И все это не было вывезено контрабандой, но передано официально, даже более того: каждая передача осуществлялась в соответствии с постановлениями высших государственных органов новой России.
И возникает вопрос: если государство в своих интересах пренебрегает общегражданскими законодательными актами и когда нужно – передает, меняет или продает не просто выдающиеся культурные ценности, а зачастую мировые шедевры, то почему же граждане России, являющиеся законными владельцами культурных ценностей, в том числе книг и рукописей, регулярно получают обвинительные приговоры за «контрабанду» сущей ерунды? Почему не отменить все эти карательные меры, которым не должно быть места в цивилизованном мире? В конце концов и культурные ценности пора освободить от крепостной зависимости.
Корректурные экземпляры и издания
Всегда, даже сейчас, при печатании книг выходу основного тиража предшествует появление некоторого числа как отдельных пробных листов, так и полных экземпляров. С каждого типографского набора в XX веке печаталось до четырех экземпляров корректурных оттисков (корректору, техническому редактору, цензору, автору и так далее), притом, если правки оказывалось много, то корректур могло быть несколько (меньше двух их не бывало практически никогда). Даже скажу, что некоторые листы академического Словаря русского языка под редакцией А. А. Шахматова имели до десяти и даже более корректур. Но, как правило: а) корректурные оттиски всегда возвращались от авторов, корректоров и редакторов назад в типографию; б) после внесения наборщиками правки они выбрасывались, не только за ненадобностью, но и чтобы не стать причиной путаницы при подготовке книги. То есть сохранившиеся корректуры представляют исключительную редкость.
Также сверх тиража могли печататься и отдельные экземпляры: ведь любая типография – еще со Средневековья – печатает чуть больше экземпляров, что называется, на всякий случай. В России в XVIII веке эти дополнительные экземпляры звались «накладными» и число их в наиболее крупной типографии, каковой была тогда Академическая, в среднем было около восьми на «завод», то есть на тираж в 1200 экземпляров. Иногда такие вот накладные экземпляры ничем не отличаются от основного тиража, но иногда и имеют отличия, и их можно смело называть уже корректурными.
Могут образовываться корректурные экземпляры от «приводки» и «приправки» в процессе типографской печати. Приводка – это предварительная пробная печать с целью соблюдения правильной величины полей, расстановки колонцифр и сигнатур, совпадения наборных полей на двух сторонах листа. Приправка же производится для того, чтобы убедиться в равномерном и необходимом для качественной печати нанесении типографской краски на печатную форму – обычно при этом регулируется как давление печатного пресса, так и подача краски.
Еще один вариант корректурных оттисков – так называемые чистые листы. Это отдельный лист или комплект листов всего издания, который представляет собой пробу тиража после приправки и приводки формы, и в случае утверждения (обычно каждый лист подписывается или заведующим производством, или несколькими служащими типографии) он передается заказчику издания, и затем согласно с таким экземпляром печатается тираж. Ныне эта система не используется, а если и присутствует в процессе печати книги, то лишь формально: чистые листы ради экономии времени уже не показываются заказчику, но просматриваются начальником цеха перед печатью тиража. Их отличие – подписи работников типографии на каждом печатном листе.
То есть корректурный экземпляр, как можно понять по самому его названию, представляет собой экземпляр пробного оттиска листов книги, которая должна была выйти в свет. В большинстве случаев, раз уж книга была набрана и дело дошло до корректур, впоследствии печатался и основной тираж. Но в некоторых случаях, особенно если книга готовилась к изданию в стране с диктатом какого-нибудь религиозного или социального учения, была серьезная вероятность того, что или тираж будет уничтожен, или же набор будет рассыпан и тираж не отпечатан вовсе. И вот в таких-то случаях корректурные экземпляры, если уцелеют, оказываются памятником культуры и предметом коллекционирования.
Страна победившего социализма представляла собою именно такой социальный тип, который ныне получил название «закрытых обществ». Однако, как ни называй тип общественного устройства – будь то католичество со всевластием инквизиции, или сталинизм с его парализующим страхом и чудовищной цензурой – эти и им подобные режимы были источником постоянных запретов и гонений на свободную мысль, а значит, именно в таких обществах книга, начатая набором и дошедшая до корректур, имела наибольшие шансы быть уничтоженной еще до того момента, как ее тираж будет отпечатан.
Таким образом, корректурные экземпляры нужно разделять на два основных типа. Первый – когда впоследствии был отпечатан тираж, и второй – когда тираж не был отпечатан вовсе. Нередки случаи, когда тираж был все-таки отпечатан, но не смог выйти за ворота – был в той же матери-типографии умерщвлен гильотиною и уже в виде обрезков листов перевезен на фабрику по переработке отходов. Однако о таких изданиях (но не их корректурах) будет впереди отдельный рассказ. Сложилось так, что корректурным экземпляром иногда называют и обычный типографский экземпляр, по которому производилась специальная правка для последующего набора (таким образом обычно готовилось переиздание книги).
