– Сначала отец просто пил. Потом стал меня бить. Говорил, что выбьет из меня ген предательства. Хотел, чтобы я запомнил на всю жизнь: изменником быть нельзя.
– А маму? Тоже бил?
– Мать он не трогал, но ей было хуже, чем мне. Она уже тогда болела, справиться с ним не могла. Только кричала и плакала. Но что ему ее крики! Я был зол на них обоих. На мать, потому что не могла бросить это чудовище. В общем, как только окончил школу, сразу попросился в армию. Домой не писал, на письма не отвечал. Ненавидел их. Но этого Николая Соболева я ненавидел больше.
Он опять поднялся и отошел к столу. Не знает, где спрятаться? Ей стало его жалко.
– После армии я поступил в институт в Новгороде. Позже узнал, что мама умерла, когда я еще служил, а отец – через год. Шел домой и упал. Сердце не выдержало. Меня нашли через нотариальную контору. Осталась квартира, надо было вступать в права. Я вернулся в Питер. Квартиру сразу продал. Не мог там жить. Вот, пожалуй, и все. Отца я давно простил. Но Соболева продолжаю ненавидеть. И себя.
– А себя за что?
– За то, что оставил мать.
Они помолчали. Наконец Вадим понял голову и посмотрел в сочувствующие Машины глаза.
– Плохой из меня хозяин, Маруся. Хотите чаю?
Голос был как натянутая струна. Машино сердце сжалось.
– Выпью с удовольствием. А кофе у вас есть? Я уже четыре ночи не сплю. Если не взбодрюсь, усну на середине рассказа.
– Файф минетс.
Гильберт метнулся куда-то и ровно через пять минут принес поднос с чашками и туркой, от которой исходил божественный аромат. Маша потянула носом и вдруг поняла, что сейчас умрет голодной смертью. Она сглотнула. Неловко просить поесть. Как-нибудь перетерпит.
Вадим услышал, как гостья проглотила голодную слюну. Вот он идиот! Даже бутерброда не предложил. Он буквально побежал на кухню и принес все, что нашел в холодильнике.
– Давайте поедим чего-нибудь. Я жутко есть хочу.
Он разложил припасы, соорудил бутерброд с колбасой и протянул. Маша старалась есть интеллигентно, но у нее не получалось. Зубы сами отхватывали кусок, не успев прожевать предыдущий. Она быстро прикончила предложенный ей бутерброд, запила кофе и потянулась за сыром. Боже, как вкусно! Только бы не обожраться, а то заснет на полуслове!
– Когда я вытурил вас тогда, вы крикнули, что можете доказать невиновность Соболева. Это правда? – спросил Вадим и взглянул ей прямо в лицо.
Какие странные у него глаза. Когда он ее «вытуривал», они были светло-голубые, а сегодня серо-зеленые, как вода в Неве. Обычно в книгах пишут про героя, что «глаза у него посветлели и стали голубыми, как небо» от счастья. А у этого голубеют от злости. Интересно, а от радости они какими становятся? Черными?
– Так это правда? – переспросил Вадим.
Она очнулась и заговорила быстро, чтобы он не догадался о ее мыслях.
– Я не сказала, что уже доказала это, но я уверена: все было совсем не так, как считалось. И вот почему.
Маша вытащила из рюкзака ноутбук, повозилась, устраиваясь на диване поудобнее, потом взяла подушку, запихала за спину и сделала серьезное лицо.
Приготовилась, догадался Вадим.
– С чего начнем? – спросила она.
– С начала, – предложил он.
Она кивнула и рассказала ему все, что узнала про Николая Соболева и про свое обещание, данное Льву Моисеевичу. Вадим слушал молча. Наконец она выдохлась и попросила воды. В горле пересохло так, что говорить не было сил.
Вадим смотрел, как она пьет, и не мог оторваться от ее лица. Красивая девушка. Сколько ей может быть лет? Не больше двадцати, наверное. Но какой характер! Он вспомнил, как она прорывалась к нему в дом, и улыбнулся. Она тут же оторвалась от стакана и уставилась на него.
– Я просто воды не пила… не знаю сколько времени.
– Ради бога, пейте. Может, еще принести?
– Не надо. Я и так…
Она кашлянула в кулак.
– Я нашла много интересного про вашего прапрадеда. Мой друг, он в архиве работает, очень помог. В этой истории немало людей замешано. Например, Ворошилов.
– Кто?
– Климент Ефремович. Знаменитый сподвижник Сталина.
– А он тут при чем?
– При Петре Стахе.
Вадим посмотрел в блестящие вдохновением светлые глаза и понял, что готов слушать вечно. Ворошилов так Ворошилов.
В прошлое
– После Февральской революции, – начала Маша, – разложение армии было уже не остановить. Во всех полках орудовали революционные агитаторы. Сам Ленин дважды выступал перед резервистами Измайловского полка. А потом измайловцами занялся лично Клим Ворошилов. И когда началась повальная мода на всевозможные солдатские и рабочие комитеты, в Управление комитетом в Измайловском полку вошел именно он. Стах тогда был на фронте, но и там вовсю орудовали большевики. Климента он, по-видимому, знал или был наслышан, поэтому в начале восемнадцатого года, возвратившись в Петроград, сразу вышел на него. Они стали друзьями. Неудивительно, что Петро очень быстро пошел в гору. Вместе с Ворошиловым он оборонял Царицын, а в девятнадцатом отбыл вслед за Климентом Ефремовичем на Украину, где стал активным участником карательных операций. В том же году женился на местной комсомолке Оксане Криворучко. Это к вопросу о потомках. А теперь слушайте. Я нашла воспоминания участника тех событий Остапа Приходько и сканировала насколько мест. Вот что он пишет.
