Стало ясно, что в мусульманском мире механические календари не изобретались «с чистого листа». Сходство этих календарей с тем, что был встроен в солнечные часы Райта, указывает на вероятное влияние византийской традиции. И хотя календарь солнечных часов куда проще Антикитерского механизма, греческие надписи на нем заставляют предположить, что он ведет свое происхождение от приборов эллинистической эпохи. Больше того, сам материал – обычная бронза без примеси золота или серебра, аккуратные, но не ювелирно выполненные зубцы – говорил, что это не предмет роскоши, а вполне обыденное устройство. Возможно, в византийском мире таких были сотни, если не тысячи. Традиция воспроизводить движение небесных сфер с помощью зубчатых колес, начатая Антикитерским механизмом, пережила века, пусть и в упрощенном виде.
Но чем больше Райт погружался в работу Прайса, тем больше его смущали некоторые детали. Он теперь был на десять лет старше и опытнее, чем тогда, когда впервые прочел «Передаточные механизмы греков», и ему стало ясно, что многие аргументы Прайса нелогичны. Во многих местах Прайс приводил результаты подсчета зубцов, сделанные Каракалосами, только для того, чтобы отклонить их. Так, в зубчатом колесе, обозначенном как E5, Каракалос насчитал 50 или 52 зубца, но Прайс решил, что 48 – более «подходящее» число. В колесе G2 Каракалос насчитал 54 или 55 зубцов, но Прайс отверг это «как слишком малую величину для какой-то простой и значимой интерпретации зубчатой передачи», предложив вместо этого 60. Снова и снова Прайс менял цифры явно с единственной целью: чтобы они соответствовали механизму, возникшему в его воображении. Похоже, он брал свои идеи ниоткуда и слишком свободно оперировал якобы практическими аргументами, которые для Райта с его опытом работы с часовыми механизмами были неприемлемы.
Его давно занимало, почему создатель Антикитерского механизма, чтобы отобразить смену фаз Луны, использовал сложную дифференциальную передачу, а не более простую фиксированную, как, например, в византийских солнечных часах. Кроме того, Райт, исходя из сложности механизма, считал, что Прайс предложил слишком уж простое назначение шкал на задней панели устройства. Прайс считал, что верхняя задняя шкала отображает четырехлетний цикл. Но с какой стати возиться с системой, включающей семь зубчатых колес и циферблат с пятью концентрическими окружностями, только ради того, чтобы стрелка поворачивалась четыре раза с каждым оборотом главного колеса?
Наконец, было еще большое колесо с четырьмя спицами, самая поразительная часть всего механизма. Почему оно такое большое и прочное по сравнению с другими деталями? Величественное название, данное Прайсом, – «большое приводное колесо» – создавало впечатление, что размер и прочность его связаны с тем, что оно приводило в движение все зубчатые колеса механизма. Но в реконструкции Прайса это колесо всего лишь передавало движение на куда меньшее колесо, вращавшееся на том же вале и приводившее в движение все остальные передачи.
Конечно, работа Прайса стала настоящим детективным расследованием, но Райт заметил в ней кое-какие «подтасовки». Даже название, которое Прайс дал прибору, – «календарный компьютер» – казалось, было придумано, чтобы отвлечь внимание от того факта, что его реконструкция механизма не соотносилась ни с одним известным инструментом и не имела явного практического назначения. Несмотря на все догадки Прайса, ясно было, что он только подступился к пониманию того, на что был способен этот прибор. Райт хотел бы обсудить это с Прайсом. Они встречались мимоходом, когда в 1983 г. Прайса, ненадолго приехавшего в Лондон, пригласили в Музей науки взглянуть на только что появившиеся там византийские солнечные часы. Но это произошло тогда, как Райт еще не начал всерьез изучать Антикитерский механизм, а через две недели после той встречи Прайс умер.
Райт знал, что ему нужно сделать. Поехать в Афины и лично изучить механизм – продолжить с того места, где остановился Прайс. Он исследует фрагменты, прочтет надписи, подвергнет их, если потребуется, рентгеноскопии и узнает, что на самом деле представлял собой этот прибор.
Однако к этому времени атмосфера в Музее науки начала меняться. Новое руководство утверждало, что музей должен меньше фокусироваться на исследовании загадочных артефактов, а больше уделять внимания запросам посетителей или, как теперь их называли, «потребителей». У Райта появился новый начальник, отнюдь не одобрявший того, что его смотритель тратит ценное музейное время на какие-то собственные исследования. Работа Райта состояла в том, чтобы присматривать за музейными выставками, обслуживать их, следить, чтобы экспонаты были наилучшим образом размещены, и отвечать на вопросы публики. Где в должностных обязанностях, спрашивал босс, прописаны перелет и приятные выходные в Афинах якобы для того, чтобы только взглянуть на какой-то непонятный предмет в дальнем углу тамошнего музея? Просьба Райта предоставить ему время для исследований была категорически отклонена.
