Возможно, мы никогда не узнаем точно, чей груз был на антикитерском корабле, но последние датировки обломков совпадают со временем, когда войска Помпея отправляли в Рим трофеи из завоеванных им восточных стран. Статуи могли быть вывезены в качестве репарации из Пергама и Эфеса после победы над Митридатом. Учитывая богатство груза, среди которого были бронзовые статуи, золотые украшения и великолепно отделанная мебель (все же полагают, что мраморные статуи были новыми копиями классических оригиналов), не исключено, что кое-что из этого должны были провезти по улицам Рима во время триумфа.
Итак, был ли Антикитерский механизм также захвачен в Малой Азии или корабль взял его на борт в одном из портов во время плавания? Пергам, откуда, вероятнее всего, вышел корабль, был чрезвычайно богатым и цивилизованным городом, и ученые, жившие там в то время, несомненно, умели работать с бронзой и обладали инженерными навыками. Но по дошедшим до нас разрозненным записям нельзя сказать, кто из крупнейших астрономов или механиков работал тогда в Пергаме. И к I в. до н. э. римляне уже захватили город, так что научная деятельность там могла прекратиться.
В Александрии правящая династия Птолемеев содержала огромную научную школу, действовавшую при знаменитой библиотеке, Александрийский мусейон, где какое-то время работали многие античные ученые. Антикитерский корабль мог заходить в Александрию, но свидетельства тому лишь косвенные – это не так уж далеко, а некоторые роскошные стеклянные изделия, которые нашли на борту, могли быть александрийского производства, хотя подобные предметы с тех пор находили в разных местах Средиземноморья. Но к 60 г. до н. э. значение школы резко упало. Научная деятельность прервалась при царе Птолемее VIII, который преследовал городскую интеллигенцию и в 145–144 гг. до н. э. изгнал ее из города. Во главе библиотеки встал один из военачальников. Прошло много десятилетий, прежде чем в Александрии снова появились сколько-нибудь заметные ученые.
Более многообещающим в этом отношении выглядит Родос. Благодаря расположению на юго-востоке Эгейского моря он сделался важным центром торговли, в особенности египетским зерном. Почти все суда останавливались здесь, чтобы пополнить запасы продовольствия, и большое количество родосских амфор, найденных на месте кораблекрушения, говорит о том, что антикитерский корабль не был исключением. На торговле Родос невероятно разбогател, и его столицу украшали тысячи бронзовых и мраморных статуй. «На Родосе статуй было больше, чем деревьев, – говорили мне сотрудники Афинского музея, – а деревьев там много…»
Родосцы изо всех сил старались держать нейтралитет, пока римляне завоевывали всю остальную Эгеиду, и благодаря сильному военному флоту и укреплениям им удавалось сохранять относительную независимость до 43 г. до н. э., когда остров подвергся жестокому захвату. На рубеже II–I вв. до н. э. Родос был одним из немногих мест, где ученые могли свободно работать, и нам известно среди них несколько великих астрономов. В частности, это Гиппарх, которому приписывают изобретение астролябии, живший на Родосе во II в. до н. э., и учитель по имени Гемин, который вел там астрономические наблюдения несколькими десятилетиями позже.
Островитяне были в достаточно хороших отношениях с Помпеем, который несколько раз посещал Родос. Они вели торговлю с принадлежавшими ему кораблями, когда те заходили в порт. В то же время они преподносили в дар сокровища, чтобы обеспечить покровительство Помпея, и его военачальники или представители считали себя вправе забрать любой ценный или любопытный предмет, привлекший их внимание. Механическое счетное устройство! Что может больше впечатлить римского аристократа?!
Но что это было за счетное устройство? Как оно работало, для чего предназначалось? Пока Вирджиния Грейс и ее коллеги тщательно изучали поднятые со дна горшки и блюда, английский ученый Дерек де Солла Прайс начал расшифровывать само устройство. Всем, кто изучал Антикитерский механизм до него, приходилось ограничиваться едва читаемыми деталями на поверхности его обломков. Прайс решил использовать рентгеновские лучи, чтобы узнать, что скрывается внутри.
4. Переписывая историю
Знание напоминает большой пазл. Вы ждете, пока кто-то поставит на место кусочек, и пытаетесь найти подходящий фрагмент, чтобы присоединить его к растущему краю.
Во что только ни влюблялся Дерек де Солла Прайс! Например, в Афины, которые он впервые увидел летом 1958 г. Грязный, шумный, невыносимо жаркий город, а по сравнению с его родным Лондоном – еще и грубый, почти агрессивный. Но в пяти минутах ходьбы от автомобильных выхлопов и гама площади Конституции – покорившие его извилистые улочки Плаки с их маленькими лавками, где продают медную посуду, кофе, цветы и пряности.
