лись с образцами, написанными чернилами. И что эксперт знала, что это Ахматова, поэтому „чистоту эксперимента“ соблюсти не удалось». Безусловно, криминалист может иметь не столь высокий авторитет, как текстолог, однако если в подтверждении автографов мы смотрим на привлечение криминалистов скептически, то, может быть, в распознавании фальсификатов они-то как раз и должны быть более профессиональны.
Что сказали специалисты по творчеству Ахматовой? Здесь особенно стоит обратить внимание на одного из них – покойного М. М. Кралина. Он был одержимым и плодотворным исследователем, и хотя на всей его деятельности лежит печать любительства, а его тезис о сочетании в его штудиях «лирики с наукой» редуцирует именно научную составляющую, в его работах, в чем мы могли убедиться сами, порой встречаются замечательные наблюдения. Так вот, он был в своем мнении однозначен: «То, что мне показал Луценко, безусловно написано рукой Ахматовой. Не все тексты равноценны, но то, что они обнаружены, меня не удивляет. В биографии и творчестве Ахматовой еще очень много непроясненных моментов. Что ж, наука движется вперед».
Относительно предположения о подделке высказался и М. Б. Мейлах: «Подделать это смог бы только гений». Впрочем, Р. Д. Тименчик, изначально настаивавший на том, что весь этот корпус «от Дилакторской» является «фальшаком», в своей рецензии на книгу М. М. Кралина в 2000 году парировал: сделать «это могла бы и персона весьма средних дарований».
В этой связи Р. Д. Тименчик впоследствии воззвал к извечному: почему бы для экспертизы не привлечь специалистов-текстологов? Попутно он высказал и те же мысли, которые мы также высказываем в настоящей книге – не все сотрудники музеев и библиотек, как бы они того ни хотели, обладают необходимой квалификацией:
Здравый смысл, обыкновенный, понудил бы задаться вопросом: если уж теплится хоть какая-то надежда на подлинность автографов и нет доверия проведенной экспертизе, то почему не обратиться повторно к квалифицированной экспертизе. Говорю – квалифицированной, потому что широко простирает халтура крылья свои в дела человеческие и мне, например, приводилось видеть скрепленное гербовыми печатями и выписками из пособий по криминалистике удостоверение подлинности ахматовского автографа на листке из альбома, где стихотворение, тщательно исполненное почерком, диаметрально противоположным ахматовскому, было снабжено четкой подписью «Арс. Альвинг» – см. о нем статью в словаре «Русские писатели. 1800–1917».
Довольно любопытны строки из газетной статьи 2001 года («Не продается вдохновенье, но можно черновик продать», автор Э. Дажунц) относительно того, кто был создателем этого корпуса рукописей:
Кто автор подделки?
1. Безусловно, это человек, хорошо знакомый с рукописным архивом Ахматовой. Почерк очень похож!
2. Кроме того, это человек, которому до мельчайших деталей известны не только творчество поэта и ее жизненный путь, но и воспоминания об Ахматовой, ее современников. Например, в дневнике у К. Чуковского упоминается забытое (или ненаписанное) стихотворение «Юдифь». И оно появляется. Э. Герштейн в своих воспоминаниях приводит запомнившуюся ей ахматовскую строчку: «И дома нет, и дыма нет, и даже думы нет…» У автора подделки тут же возникает мысль – а не создать ли за Ахматову целый «неизвестный» цикл? Создает.
3. И, разумеется, это должен быть человек, не лишенный поэтического дарования.
К уже известным стихам Ахматовой он дописывает строчку, две, три и даже четверостишия. (Правда, о некоторых из этих строк Анна Андреевна могла бы сказать, что они созданы по принципу: вышла Дуня на балкон, а за нею совнарком, то есть достаточно примитивно.)
Но есть и вполне приемлемые образцы. Неспециалисту не разобраться.
«Прикована к смутному времени
В нищете ледяных дворцов.
Но капля за каплей по темени
Бьет таинственный древний зов…»
Это якобы забытое Ахматовой начало известного стихотворения «Я знаю – с места не сдвинуться…». «Пожалуйста, вспомните первые четыре строки. Остальное известно», – обращается она к Лидии Чуковской в июне 1955 года. «Это „первое четверостишие“ не обнаружено до сих пор…» – пишет Л. Чуковская. Обнаружено!
4. Это должен быть еще и неординарный человек, который отчасти страдает манией величия и который всерьез думает, что вправе по собственному усмотрению распоряжаться поэтическим наследием Анны Андреевны. Из множества разрозненных отрывков, из прозаического текста дневников он создает так и не законченную (или уничтоженную?) «Седьмую элегию».
В литературоведческих кругах Петербурга есть лицо, к которому подходят все эти признаки. Вспоминают, как он однажды признался по простоте душевной: «Я так сжился с образом Ахматовой, что могу писать за нее стихи!» Эта фраза тогда ужаснула Н. Попову, директора Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме.
