Если в каталог коллекции включаются книги с автографами – это еще более важное с точки зрения отбора мероприятие, потому что воспроизведения даже одного фальшивого автографа будет предостаточно, чтобы владелец собрания не отмылся от брошенного вскользь обвинения в наличии фальшивок. Пострадает все его детище.
Но бывают и такие случаи, когда камнем преткновения при мысли об издании каталога коллекции является уже не явная неполнота, но субъективное чувство неполноты, перфекционизм особенно честолюбивого коллекционера. Есть, к примеру, один из великих собирателей современности, всю жизнь, наряду с вообще собиранием «фсево» о русской эмиграции, азартно увлекающийся коллекционированием книг и рукописей А. Ремизова. У него же есть рукописные грамоты А. Ремизова, сотни его изданий, пачки автографов, а вот одной злосчастной книжки – нет. И речь не про книжку Ремизова «Горе злосчастное» (1922), изданную в виде свитка и тоже крайне редкую. Речь о книге, которой мы посвятили ниже отдельный рассказ, называется она «Что есть табак» (1908, тираж 25 экземпляров). Представляете, как, наверное, обидно собрать все остальное, а одну эту книжечку по глупости или жадности упустить (несомненно, десятки лет собирательства представляли ему возможность заполучить ее – но совратила мысль «я когда-нибудь куплю это дешевле»). И вот, через много лет собирательства, без одной тонюсенькой книжечки все его собрание кажется ему катастрофически неполным. Как знать, может быть, в этом есть доля правды…
Безусловно, встречаются собрания, которые не нуждаются в таком скрупулезном контроле полноты – речь идет о коллекциях, в которых представлены только masterpieces – исключительно шедевры. Тут уж в общем-то остается листать каталог и завидовать, хотя качество подготовки каталога может сильно повредить или, наоборот, – улучшить впечатление от такой коллекции. Одна оговорка – таких коллекций русской книги не просто очень мало, их несколько в мире.
Итак, в любом случае, если коллекция канонизирована в качественно подготовленном каталоге – тем самым будет подведен логический итог многолетнему собирательству. И это большая удача как для собирателя, так и для целой эпохи коллекционирования. Если же по каким-либо причинам каталог собрания не был сделан или был сделан не на должном уровне – неумолимое и безжалостное время сотрет ваши следы с экземпляров, которые доставались вам с невероятными усилиями и жертвами и были утешением и радостью долгих лет собирательства, и велика вероятность, что никто не вспомнит о вас…
Клички
Вообще такая культурная и, казалось бы, элитарная отрасль, как антикварная книга, должна быть не слишком интересна с точки зрения прозвищ или даже кличек. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что мир антикварной книги богат и оригинален в плане наделения людей прозвищами. Довольно много кличек букинистов и антикваров приводит Михаил Климов в своем бессмертном опусе, и мы советуем особенно интересующимся ономастикой – обращаться также к этому источнику. Но присовокупим и свои заметки в данной области.
Вероятно, причина обилия прозвищ и кличек, особенно в последние десятилетия ХX века, связана с серьезной нелигитимностью частной антикварной книжной торговли как таковой. Может быть, кто-то успел забыть, но любая операция гражданина СССР в жанре «купил подешевле – продал подороже» – каралась статьей Уголовного кодекса, а точнее статьей 154 УК РСФСР «Спекуляция». Приведем ее краткий текст:
Спекуляция, то есть скупка и перепродажа товаров или иных предметов с целью наживы, – наказывается лишением свободы на срок до двух лет с конфискацией имущества или без таковой, или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до трехсот рублей. Спекуляция в виде промысла или в крупных размерах – наказывается лишением свободы на срок от двух до семи лет с конфискацией имущества. Мелкая спекуляция, совершенная повторно, – наказывается исправительными работами на срок до одного года или штрафом до двухсот рублей с конфискацией предметов спекуляции.
Как можно видеть, любая попытка перепродать книгу помимо государственного посредничества (то есть букинистического магазина) оказывалась рискованной; но поскольку магазины работали по утвержденным прейскурантам-ценникам, заработок-то мог происходить именно от продажи книги напрямую покупателю, не говоря уже о том, что многие книги не принимались в букинисты по другим причинам. Именно поэтому значительная часть холодных книжников 1960–1980‐х годов (о термине «холодный книжник» см. далее) оттрубили свои положенные годы в местах не столь отдаленных – кто-то в Подсолнечной (всегда, проезжая на поезде Октябрьской железной дороги эту станцию, смотрю на колючую проволоку вдоль полотна, периметр мужской зоны, и вспоминаю Юрия Петровича Колгатина, одного из знаменитых московских книжников, мир его праху), а кто-то – намного дальше.
Такие обстоятельства – когда антикварная торговля стояла за гранью закона – конечно же, не могли ее задушить, но если и не способствовали криминализации всей отрасли, то, по крайней мере, приучали участников к необходимости чувствовать себя как на линии фронта. То есть кроме того что к некоторым людям клички прилипают волею Создателя, да притом так, что никаким способом от них не избавишься (вспомним рассуждения Гоголя на эту тему), то и сама профессия заставляла каким-то образом ограничивать число тех, кто знает твои ФИО. А потому, к примеру, если бы в 1990‐х годах я не имел доступа к документации сдатчиков антикварных книг, так бы никогда и не узнал настоящих фамилий многих книжников – в основном было известно имя или кличка, а чаще имя шло в связке с кличкой, образуя таким образом некоторое устойчивое сочетание, по которому можно было быстро идентифицировать человека в разговоре.