То и дело мощенная булыжником улочка выводит на крошечную площадь, и вдруг появляется зажатая между домами маленькая византийская церквушка или мечеть османских времен – мозаики, шпили и арки рассказывают о многокрасочном прошлом города. А дальше, по мере того как Прайс шагает по узким переулкам на юг, шум и наслоения веков отступают. Прямо перед ним вздымается крутая скала Акрополя, она ведет его взгляд выше и выше, и вот на вершине поднимаются стройные очертания Парфенона, столь же впечатляющие, как и в те времена, когда афиняне воздвигли его в честь своей девственной богини.
У подножия холма лежат остатки афинской Агоры. Это рыночная площадь римского времени (старая Агора классической эпохи находится чуть дальше, от нее на поверхности не было никаких следов, пока археологи двумя десятилетиями раньше не начали раскопки). Здесь, в тиши раннего утра, десятки разбитых колонн покоятся в сухой траве, а между ними разрозненные головы, туловища, ноги некогда горделивых статуй. Лишь одно здание – восьмиугольная мраморная башня, украшенная рельефами, которые изображают восемь ветров – стоит нетронутым как напоминание о том, что когда-то здесь был цветущий центр города.
Но Прайс здесь не за тем, чтобы увидеть Парфенон или Башню ветров. Пока слепящее солнце еще не поднялось высоко, он минут за 20 доходит до элегантного прямоугольного здания Национального археологического музея. Внутри, в подвальном хранилище, он собирается наконец увидеть таинственный предмет, который привел его сюда.
Прайсу 36 лет. В некотором смысле вся его предшествующая карьера была подготовкой к этому моменту. Все его разнообразные пристрастия и интересы соединились, чтобы привести его к этому артефакту, содержащему, как он надеется, окончательный ответ на вопросы, которыми он задавался на протяжении многих лет.
Некоторые вопросы возникли еще в детстве, которое прошло в лондонском Ист-Энде. Он родился в 1922 г. в семье портного Филипа Прайса и певицы Фанни де Солла. Пара была небогата, но денег хватало, чтобы покупать сыну конструктор «Меккано», тогда чрезвычайно модный. При некоторой изобретательности его брусочки, блоки и штырьки давали возможность построить все, что только может вообразить мальчишка: мост, подъемный кран, автомобиль, космический корабль – а изобретательности и воображения у Прайса хватало. Игрушка пробудила в нем страсть к механике, интерес к тому, как все работает, – и это осталось с ним на всю жизнь. Когда он стал старше, ему нравилась история о шотландском физике Джеймсе Максвелле, который за век до этого мальчишкой жил в Эдинбурге. Однажды он спросил рабочего, возившегося с какой-то машиной: «Как она работает?» Услышав в ответ пустую отговорку, Максвелл нетерпеливо топнул ногой: «Нет! Нет! Как именно она работает?»
Прайс видел и в себе эту страстную тягу к знаниям, хотя легкость, с которой он сравнивал себя с одним из величайших ученых страны, пожалуй, тоже говорит о многом. Когда юный Прайс не собирал свои модели, он погружался в научно-фантастические журналы, печатавшиеся на дешевой бумаге, с яркими обложками и названиями вроде «Удивительные истории» и «Чудесные рассказы», и увлекательные статьи уводили его далеко прочь из серого мирка Лондона 1930-х. В школе он проявлял способности к физике и математике и даже набрался храбрости, чтобы послать свои оригинальные решения видному кембриджскому математику Годфри Харди.
Но при всех способностях у Прайса не было достаточно средств и подготовки, чтобы поступить в университет, и ему пришлось пойти не самым обычным путем. Он получил место ассистента в только что открывшемся Техническом колледже Юго-Западного Эссекса, что позволило ему часть времени посвящать учебе в Лондонском университете. Физическое оборудование там было большим шагом вперед по сравнению с «Меккано». Квадратные, черные, с грубыми шкалами и мерцающими зеленоватыми экранами осциллографы, вольтметры, спектрометры были тяжелы как камни и оснащены многочисленными лампами и проводами. Уж с таким-то оборудованием можно разобраться в сути вещей, да что там – весь мир можно измерить! Прайс проводил многие часы разбирая, ремонтируя, налаживая и собирая вновь эти аппараты, пока руками и сердцем не начал чувствовать, как они работают.
Он получил диплом по физике и математике в 1942 г., и его сразу же взяли на преподавательскую работу в его же колледж, который из-за войны страдал от нехватки персонала. Прайс проводил в классной комнате зачастую по восемь часов без перерыва, изучая программу по мере того, как преподавал. Он также вел исследования в области оптических свойств металлических сплавов по заказу военных, и в 1946 г. Лондонский университет присвоил ему за это докторскую степень. Но кончилась война, и оказалось, что для Прайса в Лондоне работы нет. И тогда он совершил два больших прыжка в неизвестность. Во-первых, согласился на место преподавателя в только что основанном Колледже Раффлза в Сингапуре. А во-вторых, женился на девушке из Дании по имени Эллен Йорт.
Сингапур был прекрасен, экзотичен и пробудил в Прайсе новую страсть к истории и культуре Востока. Там же молодой ученый увлекся историей науки. Колледж Раффлза приобрел полный комплект «Философских записок Королевского общества» (