– Лев Моисеевич, у вас что, крыша поехала?! – не выдержала Маша. – Если Ширяев вызвал меня, то только потому, что я стояла ближе всех к вашему кабинету на тот момент! Завтра он вызовет всех остальных! И Наташу, и Костика, и вашу ненаглядную Изольду! Вы как ребенок, честное слово! У них просто метода такая! Одного вызывают, а другие пугаются, начинают дрожать, а потом быстренько колются на допросе!
Лев Моисеевич схватил ее за руку и сжал так крепко, что она охнула.
– Нельзя никого вызывать! Ты должна убедить капитана, что вы все ничего не знаете! Ведь так и есть на самом деле!
– Я не смогу ни в чем его убедить, поверьте! Он хам и шовинист! Он будет передо мной выделываться до упора!
– Тем лучше! Пусть выделывается, выкаблучивается, выпендривается! Нам именно это и надо! Когда мужчина распускает павлиний хвост, мозги у него отключаются автоматически!
– Да вы соображаете, о чем просите?
– Разумеется. Это и называется сообщничеством!
Маша подняла глаза и с тоской поглядела на потолок. Ну как объяснить этому невозможному Льву Моисеевичу, что ни на что подобное она не способна?
Она посмотрела на директора. Вид у него был самый решительный.
– Ну хорошо. Допустим, у меня это получится. Музыкант должен прислать заключение сегодня. Что дальше?
– Отлично! Будем плясать от того, что выяснит наш уважаемый профессор. Ждать осталось недолго.
Людвиг Гильберт
Однако звонок Музыканта их разочаровал. Профессор решительно потребовал дополнительного времени, заявив, что экспертиза вещи такого уровня должна быть безупречной.
Лев Моисеевич поохал, сетуя, что владелец камеи будет недоволен, но согласился подождать еще неделю.
– Ну что ж, – резюмировал он, повесив трубку вычурного аппарата начала двадцатого века, стоявшего на директорском столе, – все к лучшему! Чем качественнее Музыкант сыграет, простите за каламбур, свою партию, тем легче будет понять, что нам делать с этой прекрасной, дивной, великолепной камеей! Все идет отлично!
– Вашими устами, Лев Моисеевич, только мед пить!
– Не гунди, Муся! Я верю в Тору и наш успех!
Маша только головой покачала.
Положив трубку, Яков Михайлович еще минуты три задумчиво смотрел на свой новенький и дорогой телефонный аппарат, а потом встал, подошел к окну и стал любоваться на ноябрь.
В Петроградском районе из-за близости к Финскому заливу и двум Невкам – Средней и Малой – всегда холодней и ветреней, чем в других частях города. По крайней мере, Якову Михайловичу хотелось так думать. Знакомые не раз предлагали ему перебраться поближе к цивилизации, да и возможности были, но квартира на Петроградке была еще прадедова, с корнями, уходящими в дореволюционные времена, и Музыканту нравилось считать, что он продолжатель традиций рода и в каком-то смысле страстотерпец, потому что живет в немодном районе и терпит неудобства из-за ветров и холодов. Все это были, конечно, глупости, но, честно говоря, развлечений у одинокого доктора наук было не так уж много, поэтому размышления на эту тему веселили его долгими вечерами.
Снег за окном, как и всегда на Петроградской стороне, не просто шел, а куда-то несся, словно боялся не успеть. Старые рамы поскрипывали, из щелей ощутимо дуло. Почему он не сказал Суслину: камея не та, что носила императрица? Ведь со вчерашнего дня он в этом абсолютно уверен. Похожа, да. И очень. Но не та. Хотя автор у них, несомненно, один.
Причем суслинская камея отнюдь не копия той, первой. Автор не пытался добиться абсолютного сходства, да это и невозможно, когда речь идет о натуральных камнях. Сардоникс, рубины, бриллианты. Тут Суслин разобрался бы лучше, но он и сам знает, что двух одинаковых камней в природе не бывает, и если автор задумал сделать точную копию изделия, ему придется очень постараться. Однако, внимательно изучив изображения обеих камей, Яков Михайлович пришел к заключению, что мастер не ставил задачу сделать их идентичными. Он изготовил две камеи, сделав их похожими друг на друга, но не скрывая различий. Зачем ему это понадобилось? Возможно, он собирался предложить той, для кого камея изготавливалась, выбор? Да нет, если речь идет о подарке персоне такого уровня, как жена императора, это не принято. Даже наоборот! Получая подарок, императрица должна быть уверена, что вещь единственная в своем роде! Иначе может случиться такой конфуз, что дарителю не поздоровится!
Так зачем же Людвиг Гильберт родил для императорской камеи сестричку?
Имя автора камеи Музыкант выяснил довольно быстро.
Ювелирный дом Гильбертов славился не только в герцогстве Гессен, но и во всей Германской империи с незапамятных времен. Геммы, выполненные из резного полудрагоценного камня с выпуклым изображением, иначе говоря – камеи, были их визитной карточкой.
Людвиг Гильберт, продолжатель славного рода, родился в тысяча восемьсот семьдесят втором, в один год с Алисой Гессенской, будущей супругой Николая Второго, и даже в том же городе – Дармштадте.