Доказать, что известные фальшивые образцы принадлежат его перу, наверное, не составило бы большого труда. Если бы было заведено уголовное дело. Но руководители Российской национальной библиотеки, те лица, которые, исходя из логики вещей, должны были бы такое дело инициировать, молчат.
Довольно характерно, что многие историки литературы старшего поколения совершенно не скрывают своих знаний относительно этого эпизода в ахматоведении и создателя этих рукописей: «Да, Мишка много за Ахматову писал; и стихи, и даже письма Бродскому; он очень творческий человек был…» (цитирую тут слова Н. М. Иванниковой).
Такая вот грустная история постигла А. М. Луценко, который до самой своей кончины в 2008 году не отрекся от уверенности в подлинности этих рукописей. Ну а как, собственно, ему быть? Признать поражение, подсчитать убыток и сжечь рукописи? Или отдать их в Пушкинский Дом для повышения квалификации настоящих и будущих текстологов? Он выбрал традиционный и, увы, не самый верный путь. И конечно, очень горько, что эти фальсификаты так сильно подпортили и ему последние годы, и саму память об этом увлеченном коллекционере и очень интересном собеседнике, внесшем серьезный вклад в историю собирательства.
Казалось бы, занавес.
Этот скелет неожиданно помахал нам рукой через несколько лет. Дело уже касалось, как можно догадаться, нового владельца ахматовианы. Итак, в мире антикваров и коллекционеров к моменту смерти А. М. Луценко объявился человек, который крайне чувствителен к скорби тех, кто совсем недавно потерял близких. Важно только, чтобы усопший был собирателем и оставил наследство в виде антикварных книг и/или рукописей. И тогда уже наш герой тут как тут.
Так и произошло после смерти Аркадия Михайловича. Однако приобретение хотя бы части наследия А. М. Луценко, с учетом сказанного нами выше, оказывалось в каком-то смысле щекотливым, ведь явно навевало мысли известного плана. Люди как минимум проявляли осторожность, когда узнавали, что автограф имел касательство к владельцу букинистического магазина на Лиговском проспекте, хотя бы в его собрании и была масса безупречных экспонатов…
В 2015 году в одном библиофильском журнале, совершенно не связанном с покупателем гоголевского толка, совершенно случайно выходит статья «Мнимая и подлинная репутация: об А. М. Луценко и его „Ахматовиане“». Автор, указавший на «близкое знакомство с конца 1980‐х годов с Аркадием Михайловичем», отметил «два ярких события последних лет в мире библиофильства» в связи с А. М. Луценко: во-первых, аукцион книг и автографов из собрания покойного (2012), во-вторых (по хронологии, но не по смыслу), выход каталога частного собрания книг с автографами (2014), где из 50 книг с дарительными надписями Ахматовой половина происходят из коллекции А. М. Луценко.
Собственно, статья эта имеет вполне очевидную цель. В ней сказано, что экспонаты коллекции Луценко «подтвердили высокую его репутацию в библиофильской среде». Не вполне понятно, всерьез ли автор говорит о существовании такого олимпа для коллекционера или же это скрытая сатира. Однако важнее второе указание, что «научное значение и достоверность материалов собрания Луценко высоко оценены и в среде филологов – автографы писателей из его коллекции регулярно публиковались в различных изданиях». С последним поспорить сложно; хотя более строгую оценку некоторые материалы получили все-таки от криминалистов.
В связи с последним автор и указал, что «в 2000 году была предпринята попытка публично дискредитировать его „Ахматовиану“ – обширное собрание автографов А. А. Ахматовой. Полагаю полезным рассказать об этой истории – одном из выразительных (увы, нередких) примеров, как формируется порой общественное мнение…» И далее автор уже посвящает страницы тому, чтобы сформированное общественное мнение расформировать и показать, что вопрос о рукописях Ахматовой ничуть не решен – он дискуссионный и нуждается в грамотном рассмотрении. Поскольку этот автор является квалифицированным ученым и библиографом, выглядит его рассказ убедительно. И мы благодарны, что именно в этой статье указано: «неназванным впрямую… автором подделок ахматовских автографов», которому вменялось создание этого корпуса рукописей, «стал известный ахматовед М. М. Кралин». Далее автор подчеркивает вес Кралина в науке об Ахматовой, а также то, что в процессе подготовки второго тома двухтомника Ахматовой (1990) как раз именно Кралин «впервые обратился к исключительно содержательному архиву Н. Л. Дилакторской» и тем самым обогатил ахматоведение. В целом такие строки для Адвоката дьявола скорее соединяли бы Кралина с рукописями Луценко, а не подтверждали их подлинность. Но это уже наше глубоко субъективное «оценочное суждение».
И далее мы читаем вывод: «Полагаю, что ревнивое честолюбие некоторых патриархов ахматоведения было задето тем авторитетом, который вследствие описанных обстоятельств приобрел Кралин. Возможно, атака на скромную публикацию из „Ахматовианы“ Луценко была лишь средством дискредитации, в первую очередь Кралина».