Но, занимаясь другими проектами, он продолжал мечтать. Ему было запрещено тратить на Антикитерский механизм хоть малую толику рабочего времени, однако в свободное время он изучал античную астрономию и технологии и совершенствовал древнегреческий, который изучал еще в школе. Когда ему наконец удастся приехать в Афины, чтобы увидеть механизм своими глазами, он будет готов.
И как раз на этом этапе в его кабинете однажды появился энергичный бородатый человек. Его звали Алан Бромли.
Научная карьера Бромли, астрофизика из Сиднейского университета, началась с изучения облаков межзвездной пыли. В ходе этой работы он заинтересовался высокопроизводительными вычислениями и вскоре стал преподавателем факультета компьютерных наук. Но его в той же мере интересовали механические калькуляторы да и все, что имело отношение к истории вычислений и измерений. Гараж его маленького домика в сиднейском пригороде Далвич-Хилл был полон арифмометров, деталей часов и огромных аналоговых компьютеров, один из которых оказался так тяжел, что, когда он привез его домой, плитки подъездной дорожки растрескались.
Впервые Бромли появился в Музее науки в 1979 г., когда во время своего годичного творческого отпуска приехал, чтобы изучить записные книжки и рисунки Чарльза Бэббиджа, известного как «дедушка вычислительной техники». В музее хранится крупнейшее собрание бумаг Бэббиджа, в основном краткие описания его изобретений в виде структурных схем и логических диаграмм, а также записные книжки (Бэббидж называл их блокнотами) объемом несколько тысяч страниц. Неразборчивые записи шли вперемешку и были чертовски запутаны, но Бромли был готов сразиться с ними. Он знал теорию компьютерных систем изнутри, обладал отличной памятью и внимательностью к деталям. Вскоре он сделался специалистом мирового уровня по Бэббиджу и стал первым, кто сумел расшифровать его схемы.
Бэббидж прославился своими попытками построить машину, которая могла бы автоматически создавать целые группы математических таблиц. И его тоже вдохновило на это стремление предсказать движение небесных сфер. Однажды в 1821 г. он вместе со своим другом астрономом Джоном Гершелем вычитывал в своем лондонском доме на Девоншир-стрит вычисленные вручную астрономические таблицы. Его смутило огромное количество обнаруженных ошибок, и он якобы воскликнул: «Боже, если бы эти вычисления можно было делать с помощью пара!» «Это вполне возможно», – спокойно ответил Гершель, что подвигло 29-летнего математика к раздумьям, и через несколько дней он пришел к мысли о разностной машине.
Ее работа основывалась на том, что орбита любого астрономического объекта может быть вычислена относительно просто посредством разбивки ее на небольшие отрезки и добавления разницы, необходимой для того, чтобы перейти от одного шага к следующему, – очень похоже на арифметическую прогрессию, которую много столетий назад использовали вавилонские астрономы. В итоге появилось огромное хитроумное устройство, включавшее сотни бронзовых шестерен, рычагов и колес. Каждой цифре числа соответствовало свое колесико, а величина, на которую оно поворачивалось, представляла ее разряд. Бэббидж продолжил работу над серией проектов, кульминацией которых стала куда более сложная и гибкая аналитическая машина, способная умножать, делить, складывать, вычитать и сохранять данные. Ее даже можно было программировать с помощью перфокарт. Если бы ее постройка была завершена, она стала бы первым в мире программируемым вычислительным устройством.
Британское правительство выделило Бэббиджу на создание машины 17 000 фунтов – в то время целое состояние. Моряки тогда полагались в навигации на астрономические таблицы, и появление нового, более точного способа их составления было крайне важно для страны, богатство которой зависело от морской торговли, не говоря уже о том, что спасло бы множество жизней. Но разногласия с механиком и неспособность прекратить бесконечно совершенствовать свои проекты не позволили Бэббиджу построить работающую машину. Он окончил свои дни, разочаровавшись в этой идее.
После окончания творческого отпуска Бромли продолжал приезжать в Лондон и изучать бумаги Бэббиджа, в основном зимой, когда его австралийские студенты были на летних каникулах. Небольшого роста, с пышной бородой, розовощекий, в желтом жилете (который ему связала мама), он стал в музее приметной фигурой – так же, как и на лондонских блошиных рынках, которые он регулярно прочесывал в поисках механических счетных машинок и измерительных приборов, которые отправлял домой, в Сидней, пополняя свою коллекцию.
К середине 1980-х Бромли разработал план: к 200-летию Бэббиджа в 1991 г. Музей науки должен построить одну из его машин. Бромли был убежден, что проекты изобретателя могли быть работоспособны, но он смотрел на них с точки зрения компьютерщика. Он понимал логику и теорию, стоящие за ними, но хотел бы знать больше о том, как могли быть изготовлены и соединены друг с другом детали машины. Он поинтересовался, не найдется ли в музее кто-то, кто знает, как делать механизмы с зубчатыми передачами. Ему без колебаний ответили: «Майкл Райт».