красивым мужчинам… [заменено на: «фаворитам»] Теперь это кажется безнравственным и едва возможным [заменено на «неизвинительным и достойным осуждения»]». О Лагарпе Греч пишет, что «при вступлении его в должность воспитателя будущего императора, вся эта подлая русская знать начала ему кланяться»; об Александре I – «что <он> ужасается от мысли царствовать над такими подлецами [заменено на: «людьми»], что он охотно бы отказался от наследства престола»; о Константине Павловиче, что тот «в политике был малодушен и недальновиден»; «Голицын, Попов и вся эта шутовская компания [заменено на: «их приверженцы»]»; о России – «где народ коснеет в невежестве и разврате»…
Бесцензурный и ординарный варианты одной и той же наборной полосы «Записки о моей жизни» Н. И. Греча (1886)
Советская цензура так же многогранна и еще более строга. Сложно в это поверить, но в сталинские годы каждая радиопередача предварительно была написана в виде текста, напечатана машинисткой и утверждалась цензурой перед выходом в эфир. Даже когда проходили выборы, накануне уже были написаны не только тексты для итоговых выпусков новостей, но в них заранее указывались результаты голосования и процент явки избирателей. Что уж говорить о печатной продукции…
Сигнальный экземпляр автореферата (1975), прошедший необходимые инстанции
Мы бы могли составить целый сборник «рассказов о книгах» нелегкой судьбы, но не хочется увлекаться, к тому же есть работы Арлена Викторовича Блюма, включая прекрасный справочник.
В любом случае тематика не вышедших вовсе книг или же экземпляров с первоначальным текстом, замененным впоследствии во всем тираже, интересна и увлекательна. Конечно, мы видим ряд изданий, редкость которых преувеличена («Сказки» К. И. Чуковского, Academia, 1935 и прочее), но от этого тема не становится менее интересной для собирательства и научного изучения. А такие издания, как «Бесы» того же издательства Academia (1935, известны единичные экземпляры первого тома), знакомы каждому.
Закончить хочется данный раздел тем, что стоит помнить, как же невыносимо тяжело было в годы советской власти издать книгу. Пожалуй, самое легкое – это ее написать, потому что дантовы круги советской цензуры оказывались столь труднопроходимы, что нынешние трудности с требованием сократить текст или же поиском средств – сущая безделица.
Чтобы наглядно продемонстрировать, как строго обстояло дело даже с обычными изданиями, то есть без грифа «ДСП» (для служебного пользования), которые уже были напечатаны и требовалось пройти инстанции для выхода их в свет, у меня сохраняется обычный автореферат диссертации, которую защищал мой отчим. И это ведь даже не собственно книга (как считается), а только автореферат, а сколько нужно было обойти инстанций, прежде чем его начать рассылать…
«Что есть табак»
На протяжении всего нашего повествования мы не раз упоминаем с придыханием о книжечке Алексея Ремизова «Что есть табак» с иллюстрациями Константина Сомова. Это требует некоторого объяснения, к тому же у нас накопилось довольно много того, что следует изложить для уважаемых читателей.
Итак, на наш взгляд, крайне мало существует в природе сопоставимых по редкости и коллекционному значению книг начала ХX века, сколь знаменитых, столь и ненаходимых. Все наши оценки, повторимся, субъективны, но для себя внутренне мы не раз составляли пантеон коллекционных ценностей этого периода. Конечно, он состоит не из сливок аукционных каталогов, а более из их desiderata. Впрочем, не всегда.
Уже давно поместили мы в этот пантеон несколько изданий. Перечислим их в произвольном порядке, поскольку ранжирование тут вряд ли имеет смысл, да и будет лишь усугублять мысли зоилов о нашей излишней субъективности.
Начинаем с иудаики: «Пражская легенда» Моисея Бродерзона (1916; речь об экземплярах из особой части тиража в деревянном ковчеге) и «Козочка» Эль Лисицкого (1919; экземпляр с сохранением папки). Многочисленны в этом пантеоне издания футуристов: «Тэ ли лэ» Алексея Крученых и Велимира Хлебникова (1914), «Вселенская война. Ъ. Цветная клей» Алексея Крученых и Ольги Розановой (1916); из авангардных изданий послереволюционной поры – литографированный «Супрематизм: 34 рисунка» Казимира Малевича (1920). Из книг же Серебряного века – «Вечер» Анны Ахматовой (1912; хорошо сбереженный экземпляр в обложке и с фронтисписом) и «Что есть табак» Алексея Ремизова (1908). Каждая такая книга не просто выдающаяся книжная редкость и жемчужина любого собрания, но даже более – она может быть главной книгой действительно хорошей книжной коллекции и главной книгой жизни коллекционера. То есть в том случае, если на горизонте появляется подобная книга, собиратель, если он, конечно, в ладах с головой, должен выпотрошить все свои карманы и приложить все свои усилия, но книгу себе заполучить. Скорее всего, то будет единственный шанс в жизни, так что размышлять не о чем. Тем более что реализация любой из перечисленных книг даже за внушительную сумму – лишь вопрос времени.