Наконец, в практике советского книгоиздания зародился феномен тиражного корректурного издания – оно печаталось не в пяти или десяти, а даже порой тиражом в 100 или даже 200 экземпляров и представляло собой «проект» для обсуждения – назовем их корректурными изданиями не для продажи.
Очень часто, хотя и не всегда, корректурные оттиски несут на себе следы тех, кто «держал корректуру», – редакторов, корректоров, переводчиков и, наконец, авторов. Это обстоятельство всегда положительный факт и добавляет корректуре как памятнику культуры и значимости, и стоимости – ведь перед нами уже авторизованная корректура. Однако это уже дополнительная особенность самостоятельного вида антикварной книги – корректурного оттиска.
Этот тип корректурных оттисков представляет собой наибольший и научный, и коллекционный интерес. По сути, все подобные оттиски есть аналог авторской рукописи, потому что авторский замысел так и не осуществился в виде книги.
Как мы уже сказали, может быть множество причин, препятствующих появлению книги на свет. От идеологических до финансовых, когда автор (издатель) не сумел оплатить печать и прошедший корректуры типографский набор сперва был оставлен в типографских формах, но не дождался печати тиража и был рассыпан. Конечно, в России абсолютное большинство невышедших изданий погибли не от отсутствия средств, а от отсутствия свободы.
В Петербургском архиве Академии наук в достаточном количестве сохранились корректуры книг XVIII века, которые не были закончены печатанием. Это касается прежде всего изданий большого объема. До трех печатных листов – брошюры и летучие издания – печатались почти всегда целиком, в одну-две недели, и корректура их держалась единовременно; а вот с академическими, в том числе и переводами, дело обстояло иначе. Набирался первый лист (то есть 8 страниц формата ин-кварто или 16 полос ин-октаво), затем корректура шла к тому, кто отвечал за нее – это мог был как переводчик, так и специально назначенный академик; после внесения правки печатался тираж этого листа. Далее набирался второй лист, и процесс повторялся. В идеале – таким образом книга заканчивалась печатанием вся, к ней добавлялись предисловие, посвящение, титульный лист, и в таком виде она выходила из типографии. Но бывало, что кто-то умирал в ходе подготовки – или переводчик, или автор. Если Академия не считала нужным закончить издание или же не было знающего человека, который бы сумел завершить замыслы покойного, то отпечатанные листы шли на обертки или отвозились на бумажную мельницу (в Дудергоф, где Академия закупала картон, или еще куда-нибудь). Корректуры же иногда хранились в типографии и потом пополняли собой Академический архив. То же самое могло происходить тогда, когда Академия печатала не «своекоштное» издание, то есть финансируемое самой Академией, а принятое со стороны. Обычно заказчик вносил предоплату, но при печатании объемных книг она могла вноситься по мере печатания листов; если же заказчик переставал платить, то новые листы не набирались, а отпечатанные со временем шли на переработку. Корректуры таких изданий сохранялись крайне редко.
Но бывали и совсем другие случаи, уже более близкого к нам времени, когда книга не выходила из‐за буйств цензуры. Скажем, вместе с библиотекой историка литературы Г. П. Макогоненко некогда были приобретены гранки сборника Анны Ахматовой «Нечет», в который вошли стихи 1939–1946 годов. Но печатное издание не вышло, и экземпляр был подарен Ахматовой Г. П. Макогоненко, мужу Ольги Берггольц, и ныне он уникален.
Не менее ценна корректура сборника «Избранное» Марины Цветаевой, который должен был выйти в свет в 1957 году. Он готовился Ариадной Эфрон – дочерью автора, но главным инициатором был Илья Эренбург. К сожалению, цензура не разрешила к печати этот объемный сборник, и сохранился он в нескольких корректурах (в собрании Л. М. Турчинского есть экземпляр с обширной правкой Ариадны Эфрон и автографом Эренбурга на первом листе). Безусловно, любой уцелевший экземпляр этой корректуры ценнее любого прижизненного издания Марины Цветаевой.
С одной корректурой невышедшей книги была у нас связана любопытная история. Однажды, довольно давно, когда московские книжники имели привычку раз в один-два месяца наезжать в город Ленина, мы с коллегой ездили также. И вот на Литейном, в бывшем антикварном магазине знаменитого букиниста Клочкова (ныне в нем несколько магазинов – от сумок до кроссовок – и ни одного книжного), купили книгу, но в действительности не книгу. Специфика ее печати (грязнота оттиска шрифта, сильный натиск и тому подобные признаки) выдавала, что перед нами корректура. Название – «Заметки и дневник Л. В. Дубельта» (Ленинград, издание «Красной газеты», 1929 год). Помня этого героя, мы особенно обрадовались по возвращении в Москву, когда выяснили, что издание это так и не