Поразмыслив, он позвонил портье и спросил, могут ли ему помочь. Это был отличный ход. Выяснилось, в отеле постоянно снабжают своих постояльцев одеждой для выхода в свет.
Смокинги он никогда не носил, но оказалось, что они вполне удобны и немногим отличаются от обычных пиджаков, только выглядят пошикарнее и сидят получше.
Джордж, встретивший Вадима в холле, одобрительно кивнул.
– Дедушка ценит людей, умеющих, что называется, держать марку.
Особняк Гилбертов находился за городом, поэтому времени было достаточно, чтобы Джордж успел назвать всех, с кем предстояло познакомиться. Оказалось, различной родни у него больше сорока человек. Некоторые приедут из других штатов, а два его тро- или даже четвероюродных брата грозились прилететь из Канады. Ничего себе семейку они тут вырастили! А он всю жизнь один как перст. На всей необъятной территории России у него один близкий человек – Маруся. Да и та еще об этом не знает.
Особняк Гилбертов выглядел ровно так, как изображают жилища богачей в кино. Дом с колоннами, лужайки, собаки, вычищенные дорожки. Вадим улыбнулся про себя.
Сразу за дверью, которую распахнул перед ними лакей – или их теперь иначе называют? – начинался огромный холл, по которому расхаживали с бокалами в руках люди.
Хорошо, что родственники не навалились на него всей кучей. Он бы с ума сошел от новых лиц и наверняка никого бы не запомнил. Умница Джордж подводил его к небольшим группам и знакомил, одновременно ненавязчиво погружая в историю семьи. Когда он видел, что на лице Вадима появлялось осмысленное выражение, то понимал, что новый родственник врубился, и вел его дальше.
Вадим боялся начала ужина, предполагая, что все рассядутся за бескрайним столом и станут на него пялиться или, что еще хуже, все вместе начнут оказывать ему внимание. Но оказалось, что это дефилирование от группы к группе с бокалом в одной руке и тарелкой с канапе, которые ежесекундно подносил официант, в другой, и есть тот самый семейный ужин. Поняв это, Вадим немного успокоился, и дело пошло веселей. Английский он знал неплохо, к тому же деликатные Гилберты специально старались говорить медленнее, поэтому проблем с общением почти не возникало.
Когда он решил, что знаком со всеми, Джордж повел его на второй этаж, чтобы представить тому, кто приходился Вадиму, получается, двоюродным прадедом. Целых три поколения назад!
Маруся говорила, что он адекватный, но все-таки сто лет почти человеку. Мало ли.
Однако Готтлиб Гилберт оказался не просто вполне вменяемым. Он оказался потрясающим.
Увидев Вадима на пороге своей комнаты, старик уперся руками в подлокотники кресла и поднялся ему навстречу. Красивая молодая женщина пыталась его удержать, что-то вскрикнув по-немецки, но старик оттолкнул ее руку и, шагнув, обнял Вадима так неожиданно крепко, что тот еле удержался, чтобы не заплакать. Это было очень странное чувство, не испытанное им ранее. Здесь вокруг него родные люди. Его деды, братья и сестры. Здесь его ждали. Здесь ему рады. Вот какое это было чувство.
Старик что-то сказал. Женщина перевела на английский:
– Запомни, ты дома.
Вадим сглотнул ком в горле и молча кивнул.
– Разговор у нас будет долгим, так что сегодня отдыхай. Завтра жду у себя. Клара подготовит для тебя то, что есть в семейном архиве. Будет переводить на русский, – перейдя на английский, сказал Готтлиб.
Красивая Клара улыбнулась. Вадим благодарно на нее посмотрел. Надо же, и это предусмотрели!
– Поужинай со мной, – предложил старик, осторожно усаживаясь в кресло. – В этом муравейнике толком не поешь. Напьешься только, как свинья, и все. Ненавижу званые ужины. Какие-то дурацкие бутерброды – и никакой приличной еды! Тьфу! Я уважаю свиную рульку под пиво. А? Что скажешь?
– Дедушка, побойтесь бога! Какая рулька? Салат и немного спагетти! Про пиво и говорить не стоит! – воскликнула по-английски Клара и посмотрела на Вадима с притворным ужасом.
– Я согласен на салат и спагетти, – подыграл ей Вадим.
– Кормят всяким дерьмом, – скривился Готтлиб, – и еще удивляются, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством.
– Ну что вы такое говорите, дедушка! Мы вас не отпустим!
– Тогда прикажи принести мясной рулет и клопсы кенигсбергские!
– Ни за что!
– Ну хотя бы вареные телячьи колбаски или вайсвурст.
– Вайсвурст вредные. Там свиного сала много, – заявила Клара.
– Зато без красителей, – парировал дед.
– Хорошо. Но лишь для гостя. Пойдет?
– Мне что, только нюхать можно?
Готтлиб возмущенно затряс головой.
– Да. Нюхать можно! – кивнула Клара и с победным видом удалилась.
Готтлиб посмотрел на Вадима и неожиданно подмигнул.
– Пока она ходит, мы выкурим по сигаретке. Будешь?
Ну что было делать? Не спорить же с хулиганом! Вадим сел на соседнее кресло, и они закурили.
– Ты в России чем занимаешься? – спросил Готтлиб, с наслаждением затягиваясь.
