со смотрящим.
– Ты кто по окраске, Вазген? Где чалился? Кого знаешь?
– Вор я, брат, – как можно солидней ответил тот. – На второй зоне трешник оттянул. А знаю всех деловых…
– Это хорошо, – кивнул Клоп. – Костю Кима знаешь?
– Конечно! Он рынки держит.
– Ай, молодца! – восхитился Клоп. – А как его зовут?
– Кого?!
– Костю Кима.
Вазген озабоченно сдвинул густые брови, но не произнес ни слова.
– Ну, что заменжевался?! Как братана нашего зовут?
– Так Костя ж его зовут!
– Нет, брателло! Так его называют. А зовут его Кэсо-мун. Не знаешь ты его. Только слышал. Как же так?
Наступила тишина. Вазген облизал пересохшие губы. Двое других молчали, переводя взгляд с одного опытного на другого.
– А про меня слыхал, Вазген? – небрежно закинув ногу за ногу, спросил Клоп.
Чернявый почтительно кивнул:
– Конечно, братва рассказывала. Фартовый, говорят, с самим Севером кентуется…
Он старательно вплетал в речь знакомые блатные интонации. Но напрасно: Клоп уже понял – на блатного тот явно не тянул. Обычная приблатненная шушера.
– Тогда непоняток не будет. – Клоп вытер губы и поднялся. – Смотрящий теперь я. Отчитаешься за общак, расскажешь за дела на хате, и будем жить дальше. Вопросы есть?
Вазген подумал, неуверенно пожал плечами.
– А?! – Клоп приложил к уху согнутую ладонь. – Не слышу без очок!
– Нет.
– Ну и хорошо. А чего это вы без кликух живете?
– Да так как-то вышло, – развел руками Вазген. Он уже перестал корчить из себя главного.
Ишь, сука! Это тебе не Жабе ночью маяковать.[59]
– На тюрьме просто так ничего не выходит! – назидательно сказал Клоп. – На тюрьме то выходит, что смотрящий решит!
И указал пальцем на Николая Николаевича.
– Ты будешь – Муха! Понял? А ты – Альпинист, – палец уперся в Вазгена. – А ты… А ты Жаба!
Сабуров скривился, но возражать не стал.
В замке противно лязгнул ключ, дверь приоткрылась.
– Клищук, на допрос, – скомандовал выводной.
«География» преступности – это распределение криминала по регионам, районам, объектам. Конечно, преступление могут совершить где угодно, но вероятность того, что оно произойдет в пивной «Актер», гораздо выше, чем в драматическом театре. Хотя и там и там к вечеру становится многолюдно. В театре нарядная публика в ожидании спектакля прогуливается по просторному вестибюлю, любуясь видами осеннего Задонья, или попивает в буфете коньяк из пузатых бокалов, закусывая бутербродами с красной икрой, как и подобает интеллигентным людям. В «Актере» к концу дня собираются завсегдатаи, пиво и водка льются рекой, плотный табачный дым режет глаза, звучат задушевные разговоры, откровенные признания, горячие уверения в дружбе. Хотя от мокрых пьяных поцелуев до беспощадной драки расстояние бывает короче ширины залитого пивом стола.
Зема с двумя спутниками ввалились в зал, когда начало темнеть. Один вид этой троицы не вызывал сомнений в том, что их отпечатки пальцев навечно водворены в милицейские архивы. К тому же здесь их хорошо знали. Отвечая на приветствия, блатные сквозь сигаретный дым прошли в глубину помещения. Для них немедленно нашелся свободный стол, и тут же принесли пиво, причем в стеклянных кружках, а не в уродливых пластиковых стаканах. Это было высшей степенью уважения.
Жадно утолив первую жажду, троица закурила и принялась неторопливо прихлебывать светло-желтую жидкость. Публика, в основном, уже находилась «под градусом». На тяжелых деревянных столах между горками рыбьих скелетов и серебристой кожуры вперемешку с огромными стаканами стояли водочные бутылки. Подавальщицы метались быстрыми тенями, рассекая густые облака злого сигаретного дыма. Словом, все шло как обычно.
И вдруг возле входной двери вспыхнула ссора. Ругань, удары, потом со звоном разбилась едва початая водочная бутылка, и это показывало, что дело принимает весьма серьезный оборот. Головы завсегдатаев повернулись в сторону шума. Ссорились два недавно зашедших и никому не известных рогомета. Высокий, жилистый, в мятом плаще схватил за грудки своего спутника – крепыша среднего роста с малоприметным невыразительным лицом.
– Ты че меня притыкаешь?!
Тот резко высвободился и заорал во всю глотку, по-блатному растопырив пальцы:
– Закон знаешь: фуфло прогнал – отвечай!
Он выглядел, как завсегдатай зоны, был одет на манер тиходонской шпаны – в короткую куртку и широкие удобные джинсы. И вел себя уверенно и нагло, будто вокруг – одни лохи и фраера.
В следующую секунду от мощного толчка высокий отлетел к двери, ударился о косяк и страшно рявкнул:
– Все, завалю!
Он выхватил из-за пояса пистолет и дважды выстрелил в потолок. Из деревянных балок посыпалась труха. Крепыш пригнулся и выхватил нож. Пивную прорезал дикий вопль:
– Ну, сука-а, кранты!!!
Даже опытные завсегдатаи «Актера» оцепенели. Все же в обычной тиходонской пивной перестрелки – дело, мягко говоря, не частое. Но все кончилось также внезапно, как и началось. Высокий развернулся и выбежал на улицу, крепыш бросился следом. Наступила ошеломленная тишина. Постепенно завсегдатаи начали приходить в себя – зашевелились и принялись обмениваться впечатлениями.
– Ну, козлы…
– Так и вальнуть могут, не по делу…
– Эй, Клава, неси еще водки…
Но на этот вечер приключения в «Актере» не закончились. Под окнами послышался визг тормозов, замигали синие маячки, и внутрь ворвались автоматчики в касках и бронежилетах.
– Всем на пол! Руки за голову! Быстро!
Тем, кто замешкался, придали ускорение автоматные приклады и тяжелые ботинки. Остальных стимулировал пример товарищей по несчастью. Через несколько минут заплеванный пол плотно покрыли неподвижные человеческие тела со сцепленными на затылке руками. Точно как в кино.
Затем несколько милиционеров сноровисто обыскали задержанных. Нашли кастет, два ножа, несколько пакетиков с веществом буро-зеленого цвета, женские ювелирные украшения и пистолет, торчащий за поясом сзади у здоровенного босяка.
– Вот кто стрелял! – громогласно объявил командир группы захвата и пнул ногой большое, распластанное по всему проходу тело Земы.
– Ты че, начальник? Я вообще не при делах! Ты хоть понюхай его!
– Сейчас приедем в отдел, ты у меня одну штуку понюхаешь, – пообещал лейтенант и, пнув Зему еще раз, достал из внутреннего кармана глушитель.
– Гля, как повезло – случайно киллера повязали!
– Какой я тебе киллер? – возмущался Зема. – Я пушку нашел, у меня и бумага есть!