Однако, когда мы говорим о продаже книг из императорских библиотек, может показаться, будто мы хотим сказать, что это были ненужные, вредные, преступные деяния большевиков. Ничуть. Это была жизнь книги, со всеми перипетиями и неожиданностями. И уж точно мы не хотим сказать, что это была «распродажа национальных сокровищ за бесценок». Ведь ценообразование на антикварном рынке опирается не на представления о цене, а на реальный спрос. Великая депрессия, накануне которой эти продажи происходили, не слишком баловала продавцов.
Другой вопрос, что, продавая истинные уники, каковыми были Синайский кодекс или Библия Гутенберга, советское правительство пыталось сбыть эти сокровища непублично, отведя скандалы, то есть путем келейных договоренностей. А в случае с бесспорными шедеврами – такие сделки почти всегда сулят продавцам большие потери.
Теперь, когда некогда проданные советским правительством книги совершили неоднократные путешествия от владельца к владельцу, коллекционеры могут лишь благодарить судьбу: ведь имеется законная возможность не только заполучить в свое собрание книгу из библиотек русских императоров и великих князей, но и создавать целые подборки таковых. Повторимся, на законном основании это представить было бы нельзя, потому что досужие языки перешептывались бы, утверждая, что «эта книга библиотечная».
Довольно часто мы видим книги из императорских библиотек на мировых аукционах и в антикварных магазинах; начиная с 1990‐х годов они в значительном числе репатриировались и нет-нет да и попадались у антикваров Москвы и Петербурга.
Значительную трудность представляет идентификация книг, происходящих из императорских библиотек. Конечно, книги с вензелями Павла I и его наследников не представляют большой загадки: обычно имеется указание на непосредственного первого владельца. Но не так с книгами XVIII века: ни Петр Великий, ни русские императрицы вплоть до Екатерины II не имели своего книжного знака. Поэтому распределить более тонко по происхождению книги XVIII века, которые сохранили на себе экслибрис эрмитажной библиотеки (он относится уже к 1830‐м годам) и наклеиваемую на корешок «звездочку» с номером книги на полке – довольно виртуозное дело.
И ведь не только потому, что, скажем, в библиотеках Екатерины II растворились библиотеки Дидро, ощутимая часть книжного собрания Вольтера (к примеру, почти вся периодика); но еще и потому, что порой трудно сказать, кому принадлежала книга – Елизавете Петровне или же Петру Федоровичу? Последний имел свой суперэкслибрис, но относится этот знак к тем книгам, которые помечены до приезда его в Россию, то есть к малой части собрания. То же можно сказать и о гравированном экслибрисе его библиотеки в Ораниенбауме, который хотя и был награвирован для него в Гравировальной палате Академии наук, наклеен лишь на несколько сохранившихся экземпляров.
Для книг Екатерины II, по крайней мере для тех, которые входили в состав императорских библиотек в конце ее царствования, характерно сочетание эрмитажного экслибриса 1830‐х годов и инвентарных помет на первом форзаце, сделанных сангиной. Считается, что это доказывает, что в конце XVIII века книга была у государыни. Но для тех собраний, которые поступили в дворцовые библиотеки ранее, – не существовало универсального метода, который бы давал нам возможность утверждать, что эта книга, например, принадлежала Петру III, а другая – была куплена с библиотекой Дидро. Или же, если из эрмитажного собрания происходит книга с экслибрисом Анри Риё, то с большой вероятностью этот экземпляр изначально принадлежал Вольтеру. Таких витиеватостей масса в рассматриваемом вопросе.
Лишь в последние годы титаническими усилиями главного библиотекаря Российской национальной библиотеки С. В. Королева была разработана методика атрибуции книг из императорских библиотек XVIII столетия, главным принципом которой является идентификация владельцев по характерным переплетам. То есть, определив по эталонным экземплярам типичные черты переплетчиков, работавших, скажем, для Вольтера и Дидро, уже по этому принципу – идентичности как переплетных материалов, так и переплетных украшений – оказалось возможным выявить множество экземпляров из конкретных коллекций. Прежде всего нужно сказать о библиотеке Дидро, которая считалась навсегда утраченной.
И раз уж такая титаническая работа произведена на базе богатейшей коллекции Публичной библиотеки, то можно посредством этого инструментария атрибутировать и экземпляры, которые ныне сохраняются в частных собраниях.
Инкунабулы и палеотипы
Книги колыбельного периода книгопечатания, то есть сошедшие с типографских станов не позднее 31 декабря 1500 года, – именуются инкунабулами. Европейские книги старой печати, напечатанные в период с 1 января 1501‐го по 31 декабря 1550 года, – именуются палеотипами. Эти нетрудные сведения каждый может почерпнуть и самостоятельно.
