Дом она нашла быстро и очень бодро взбежала на третий этаж. Дверь долго не открывали. Снова облом, решила Маша и уже повернулась, чтобы уйти, но тут послышался звук открывающегося замка, и на площадку выглянул хозяин квартиры.
– Здравствуйте, простите, пожалуйста, за беспокойство, – тут же затараторила Маша, стремительно бросаясь в проем двери.
Гильберт такого маневра явно не ожидал и даже отпрянул, но внутрь ее не впустил, выставив навстречу руку. Она уперлась в Машину грудь. Та быстро перехватила ее и крепко пожала.
– Рада познакомиться.
Руку он тут же отдернул.
– Чего вы от меня хотите?
– Только одного. Вы имеете отношение к Николаю Соболеву или нет?
– Вы кто?
– Никто. Мария Заречная. Мне просто очень надо найти потомков этого человека.
– Зачем?
– Это долгая история. Можно я войду?
– Не стоит.
– Почему?
– Потому что я не хочу иметь к этому человеку никакого отношения.
Это он, поняла Маша, и ее словно обожгло внутри. Сердце забилось так, что пришлось прижать его левой рукой. А то выскочит. Она попала в цель с первого выстрела! Думала, что придется пол-России перерыть в поисках, а нашла сразу. Не иначе рождественское чудо! Хотя нет, до Рождества далековато. Как же так вышло? Может быть, ей кто-то помогает?
– Вадим, вы, наверное, чего-то не знаете…
Гильберт зло хмыкнул.
– Это вы, Маруся, ничего не знаете. А я знаю все, и этого мне достаточно, чтобы никогда о нем не вспоминать. Прощайте.
Он шагнул назад и с силой захлопнул дверь.
– Вадим!
За дверью было тихо.
– Ну и сидите в своей норе! Думаете, он был предателем? А я всем докажу, что это ложь!
Маша топнула ногой и побежала вниз по лестнице. Идиот! Индюк! Придурок вообще!
На улице вовсю крутилась метель, но Маше было не до нее. Она и не заметила, как пробежала остановку и остановилась только у моста через Малую Неву. Дальше начинался Васильевский остров, Васька, как звали его в народе. Ничего себе она стартанула! Какой все-таки этот Гильберт неприятный! Неужели нельзя было сначала выслушать, а потом выгонять?
Она оглянулась в поисках остановки. Не чесать же таким манером до самого дома! И тут позвонил капитан.
– Я подумал, может быть, тебя отвезти куда-то надо.
– Спасибо, но все разрешилось и так. Этот человек сам нашел Льва Моисеевича.
– Ну раз ты свободна, может, я просто заеду?
– Прости, но мне немного нездоровится. Сопли некстати потекли. Хочу отлежаться.
– Лекарства не нужны?
– Нет, но спасибо за заботу.
– Тогда я через денек звякну?
– Конечно, буду очень рада.
Она отключилась и тут же обругала себя. Зачем она сказала, что будет рада? Еще и очень! Теперь Ширяев решит, что дело в шляпе. Маша разозлилась и побежала к метро. Скорей домой, чтобы всласть покопаться в интернете. Надо узнать все о Гильбертах. А заодно попробовать выяснить, как сабля могла оказаться у денщика.
Времени у нее оставалось так мало, что было преступно тратить его на сон и еду. Прибежав домой, она развесила сушиться абсолютно сырые вещи и припала к родному компу. Она будет искать, пока не найдет. Охота, как говорит Любаша, пуще неволи.
Звонок
Утро застало ее все в той же позе – растрепанной, голодной, глядящей красными глазами на экран монитора. Услышав звонок, она с трудом оторвалась и посмотрела на экран телефона. Номер был незнакомым. Кому она понадобилась в такую рань? Неужели Ширяеву? Решил на кривой козе ее объехать?
Голос был не ширяевский.
– Простите, возможно, это номер Марии Заречной?
– Ее. А кто спрашивает?
– Это Вадим Гильберт.
И замолчал. Маша с ходу рассвирепела. Если он воображает, что она закричит «ура» и станет бросать в воздух чепчик, то очень ошибается! Сам позвонил, пусть сам и выкручивается. Ей до смерти хотелось спросить, как он узнал ее номер, но она не стала. Молчала в трубку, как рыба об лед! Пауза затягивалась. Наконец Гильберт понял, что помогать ему никто не собирается.
– Я предположил, что вчера вы звонили в мой офис с сотового. Нашел на определителе номер и решил позвонить. Вдруг я не ошибся.
– Не ошиблись. Что дальше?
– Понимаю, что вчера вызвал в вас негативные чувства. Вы просто застали меня врасплох.
Он говорил так правильно и так вежливо, что Маша разозлилась еще больше.
– Негативные – не то слово! Меня в жизни никто за дверь не вышвыривал!
– Предположим, в дверь вы все же не входили. Мы беседовали на лестничной площадке.
– Вы меня отпихнули!
Вадим вздохнул.
– Простите. Не был готов к разговору на… заданную вами тему. Вспылил. Был не прав. Готов понести заслуженное наказание.
Это он хохмит, что ли? Ему смешно?
Она уже открыла рот, собираясь сказать все, что думает о подобных типах, но он вдруг торопливо сказал:
– Я бы хотел с вами встретиться.
– С какой стати?
– Все объясню при встрече. Прошу, не отказывайте. Я правда виноват. Мне важно то, что вы хотели сказать.