Конечно, есть на свете безусловные общеизвестные редкости начала ХX века – «Ладомир» Велимира Хлебникова (1920), «Путь конквистадоров» Николая Гумилева, «Флейта Марсия» Бенедикта Лившица (1911), «Повесть о жизни некоей Наденьки…» Ильи Эренбурга (1916), свиток «Горе злосчастное» Алексея Ремизова (1923), «Стихетты» Нины Хабиас (1922), масса футуристических изданий – первый «Садок судей» (1910), первая же «Игра в Аду» (1912), раскрашенный экземпляр «Помады» Алексея Крученых (1913), запрещенная книга Константина Большакова «Le Futur» (1913), пятигранные «Нагой среди одетых» Василия Каменского и Андрея Кравцова и «Танго с коровами» Василия Каменского (обе 1914), «Писанка футуриста Сергея Подгаевского» (1914) или его изданные в Зенькове книги, «Бисер», «Шиш» и «Эдем» (1913), «Заумная гнига» Алексея Крученых и Романа Якобсона (1915), «1918» Василия Каменского и Алексея Крученых (1917), альманах ОБМОХУ «Октябрь в кубе» (1920), «О новых системах в искусстве» Казимира Малевича (1919), рукодельные издания книг Алексея Крученых, исполненные в начале 1920‐х Александром Родченко, – «Заумь», «Цоца», «Заумники»… Список этот можно продолжать и продолжать, перечисляя зарубки своей памяти и добавляя то детские книжки Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама, то первое нумерованное издание «Двенадцати», то «Свинцовый жребий», ну и так далее и так далее.
Однако для заглавной книги качественного собрания я бы избрал то, что причислил к своему «пантеону». Оговоримся, речь ведется именно о печатных книгах – тиражных изданиях, без учета того, что любая, даже посредственная с коллекционной точки зрения книга, может быть превращена в шедевр дарительной надписью или иным «вмешательством» Провидения.
После небольшого объяснения нашего пристрастного интереса к этой книге немного расскажем о самом издании. Не то, однако, что встретится в трудах завзятых библиофилов из города NN, то есть обмусоливание понятия «редкость», «напечатано всего 25 именных экземпляров», а все-таки обратим мы внимание читателей на те тонкости, которые от остальных оказались сокрыты. Причина неизвестности многих полиграфических и историко-литературных подробностей бытия редких книг не только в том, что среднестатистический собиратель или дипломированный книговед – существо ленивое и нелюбопытное, но и в том, что антикварную книгу нужно смотреть внимательно, понимая, на какие вопросы она ответить может, а на какие нет; сравнивая, даже без особенной надежды, один экземпляр с другим, таскаясь в библиотеку и в результате отмечая различия, на основании которых суметь сделать обобщения или выводы; в этом и вся наша методологическая мудрость.
«Что есть табак» А. М. Ремизова, корректурный экземпляр (1908)
С повестью «Что есть табак» нам повезло особенно: вряд ли кто-либо еще видел столько разнообразных вариантов этого шедевра, какие украсили нашу книжную биографию.
История этого издания была подробно написана в 1945–1946 годах самим Алексеем Ремизовым в книге «О происхождении моей книги о табаке» (Париж, 1983). Далее она рассматривалась в работах по истории литературы (особенно хотелось бы обратить внимание на диссертацию Инги Феликсовны Даниловой «Литературная сказка А. М. Ремизова», 2008, и ее же комментарии в Собрании сочинений А. Ремизова).
Это книга в восьмую долю листа, несколько более широкая в силу полей (15 × 12 см), изданная с удивительным вкусом и аккуратностью. Состоит она из 34 страниц (пагинированы они 1–33, [1]). Украшают сочинение три совсем небольшие штриховые иллюстрации Константина Сомова, исполненные цинкографией: титульная заставка (с. [1]), крупная заставка на спусковой полосе (с. 5) и концовка на с. 33 в виде детородного органа Г. А. Потемкина, послужившего отправной точкой создания произведения.
Тираж, как и написано на книге, составил 25 именных экземпляров. Все экземпляры были облачены в папочные переплеты (ныне именуемые картонажами) и оклеены характерной декоративной бумагой в два цвета; каждый экземпляр имел футляр, выклеенный такой же бумагой, как и картонаж, с помещенной сверху типографской наклейкой с названием. На обороте титульного листа указано имя счастливца, которому был поднесен этот полиграфический шедевр: «Экземпляр имярека», набранный и оттиснутый типографически.
Как мы упоминали ранее и будем упоминать ниже, в нашей с коллегой букинистической практике начала 1990‐х годов был эпизод, когда чудесный экземпляр этого издания попался нам в руки. То было счастье, но, увы, мимолетное: я купил этот экземпляр у В. В. Ч*** в его магазине на Мясницкой, не помню уже за сколько, но продавец едва ли не в тот же день рассказал об этой сделке заехавшему через пару часов туда В. С. Михайловичу, и далее уже не было сил противостоять «мягкой силе» Виктора Самуиловича. И хотя мы с А. Л. С. долго сопротивлялись, думая украсить книгой аукцион, после чего забрать себе (были сделаны фотографии для каталога, сохранившиеся в наших анналах, то есть держались мы тогда, как могли), но не попала книга ни на аукцион, ни в нашу коллекцию – в обмен на четыре тысячи условных единиц, как это именовалось в те годы, книга упорхнула в руки В. С. Михайловича.