– Я ремонтирую теплосети. Ну, трубы, по которым подается горячая вода.
– Достойное занятие, – одобрительно кивнул старик и добавил: – У Гилбертов руки всегда росли откуда положено. Мы все умели делать сами. Ты копаешь траншеи экскаватором?
– Ну да.
– А мне довелось копать эти самые траншеи голыми руками. Впрочем, сейчас другие времена. И слава богу.
За дверью послышались шаги.
– Кларе ни слова, – шепнул старик, быстро загасил сигарету, смял ее и сунул куда-то за спину. Ну и дед!
Клара вошла не одна. Две женщины быстро вкатили накрытый столик и поставили перед ними. Клара принюхалась.
– Дедушка, вы курили?
– Только гость, – заявил старик.
Вадим поперхнулся и закашлялся.
– Простите. Не смог удержаться, – выдавил он.
Красавица посмотрела недоверчиво.
– Честное слово, – невинно глядя на девушку, сказал старик. – Устал человек с дороги, понервничал. Он же не знал, что мне нельзя.
Клара осуждающе покачала головой.
– Я больше не буду, – покаянно произнес Вадим и подумал, что с Готтлибом надо держать ухо востро.
В отель он вернулся за полночь и еще долго не мог заснуть.
Готтлиб Гилберт
В десять утра в номер позвонил портье и сказал, что его ждут. Оказалось, за ним заехала Клара. Очень загорелая, очень уверенная, очень красивая.
– Предлагаю общаться на русском, – сразу сказала она и улыбнулась, сверкнув безупречными зубами. – Мне нужна практика.
– Буду только рад. По правде говоря, ваш английский я понимаю с трудом.
– Верю. Американский – это уже как бы не совсем английский. Ментальность разная.
Всю дорогу она трещала, мешая русский и английский. Выходило забавно. Вадим слушал и думал о Марусе. Он здесь два дня, а ощущение такое, будто они не виделись вечность. Наверное, большие расстояния усиливают боль от разлуки. Интересно, а у нее так же?
В большом доме было тихо.
– Сегодня мы поработаем с архивом, я подобрала документы, нужно еще чуть-чуть. Закончу, приду за тобой. Готтлиб уже ждет. Он просыпается раньше всех. Только, пожалуйста, следи, чтобы дедушка не слишком нервничал. Не все воспоминания приятные.
Вадим кивнул. Последнее время он все время кивает. Видимо, заполняет кивками пробелы в английском языке.
Готтлиб встретил его нетерпеливым возгласом:
– Ты что, спать сюда приехал? Я уже устал ждать. Мой язык весь исчесался от желания рассказать все, что я знаю.
Старческие глаза возбужденно сверкали.
– Ты думаешь, когда Соболева объявили изменником, его жена в это поверила? Ни на минуту! – нетерпеливо притягивая Вадима за руку и усаживая рядом с собой, заявил Готтлиб. – Она решила бороться! Доказать, что это невозможно! Она же была Гильберт! А Гильберты упрямы!
Оказывается, правдами и неправдами в разгар боевых действий в конце семнадцатого или в начале восемнадцатого года Анна сумела связаться с братом и попросила того найти доказательства, что в Германии полковник Соболев не появлялся.
Переход на сторону противника офицера такого ранга – событие. Случись подобное, и все немецкие газеты захлебнулись бы от счастья. Крысы бегут с тонущего корабля под названием Россия! Но если даже его переход должен был остаться тайной, то следы пребывания все равно бы утаить не удалось. Генрих был дотошен, как все немцы. Будучи допущенным во многие нужные кабинеты, он тщательно изучил донесения и сводки с линии фронта. Аккуратно наводил справки у знающих людей. И ничего не нашел. То есть совсем. Никаких следов. Более того, высокопоставленные и осведомленные больше других военные утверждали, что на этом участке фронта вообще не было ни одного перебежчика, даже из рядовых. Имени Соболева никто не слышал, даже если при этом Генрих гарантировал конфиденциальность при получении информации. В конце концов, Соболев не был невидимкой. Если бы он появился в Германии, кто-нибудь об этом обязательно бы узнал. Все это Генрих передал сестре в письме, черновик которого сохранился в семейном архиве.
Готтлиб замолчал. Длинная речь далась ему нелегко. Наконец он собрался с силами и, взяв Вадима за руку, твердо сказал:
– Соболев никогда не совершал того, в чем его обвинили. Только доказывать это после октябрьского переворота стало некому. Тех, кому Анна хотела предоставить свои резоны, вскоре самих поставили к стенке. И без всяких доказательств вины. Она это поняла, поэтому в восемнадцатом году, после заключения мира, стала искать способ переправить брату все, что оставалось от мужа. Понимала, что в России ничего сохранить не удастся.
– Почему Анна не эмигрировала?
– Не знаю. Возможность была, но она ею не воспользовалась. Осталась нести свой крест. Может быть, втайне надеялась, что муж вернется. Не могу утверждать, но тут было много женского. Любовь и верность женщины понимают по-другому. Не так, как мы. Они менее прагматичны. Живут чувствами. Отец говорил, что в ней всегда было мало от немки. Недаром она вышла замуж за русского.
– Моя семья все эти годы жила под гнетом обвинений в предательстве. Анне досталось больше всех.