Чтобы ниже не говорить об этом, упомянем, что последнее время термин «палеотип» испытывает серьезное давление со стороны антикварной торговли, хотя, казалось бы, как иначе можно более емко обозначать книги старой печати? Но проблема кроется в том, что хотя эти издания и не так далеко ушли от инкунабулов, однако для непросвещенной публики они представляются если уж не совсем простецкими, то явно совершенно иным сегментом книжной продукции, хронологически предваряющим массив книг второй половины XVI – XVII века. Этот последний массив, хотя бы и включает массу выдающихся изданий и книжных редкостей, безбрежен, особенно раздел теологии. И вот чтобы повысить привлекательность палеотипов для публики, книготорговцы стали именовать их постинкунабулами, что формально соответствует истине, но, конечно, представляет этот сегмент, по сути, каким-то прихвостнем колыбельного книгопечатания.
В целом коллекционирование инкунабулов и палеотипов представляется для истории отечественного книжного собирательства чем-то исключительным. В особенности, если мы говорим не о коллекционерах XVIII–XIX веков, которые собирали не собственно инкунабулы, а выдающиеся памятники старой печати и Editio princeps, безотносительно, попадают ли они в XV век или нет. То есть речь о коллекционерах ХX века и коллекционерах нынешних.
С перспективы сегодняшнего дня такое собирательство, которое принуждало коллекционеров внутри СССР соревноваться с вездесущим государством, пытавшимся прибрать к рукам абсолютно все памятники колыбельного периода, кажется не слишком осмысленным. Причина в том, что в нынешний исторический период решительно невозможно собрать хотя бы жалкое подобие любой из государственных коллекций ведущих библиотек мира, где насчитываются тысячи названий.
Те 5–10–20 или даже 50 изданий XV века, которые невероятными усилиями будут собраны, окажутся песчинкой по сравнению с колоссами, которые имеются в крупных книгохранилищах, но, что намного важнее, еще более жалкий вид такое собрание будет иметь по качеству представленных экземпляров и их полноте. То есть, прельщаясь памятниками колыбельного периода книгопечатания, нужно понимать, что уже более трехсот лет их собирают и изучают и, наверное, в этот поезд уже не запрыгнуть.
Поэтому единственное в XX веке настоящее библиофильское собрание инкунабулов, которое аккумулировал А. И. Маркушевич, оказывается исключением, хотя бы по числу изданий (136 номеров, из коих добрые 75 полных и 61 фрагмент). Но, опять же, отнюдь не по их качеству, поскольку сам жанр такого собирательства предметов, выметенных публичными книгохранилищами, обречен на неполноту. На зияние неполноты. Ведь только неспециалист может вдохновиться иллюстрированной «Книгой хроник» Гартмана Шеделя (1493), поскольку в действительности она особенной редкости не составляет.
И конечно, живя в славянской стране, можно гордиться коллекцией инкунабулов, но все-таки это затруднительно, не имея ни единой славянской книги XV века. И те восемь кириллических изданий, напечатанные в колыбельный период, почему-то оказались для Маркушевича недостижимы; не все восемь, конечно, а хотя бы одно из них. Поэтому трудно сочувственно отнестись к утверждению собирателя, что одно из направлений его деятельности «первопечатные славянские книги».
Собирательство иностранных книг после 1917 года в принципе потеряло тот таинственный и почетный ореол, который имело во времена титанов рубежа XVIII–XIX веков вроде А. Г. Головкина или Д. П. Бутурлина или которым обладала коллекция печатных описаний путешествий С. А. Соболевского. К тому же закрытие железного занавеса в ХX веке оказало на собирательство иностранных книг крайне негативное воздействие. Если до 1917 года такие титаны коллекционирования, как академик Н. П. Лихачев, выписывали из‐за границы старопечатные книги, папские буллы, прочие средневековые памятники, то с приходом большевиков уже никто не мог ни выписывать, ни отправлять… Выжить бы!
Разумеется, были и такие крупные фигуры, как упомянутый А. И. Маркушевич, который занимал ряд видных постов, был членом партии, часто посещал «капстраны» и хоть как-то, «через форточку» в западный мир, мог формировать свое собрание. Вероятно, он имел дело с обменами, поскольку деньгами советские граждане европейцев удивить вряд ли могли.
И в контексте столь скудной ситуации советского антикварного рынка достойно восхищения, что А. И. Маркушевич собрал так много замечательных памятников печати. Но и на этом фоне о полноте его коллекции западноевропейских изданий в СССР говорить можно было только перед не слишком знающими людьми. А. И. Маркушевич отшучивался, что «не стремился к полноте отдельных разделов библиотеки». Для того, кто не понаслышке знаком с книжным собирательством, такое утверждение есть лишь аккуратное признание несостоятельности.
И когда, говоря о коллекции первоизданий классиков науки, которой особенно гордился А. И. Маркушевич, мы видим большой перечень, но не видим краеугольных камней подобной подборки – ни первого издания «Об обращении небесных сфер» Коперника (1543), ни «Звездного вестника» Галилея (1610)… Сегодня, говоря о коллекции памятников научной мысли, представить таковую без этих основополагающих книг – решительно невозможно.