Причины наделения конкретного человека конкретной кличкой – различны; от констатации моральных или физических особенностей или изъянов (вспомним Алика-заику, знающего и интеллигентного букиниста-антиквара) до профессиональных его интересов, должности, предмета собирательства. Но поскольку сама область антикварной книги, до начала свободы 1990‐х годов, просто-таки вынуждала наделять участников антикварного рынка «погонялами», то довольно часто прозвищем становились имя или же отчество – благо ряды антикваров состоят, что уж там скрывать, отнюдь не из Иванов Ивановичей. Даже более того – «Иван Иванович» оказалось одновременно и прозвищем, потому что он был в Москве один-единственный, и если кто-то произносил это сочетание, то все понимали – речь идет об известном своим добросердечием Иване Ивановиче Петрове, продавце из «Метрополя», собирателе книг пушкинской эпохи. То есть ни Карлу Карловичу, ни Михаилу Елиазаровичу, ни прочим им подобным по оригинальности врожденных имен – не было нужды придумывать какое-то особое прозвище. Но когда появился в рядах московских антикваров энергичный Михаил Юрьевич, то, уж конечно, с тех пор у нас в речи и начал упоминаться как «Лермонтов».
Также важно понимать, что ряд имен людей при ежедневном их упоминании в профессиональной среде довольно утомителен для произношения, а потому им, для упрощенной идентификации, придумываются замены более простой артикуляции. С другой стороны, порой фамилии откровенных мерзавцев вообще было противно произносить, и им часто находилась замена более яркая по звучанию. Ряд подобных кличек вообще имели характер внутренний даже для некоторой компании антикварного сообщества – таким образом намеренно вводился некоторый эзопов язык, который даже при книжниках не мог быть понятен всем участникам.
С наступлением свободы, а уж в нашем XXI веке особенно, клички стали присваиваться реже. Традиция присвоения прозвищ не пресеклась окончательно, но сильно поредела. Теперь, в эпоху политкорректности и полной прозрачности отрасли, мы, участвуя в разговоре букинистов, уже не слышим прозвищ. Только фамилии – Ниточкин, Марьяш, Климов, Бурмистров, Охлопков… Никакой романтики, одним словом.
При этом был и переходный этап от кличек к канцеляризму. В тот момент уже употреблялись одни имена. Это могло быть полное имя (Карл), краткое (Маша), диминутив (Илюша, Славусик)… Но обязательным было то, чтобы книжники точно понимали, о ком конкретно идет речь.
Нам с коллегой, к счастью, не выпало никаких прозвищ – наступило как раз то самое переходное время, 1990-е; говорили только «Саша с Петей» или наоборот. Вероятно, бывало и раньше, когда персонаж погружался в антикварный рынок в достаточно невинном возрасте и кличку свою приобретал потом. Но поскольку традиция наделения кличками как раз пресеклась в 1990‐х годах, то многих, в том числе и автора этих строк, время пощадило.
В нашей книготорговой практике мы, в силу злоречивости, наделяли многих прозвищами, но лишь в общении между собой. Обычно это касалось постоянных покупателей, которых мы в какой-то момент перенумеровали, чтобы случайно не выдать кому-либо их имен. «Первый номером» был у нас преданнейший делу книжного собирательства Н. В. Ш***; «Вторым номером» стал М. П. К***, на котором наша нумерация и закончилась, потому что мы всю свою коммерческую жизнь общались с покупателями через посредников, не было у нас столько самообладания, чтобы общаться напрямую.
Впрочем, был еще один персонаж, который совершил у нас покупку в самый первый день, когда мы в 1996 году открыли отдел антикварной книги, и называли мы этого покупателя «Наемный». Как и многие перлы в нашем словаре, это прозвище дано моим коллегой: «Такой вежливый, такой интеллигентный, даже когда торгуется, ну и такой состоятельный… Кто же он, если не наемный…» Этот человек собрал очень хорошую коллекцию, и лет через двадцать, судя по всему, бесславно ее распродал. Жалею до сих пор, что мы уступили Наемному два чертежа Ивана Кулибина (оставив себе лучший из нескольких купленных в составе замечательной коллекции). Действительной специальности этого покупателя мы так и не узнали.
Приведу здесь краткий ономастикон тех, чьи прозвища были общеизвестны в книжном мире и с кем нам довелось общаться; при этом постараемся сокращать фамилии ныне здравствующих, дабы не вышло какого конфуза. Кроме того, воздержимся от упоминания многих – Вонючки, Гиены, Гены-Г…, Гнуса, Макулатурщика, Телевизора, Чудовища, Бутерброда и прочих, по причине неприятности их не только в смысле прозвищ. Тех же, кто обладает уж совсем неблагозвучными прозвищами, до нецензурности, – также оставлю вне этого списка. Все-таки хочется здесь сказать о достойных людях. Для удобства повествования расположим их по алфавиту.