Маша начала читать и вдруг закашлялась.
– Вы что, простудилась?
– Не мудрено. Пешком от вас шла почти до самого дома. Ужасно злилась и не заметила, как полгорода прочесала в кроссовках.
– В ноябре? В кроссовках? Вы с ума сошли?
Маша видела, что Вадим рассердился не на шутку. Это было так неожиданно приятно, что она покашляла еще немного. Для пущего эффекта. Пусть испугается за нее.
Он действительно испугался. Опять убежал и вернулся со стаканом кипятка и пакетиком порошка от простуды.
– Пейте! – приказал он, старательно размешав порошок в воде.
Довольная Маша послушно выпила. Вадим вытащил из шкафа плед и закутал ей ноги.
– Пол холодный, – хмурясь, пояснил он.
Маша стерпела и плед.
– Теперь можно? – спросила она, поглядев на своего няньку снизу вверх.
– Еще раз кашлянете, отвезу к врачу!
– Не надо врача! – сразу испугалась Маша. – Мне уже лучше! Даже совсем хорошо!
– Читайте тогда, – милостиво разрешил Вадим.
– «Нашим отрядом, – начала Маша, – командовал красноармеец из центра. Говорили, что друг самого Ворошилова. Звали его Петр Стах. Был он неплохим командиром, но шибко горячим во хмелю. В бою никого не щадил. А уж если спьяну, так рубал всех, кого ни попадя. С простыми бойцами держался строго, к себе не подпускал. Только однажды, после победы в бою над бандитами, сел с нами выпить. У него была сабля с золотым эфесом. Ребята спросили, откуда оружие. Думали, что расскажет про бой, в котором его заслужил. Но пьяный Стах, засмеявшись, ответил, что это оружие одного офицера, которого он зарубил еще в Первую мировую. Мы, конечно, спросили за что. Стах выпил еще горилки и ответил, что не ваше, мол, дело».
Маша посмотрела на Вадима. У него был потрясенный вид.
– Что скажете?
Вадим взглянул на нее и ничего не ответил. Маше стало очень жалко его.
– Может, хватит на сегодня? – тихо спросила она.
Но Вадим уже справился с собой.
– Нет. Рассказывайте.
– Тогда сначала про дальнейшую судьбу Петра Стаха. За особое рвение Ворошилова, как известно, назначили сначала наркомом обороны, потом председателем президиума Верховного Совета, маршальские звезды повесили, а затем – аж три звезды героя. И так до самой его кончины в шестьдесят девятом. И все это время верный друг Петро был рядом или где-нибудь поблизости. От власти тоже получил немало наград и привилегий. Они даже умерли в один год. Хоронили обоих как героев.
– Неплохо пожил Петро. Лет до девяноста?
– До восьмидесяти.
– Тоже хорошо. По тем временам вообще отлично. А что известно о детях?
– Были. Аж четверо. До наших дней дожили потомки младшего сына Стаха – Климента, названного, как можно догадаться, в честь старшего товарища и командира. До последнего времени был жив внук Петра Стаха, родившийся в сороковом году, и праправнук, ваш ровесник, названный в честь геройского предка Петром. Две недели назад старший из них, Ефрем Климентович, скончался после сердечного приступа. Петр, его фамилия не Стах, а Молохов, проживает в славном городе Санкт-Петербурге. Именно он принес к нам в салон Георгиевскую саблю. Причем на следующий день после смерти деда. Наверное, денег на похороны не было.
– Хорош.
Он взял со стола кружку, понес ее на кухню и там затих. Маша не стала звать его обратно. Пусть побудет один. А она пока немного посидит с закрытыми глазами. Все-таки ночь почти не спала. И усталость какая-то накатила…
Очнулась Маша на том же диване, укрытая двумя одеялами. Она вылезла из-под них вся мокрая. Ну и зачем он ее так закутал? Офигеть можно! Ах да, это же в лечебных целях! Интересно, сколько она проспала? Еще день или уже ночь?
Маша прислушалась. В квартире было темно и тихо. Значит, ночь. И хозяин, скорей всего, спит, как все порядочные люди.
Интересно, а душ у него есть?
Она слезла с дивана и на цыпочках отправилась на поиски ванной, которая оказалась такой же недоделанной, как и все остальное в этом доме. Стены вообще цементные. Ему тут не нравится? Или просто некогда заняться ремонтом?
Полотенца тоже не оказалось. Только бумажные для рук. На крючке висел синий махровый халат и больше ничего. Маша вымылась и напялила халат на мокрое тело. Что еще было делать? Халат оказался большим и длинным. Хоть два раза замотайся.
Путаясь в подоле, она вышла из ванной, двинулась к знакомому дивану и чуть было не столкнулась с хозяином.
Заслышав возню, Вадим вышел из кухни, где коротал время за просмотром документов, и пошел на звук льющейся воды, захватив по пути пару полотенец и размышляя о том, как бы ловчее их передать, чтобы не увидеть ничего лишнего. Он почти дошел, но тут из темноты навстречу ему выдвинулся какой-то большой бесформенный куль. От неожиданности Вадим отступил назад, выронив полотенца. Куль пискнул и отшатнулся. Наконец он догадался зажечь свет и увидел Марусю, закутанную в банный халат.