Маша помолчала. Нельзя соглашаться сразу. Надо знать себе цену. Она подумала об этом и тут же вспомнила, как Бина Рафаэльевна сказала однажды, что хорошо знает себе цену тот, кто часто ее называл. Ей стало смешно на свои потуги, поэтому она быстро сказала:
– Я согласна. Где?
– Не сочтите за наглость, но не могли бы мы встретиться у меня дома? Наша беседа… не совсем обычного толка. Мне важно, чтобы ее никто не слышал.
Не совсем обычного толка? Какие он слова знает!
Она подумала. Конечно, странно, что этот Гильберт позвал ее к себе домой, но, с другой стороны, тема действительно не из легких. В кафе народу много, а по улице сейчас долго не проходишь.
Вадим истолковал ее молчание по-своему.
– Я осознаю степень неприличия моего предложения, но могу обещать…
– Не надо мне ничего обещать. Я приеду.
В конце концов, обидеть ее непросто даже такому здоровяку, как Гильберт. Она и троих таких не испугалась бы! А может, и четверых!
Странная у этого Гильберта была квартира. Словно недоделанная. В очень большой комнате – словно изначально их планировалось две или даже три, – грубо оштукатуренные стены, на полу светлые некрашеные доски, из мебели длинный, от стены до стены, диван, перед окном без штор стол, на нем компьютер и куча бумаг. Была еще какая-то штуковина, на которой закреплена штанга. Блинов на ней – не сосчитать. На полу лежали разнокалиберные гантели, на стенах, вместо телевизора, и у стен, вместо тумбочек и шкафчиков, висели и стояли картины без рамок. Маша подошла поближе. Красивые картины, только странные какие-то. Словно кто-то нарисовал, а потом выставил их под ливень, чтобы хорошенько промокли и растеклись. Или просто от души забрызгал водой.
– Вы рисуете? – спросила она, почувствовав спиной появление хозяина.
– Балуюсь.
– Что за стиль такой? Абстракционизм?
– Вроде того. Это я передразнивал Рихтера.
– Рихтера? – удивилась Маша. – Не знала, что он еще и рисовал.
– Если вы о пианисте Святославе Рихтере, то это не он. Герхард Рихтер живет в Германии. В Кельне. Считается самым успешным мастером современной живописи. Я спародировал его стиль. Сделал копии самых известных полотен и размыл. Смотрите. Это «Золотая осень» Левитана. Узнаете?
– Да вроде.
– А это «Февральская лазурь» Грабаря. Тут – Шишкин. Неужели совсем не узнать?
– По правде говоря… А вот это я, пожалуй, угадаю. Айвазовский?
– Точно. Его сколько ни размывай, все равно узнаваемый.
– Здорово. Непривычно, конечно, но красиво.
– Надоест, сниму и повешу другие.
– А есть другие?
– Пока нет. С моей работой времени почти не остается. Только зимой, когда затишье.
– А в чем заключается ваша работа, если не секрет? – с любопытством спросила она.
– Мы обслуживаем теплосети. Ремонтируем в основном. Ничего романтичного, как видите.
Рассказывая о картинах, он стоял совсем близко, а тут вдруг отошел к столу и стал перебирать бумаги. Закрыл тему, поняла Маша. Ну что ж, нет значит нет. Не хочет впускать? Так она и не лезет.
– Наверное, мне, как инициатору нашей встречи, следует начать первым, – услышала она за спиной.
– Не возражаю.
– Тогда начну с того, что я прихожусь Николаю Соболеву праправнуком.
Маша кивнула. Это она уже и так поняла.
– Моя семья сто лет жила под гнетом обвинения в измене. Это худшее из преступлений. Сколько бы лет ни прошло. Фамилию Соболев, как я понимаю, решили перечеркнуть еще до моего появления на свет, однако легче от этого не стало. Жена Николая вернула девичью фамилию, но все равно была расстреляна. Осененные клеймом предателя жили и потомки. Про прадеда и деда я почти ничего не знаю…
– Прадеда звали Сергей, и он тоже был репрессирован.
– Деда звали Александр. Он умер до моего рождения. Как – не знаю. Отец, правда, решил начать жизнь с чистого листа. Думал, что все забыто. Стал комсомольским вожаком, строил БАМ, выступал даже на каком-то съезде. А потом его лучший друг раскопал эту историю и написал донос в КГБ. Вообще, вам эти слова знакомы? БАМ? КГБ?
– Знакомы, конечно. Я историко-архивный окончила.
Он посмотрел странно.
– А я все думал, как вы докопались до всего этого. Диссертацию, что ли, пишете?
– Вы удивитесь, но нет. Я из другой сферы.
Он поднял брови.
– Не из органов, не подумайте. Потом расскажу.
– Ну хорошо. Так вот. На следующий день в одной из центральных газет вышла статья «Комсомолец – потомок изменника Родины». И понеслось! Отца затравили так, что если бы не мы с мамой, он бы повесился. Мы вернулись в Питер и забились в щель. В большом городе затеряться проще. Однако эта история не давала отцу покоя. Он стал собирать материалы. Пробовал доказать что-то. Оправдать и прадеда, и себя. Ничего не вышло, и тогда он стал спиваться. Специально, как мне кажется. Хотел забыть все.
Вадим все же оторвался от стола и сел на диван. На другой конец.