От культурного и профессионального уровня дам-товароведов проистекал и быт букинистической торговли: поскольку, как мы сказали, возле каждой из них роились холодные книжники, то уже в зависимости от степени «приближенности к телу» (порой буквального) они имели и место в очереди доступа к стопе книг, принятой от населения, но еще не поступившей в торговый зал. В свою очередь, и многие продавцы букинистических магазинов, получая новые поступления себе в отдел, также не стремились их выкладывать на витрину – ведь и у них под прилавком было пространство для особенных покупателей. И обычно до того момента, как магазин должен был «дать план», пространства под прилавками были полны неплохих книг, и лишь ближе к концу месяца эти книги вынужденно попадали на прилавок, если их не удавалось сбыть своим покупателям за небольшое вознаграждение или без оного.
Важнейшим и счастливым обстоятельством жизни холодного книжника была дружба с товароведом. Иногда такая дружба покупалась деньгами – ведь необходимым условием доступа к новым поступлениям было набросить что-то сверх написанной цены, чтобы не оскудел карман заботливого товароведа. Вершиной же карьеры холодного книжника считался «служебный роман» с такой хозяйкой приемки, и вот тогда он книги получал не за наличные, а уже просто «по любви». В начале 1990‐х годов, когда грянула приватизация, многие такие вот своего рода альфонсы оказались вовлечены и в приватизацию букинистических магазинов, а некоторые особенно целеустремленные – умудрились выкупить доли у остальных продавцов и в результате оказались полновластными и единоличными владельцами магазинов дам своего сердца.
Штатные работники букинистических магазинов представляли собой калейдоскоп человеческих типов; но, еще раз повторюсь, что положительных героев, по крайней мере в моей памяти, единицы. В абсолютном большинстве случаев я вспоминаю то, как они гнали меня от прилавков словами: «Мальчик, у тебя таких денег нет и никогда не будет, отойди от витрины – ты мешаешь покупателям смотреть книги!» Возможно, что так бы поступил и я сам, кабы передо мной стоял школьник, прогуливающий нечто вроде музыкальной школы, и не просто стоял, а торчал бы по полчаса. Но все равно было это довольно унизительно, и сильно врезалось мне в память.
Вернемся к холодным книжникам. Собственно, само это название, хотя бы и кажется ныне чем-то обыденным, не было таковым в светлые годы власти рабочих и крестьян. Дело в том, что эта самая власть всю эту холодную книжность относила к спекуляции, и наиболее употребительным обозначением холодного книжника стал термин «книжный спекулянт». Столь уничижительным название было потому, что деятельность их противоречила действовавшему законодательству. Однако преследование их не было постоянным – оно, как и все в русской жизни, шло порывами: когда органам внутренних дел нужно было выполнять план по раскрываемости преступлений, то моментально брали с поличным несколько таких вот «спекулянтов» и давали им пару лет заключения в тюрьме или колонии-поселении, реже условно.
Еще одна ипостась холодного книжника – это тот тип, который стоит на переднем крае книжной торговли, в прямом смысле слова. Речь о так называемом перехвате, то есть тех сомнительных типах, которые отираются у входа в букинистический или антикварный магазин и, выбирая профессиональным цепким взглядом людей с сумками, подскакивают к ним с вопросом «вы не книги сдавать?» (подробнее см. в главке «Перекидка и перехват»).
Некоторый средний тип между букинистами и спекулянтами – коллекционеры средней руки. Поскольку значительная часть книжников что-либо собирает, ну а в действительности – просто вынужденно оставляет у себя кое-какие или же многие книги в надежде со временем продать их подороже, то у каждого букиниста или книжника возникает самостийно небольшое собрание. В серьезную коллекцию такое собрание перерождается крайне редко, ведь будучи торговцем, книжник вынужденно поддается соблазну больших цифр и нет-нет да и продаст что-то очень редкое и обычно потом на каждом перекрестке говорит «у меня была такая-то редкая книга!». Но потому как одним из главных правил коллекционера является принцип «никогда не продавать ключевых предметов», то у подобного книжника в результате остается средний коллекционный материал, одно-два воспоминания о чем-то исключительном и много-много желчи, выливаемой на тех, кто устоял и хорошего не продал. При этом чем выше уровень книжника – тем выше уровень этого «среднего коллекционного материала». Доходит даже до того, что у некоторых торговцев такие собрания оказываются многократно лучше, чем чья-либо добротная коллекция.
Но значительная часть таких коллекционеров – обычные торговцы, которые стараются поддерживать реноме коллекционеров, потому как торговцы в России издревле почитаются «подлым людом» – низким сортом человеческого материала. Именно поэтому букинист, как бы это французское слово ни произносилось, – всегда воспринимается как спекулянт антиквариатом, который наживается на «слепых старушках» и человеческой нужде, тогда как коллекционер – наоборот, воспринимается небожителем.
Такое презрение народа к букинистам (а уж тем более к спекулянтам) привело к тому, что найти человека, который занимается торговлей антикварной книгой и без стеснения произносит фразу «моя профессия – букинист», стало практически невозможно. Подобным ответом даже можно ввести человека в замешательство: ведь букинист – это магазин, а как это, чтоб человек был магазином?..