Яков Михайлович выяснил, что Гильберты приходились Гессенам дальней родней по линии герцогини Вильгельмины Баденской, известной тем, что бросила законного мужа и практически открыто жила со своим камергером бароном Августом фон Сенарклен де Гранси, исправно рожая детишек, которых ее старый муж Людвиг всех до единого признал за своих.
Людвига, кстати, и назвали в честь покладистого рогоносца, что, впрочем, не помешало молодому Гильберту счастливо жениться и прожить в браке со своей Августой добрых пятьдесят лет.
Возможно, именно родство стало причиной того, что когда после дифтерии тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, унесшей жизни матери и сестры Алисы, ее забрала к себе бабушка, королева Великобритании Виктория, Гильберты отправили туда же своего единственного сына. Людвиг жил недалеко от Осборн-хауса на острове Уайт, где обитала Алиса Гессенская, и был участником ее детских игр.
Потом их пути разошлись надолго, но, видимо, связи они все же не теряли, поэтому в тысяча девятьсот двенадцатом году на тезоименитство, которое Александра Федоровна отмечала двадцать третьего апреля в память мученицы Александры, Людвиг Гильберт преподнес подруге детства драгоценную камею.
Императрица там изображена в профиль и в том возрасте, когда она еще была юной Алисой Гессенской. Поскольку ювелирный дом Гильбертов не являлся поставщиком двора, Людвиг не мог использовать официальный вензель императрицы или ее шифр, поэтому на оправе камеи в окружении драгоценных камней он выгравировал две буквы – А и Г. Алиса Гессенская.
В том, что подарок понравился императрице, сомневаться не приходилось. Даже находясь под арестом в трагические дни семнадцатого года, Александра Федоровна надевала кулон с камеей, и не только потому, что он напоминал о временах, когда она была безусловно счастлива, но и оттого, что подарок этот она получила из рук преданного друга детских лет.
Выяснив обстоятельства появления камеи среди украшений императрицы, Яков Михайлович был растроган. История привязанности двух людей столь разных судеб длиною в несколько десятилетий была светлой и грустной одновременно.
Людвиг Гильберт скончался в почтенном возрасте в своем доме в том же Дармштадте. Наверняка он знал, как трагично закончились дни его подруги Алисы, и горевал о ней. Думал ли он о том, что стало с его подарком?
И для кого он изготовил вторую камею?
Яков Михайлович решил, что непременно это выяснит, тем более история камеи – прекрасный повод обратиться за помощью к Тате.
Музыкант не был затворником и женщин любил всегда, но по-разному. На заре туманной юности, в далекие студенческие годы он женился на пустоголовой милашке Наденьке, надеясь, что со временем эта пустоголовость перейдет во что-то более или менее интеллектуальное. Но чуда не случилось, и Наденька ушла к Ашоту, которому нравилась ее попа.
Эту потерю Яша пережил достойно, но больше жениться не спешил. Все выбирал. Ну а потом начались диссертации, конференции, публикации и лекции. Женитьба перестала быть актуальной темой в жизни известного ученого Якова Михайловича Музыканта.
И вот, когда собственное будущее представлялось ему вполне определенным, появилась Тата.
Даже не появилась, а возникла из мрака университетской библиотеки, в которой в тот знаменательный день перегорели пробки.
Музыканту срочно понадобилась монография одного из коллег, он прибежал в библиотеку и стал требовать разыскать нужную ему работу немедленно. Невидимая в темноте новая сотрудница занервничала, стала что-то объяснять, он раскричался, зачем-то стал грозить ей увольнением, она что-то расстроенно лепетала… Тут зажегся свет, и он увидел Блаженную Беатрису Россетти.
Не картину, конечно, а женщину, как две капли воды похожую на Элизабет Сиддал, жену Данте Россетти, его вечную музу и модель многих художников братства прерафаэлитов. Чудесные золотые волосы, как у ангелов на полотнах эпохи Возрождения, нежное лицо и огромные серые глаза. Яков Михайлович обожал прерафаэлитов в целом и Джона Милле в частности. Особенно ценил «Офелию», которую тот писал как раз с Лиззи. Но в этот раз перед ним предстала именно Беатриса. Печальная и смиренная перед лицом неизбежности, с возведенными к небу страдающими очами.
Его оцепенение длилось так долго, что Лиззи, которую, как выяснилось, в миру звали Тата, совершенно растерялась. И только увидев в ее глазах слезы, Музыкант пришел в себя настолько, чтобы извиниться за свою несдержанность и в самых изысканных выражениях попросить не беспокоиться насчет монографии. Он придет за ней в другой раз.
Другой раз наступил на следующее утро.
Явившийся к открытию библиотеки Яков Михайлович был абсолютно уверен, что влюблен окончательно и бесповоротно.
Однако, хотя это случилось два года назад, их с Татой отношения по сию пору пребывали в зачаточном состоянии. Нет, она не была замужем и на вспыльчивого профессора смотрела вполне благосклонно, но Яков Михайлович все еще не мог преодолеть шока, который настиг его тем знаменательным днем. При встрече с Татой он трепетал и волновался так, что общение становилось мучительным для обоих.