Коллекция
Коллекция – это тот материальный результат, который коллекционер может обрести в результате своего увлечения или страсти. Сразу нужно сказать, что как не каждый спортсмен становится олимпийским чемпионом, так и далеко не каждый собиратель в конце жизненного (или же собирательского) пути может оказаться владельцем коллекции. Нет, никакой путаницы в моих словах нет: коллекция имеет зримые отличия от горы/кип/полок/ящиков книжных приобретений. Также коллекция отличается и от домашней библиотеки (это далеко не одно и то же). В любом случае, даже если после лет собирательства результат нельзя назвать коллекцией, – книга подарит собирателю много нематериальных удовольствий.
Тем не менее целостная коллекция в идеальном ее воплощении – это совокупность книг и/или рукописей, объединенных тематически или хронологически, образующих единое целое, по своим характеристикам представляющее неординарное явление для культуры и книжности.
Для собирательства последнего столетия характерен более монографический принцип – когда с исчерпывающей полнотой подбирается материал (книги, рукописи, автографы, отдельные публикации, переводы) какого-либо персонажа русской литературы. Всем известны такие коллекции, которые посвящены (или были посвящены) наследию определенных литераторов: Валерия Брюсова (В. Э. Молодяков), Николая Гумилева (М. Е. Кудрявцев, распродано), Сергея Есенина (Н. Н. Юсов, распродано), Бориса Пастернака (И. Ю. Охлопков, распродано), Алексея Ремизова (А. М. Луценко, распродано), Федора Сологуба (А. Л. Соболев); Велимира Хлебникова (А. Е. Парнис), Марины Цветаевой (Л. А. Мнухин, разошлось), Саши Черного (А. А. Иванов, распродано) и так далее.
Некоторые коллекционеры собирают и наследие других представителей русской литературы, но это скорее уже те материалы, которые они не могут не оставить себе, тогда как собственно «коллекции» они не образуют. Может возникнуть вопрос: почему, к примеру, собрание книг (автографов) нескольких писателей – не коллекция, а монографическое собрание – коллекция? Здесь мы вынуждены повториться (см. выше «Каталог коллекции»). Речь о полноте собрания. Допустим, еще возможно собрать коллекцию, посвященную одному писателю, да и то вопрос полноты будет преследовать вас (к примеру, драгоценные три выпуска сборника «Русских символистов» являются головной болью нескольких представителей приведенного выше списка коллекционеров); но когда вы претендуете на собрание нескольких персоналий, риски увеличиваются пропорционально. И в результате, решив собирать «все хорошее, что попадется под руку», рискуете стать обладателем бессистемной свалки культурных/материальных ценностей. Что тут плохого? А то, что когда вы вдруг захотите представить миру свою коллекцию (а равно – умение, талант, везение и в конце концов репутацию как собирателя), то выяснится, что ваше собрание в действительности есть список дезидерата с двумя-тремя приличными книгами. «Коллекций» таких – пруд пруди, и вряд ли нужно говорить, что это типичный пример «как не нужно формировать коллекцию».
То есть, начиная собирать что-либо, все-таки желательно представлять себе перспективы, сопоставляя свои желания со своими материальными возможностями. Финансовый вопрос всегда был крайне важным, но все-таки не первостепенным. И довольно долго существовало множество очень-очень богатых людей, которые, даже несмотря на практически безграничные в нашей области финансовые возможности, становились обладателями огромной горы бессистемно подобранных книг, годных к продаже разве что поодиночке, но никак не в виде целостного собрания.
Безусловно, идея собрать целостную коллекцию редко приходит на заре собирательской деятельности человека. Обычно, если коллекция формируется «с нуля», зарождение ее происходит тогда, когда собиратель перерос стадию неофита и «научен отличать добро от зла», читай редкую книгу от хотя бы и дорогой, но совершенно бесполезной. Конечно, бесполезная отдельно, в профильной коллекции какая-то книга крайне важна для полноты собрания, но все-таки стержень его состоит в ином.
Помню себя, как я начинал собирать много раз разное и потом быстро переставал по различным обстоятельствам: началось все с новикóвских изданий, когда покойный М. Е. Кудрявцев привез «с адреса» – от вдовы «Губаича», известного коллекционера Бориса Губаевича Созаева – гору русских книг XVIII века. В тот момент я вдруг решил, что пришло время начать собирать что-то серьезное и отобрал два десятка книг, отпечатанных иждивением Н. И. Новикова. К этой ситуации я отмечу, что порой именно покупка некоторого корпуса дает импульс к дальнейшему собирательству определенной темы. Тем более что в то время, в начале 1990‐х годов, еще была вероятность пополнять и пополнять такую коллекцию, но даже я тогда быстро понял, что собрать более тысячи новикóвских изданий идея и неумная, и в общем-то нереализуемая: книги XVIII века сильно подобрались в государственные собрания, и даже если я соберу часть из них, то любая областная библиотека всегда будет иметь лучшее собрание, не говоря уже о больших книгохранилищах. Так через год я торжественно распродал их. Далее я собирал автографы русских писателей второй половины XIX века. Набралось сразу много книг с автографами, которые встречались тогда довольно часто: Писемского, Полонского, Фета… Но тут я понял, что нужны будут и не такие частые – скажем, Тютчев, а уже тем более Достоевский; да и Гоголь, умерший в 1852 году, ведь тоже может относиться ко второй половине XIX века, а где его взять?.. В тот момент это был вопрос не столько финансов, сколько вероятности выхода подобных предметов на антикварный рынок (ныне – непреодолимо даже и первое обстоятельство). То есть и еще одна идея разбилась о суровую действительность.