Другая трудность – они заведомо должны быть отделены от печатной книги. Почему? Посмотрим на электронный сводный каталог русской книги XVIII века, который ведется в РНБ. Умные составители, дабы увеличить формально численность книг в своей электронной базе данных, включили туда описания и роспись нескольких конволютов из летучих изданий. И теперь, когда вам нужно уточнить описание некоторой книги XVIII века, а особенно если вы заказываете выборку по годам, вас просто заваливает летучими изданиями, которых много больше, чем собственно книг. Сортировка же и тонкий поиск – это самая большая проблема нынешних электронных сводов и цифровых библиотек.
Это говорит о том, что летучие издания, как и их отдельные виды, требуют самостоятельного изучения и каталогизации, поскольку любое смешение различных типов печатных изданий будет приводить к неразберихе. Примеров неразберихи много, но особенно забавно видеть указание форматов листовых изданий: формат во вторую долю и фолио вдруг оказываются двумя различными форматами, тогда как именно вторая доля (сложенный пополам лист) и есть фолио.
Ведь разделились же книги и периодические издания, а внутри периодических изданий – журналы от газет; так и летучие издания должны учитываться, для простоты поиска и идентификации, отдельно от книг, а для этого надлежит четко провести границы между ними.
Научная книга
Научная книга, в строгом понимании, то есть подразумевая здесь науки естественные, представляет собой раздел антикварной книги и книжного коллекционирования, высоко расположенный в табели о рангах в странах западнее России, а на нашей родине – пребывающий в совершенном небрежении.
Может быть, я ошибаюсь, но мы не знаем ни одной монографической книжной коллекции, которая была бы посвящена русской науке. Да, были А. И. Маркушевич и Г. А. Абакумов, которые хорошо понимали в европейских научных изданиях и старались их подбирать; но их интерес касался именно иноязычных первоизданий. Собственное наше с коллегой собрание, посвященное русской науке, которое вошло отдельным разделом в наш «Музей книги», является лишь подступом к подобной масштабной коллекции, хотя бы и состоит в значительной мере из совершенно исключительных по своей редкости и коллекционной значимости предметов. Здесь нужно отметить, что единственным знакомым нам антикваром, кто интересовался темой русской науки и которому мы благодарны за пример и помощь, до конца своих дней оставался М. М. Климов. И лишь по слухам знаем, что сохраняется в частных руках превосходная коллекция изданий Лобачевского.
При этом существует отдельный пласт книжных дилеров, которым знакома аббревиатура PMM. Она расшифровывается, если подумать некоторое время, не как «пистолет Макарова по-английски», а как сокращение важнейшего в мире западной антикварной книги справочника «Printing and the Mind of Man». То есть многим деятелям рынка неплохо известны те издания, которые являются фундаментом мировой научной мысли. Но известность эта уж совсем однонаправленная: осведомленность в ценах, которые формирует западный рынок на книги из этого списка, в особенности основополагающие труды Коперника, Кеплера, Галилея, Ньютона и равновеликих, способствует не развитию собирательства, а кражам этих книг из государственных собраний.
«Алгебра» Н. И. Лобачевского с его автографом (1834)
Рынок русской научной книги, говоря о первых публикациях выдающихся открытий или об итоговых работах гениев русской науки, весь также имеет четкую ориентацию на внешний рынок, на который, опять же, многие русские книги вовсе не должны были бы попадать, имея на своем пути государственную границу. Но «вода дырочку найдет», и мы видим, как находчивые антиквары фигурируют в уголовной хронике.
В особенности нужно упомянуть тут о Н. И. Лобачевском. Как при жизни великого геометра считали умелым администратором, но крутили у виска, когда тот начинал говорить о неевклидовой геометрии, так и после смерти, когда к ученому пришла мировая слава, труды его претерпевают страшные муки. Отдельные издания его сочинений, которые печатались по заказу Лобачевского в виде отдельных оттисков, дошли до нас в совсем малом числе экземпляров, подчас хорошо охраняемых, а вот «Казанский вестник» или «Ученые записки Императорского Казанского университета», где он печатал свои творения – имели больший (хотя и совсем несопоставимый со столичными научными журналами) тираж, а потому страдают до сих пор. За неимением на рынке отдельных оттисков основополагающих работ Лобачевского щупальца книжных мародеров не просто протянулись, а уже уничтожили большинство томов указанных журналов с публикациями Лобачевского в государственных библиотеках. О том, как путем вырезок формируется якобы «отдельный оттиск», рассказ чуть ниже. Пока же – скажем о результатах такой деятельности в связи с публикациями Лобачевского.
Первое издание таблицы Д. И. Менделеева (1869)
«О началах геометрии» Лобачевского, но не оттиск, а именно собранные вместе вырезки из «Казанского вестника» (1829–1830) с титульными листами номеров журналов просто-таки триумфально шествуют по миру. И каждый раз, когда такой «комплект» появляется на свет, я мысленно скорблю о том, кто стал «донором», – о кастрированном неизвестными лицами комплекте журнала. В 1998 году на Christie’s комплект таких вырезок был продан за 387,5 тысяч долларов (причем на двух журнальных титульных листах даже стояли старые штампы Библиотеки Академии наук, что было указано в аукционном каталоге); другой – в 2006‐м был оценен на Sotheby’s в 200–250 тысяч фунтов, третий – в 2010‐м продан на Christie’s за 134,5 тысячи долларов. Или же вырезка статьи «Воображаемая геометрия» из «Ученых записок Казанского университета» – в 2019 году она была продана на аукционе Christie’s за 150 тысяч фунтов.
Казалось бы, такие цифры должны опровергнуть наш тезис о том, что рынок русской научной книги находится в глубоком зачатке. Однако если мы прибавим к указанному имени еще несколько гениев русского естествознания, почитаемых на Западе, прежде всего речь о Д. И. Менделееве и К. Э. Циолковском (но именно об их основополагающих новаторских работах), то здесь интерес к этой теме почти что заканчивается. Леонард Эйлер, работы которого традиционно высоко оцениваются на рынке, все-таки хотя и умер в России, но принадлежит всему миру, и потому мы не рассматриваем его в этой связи. Но, опять же, если за рубежом публикации трудов Л. Эйлера, Н. Фусса и прочих ученых, писавших не по-русски, но живших и работавших в России, пользуются интересом собирателей и оцениваются достаточно высоко, то у нас рынок для них будто отсутствует: книги эти попросту не покупают (ответ в разделе «Иностранщина»).
То есть если и говорить о разделах в собирательстве, которые еще ждут времена высоких цен и крупных коллекций, то это именно раздел «Наука». И список ученых, которые доставили славу русской науки в мире, явно не ограничивается упоминавшимися выше. Вместе с известностью, которая уже есть, придет и серьезный коллекционный интерес к изданиям фундаментальных работ П. Л. Чебышёва, И. М. Сеченова, А. М. Бутлерова, С. В. Ковалевской, И. П. Павлова, И. Л. Мечникова, В. М. Бехтерева, А. Н. Крылова и так далее. Цены на них уже растут, но впереди у них еще и большая перспектива. То же нужно сказать о русских ученых XX века, которые оказали серьезное влияние на развитие науки как в СССР, так и в мире, – физиках, математиках, химиках…
Нехарактерные автографы
Отдельным и довольно непростым аспектом коллекционирования и исследования рукописей представляются случаи, когда на вашем пути встречаются автографы, которые якобы написаны известными авторами, но столь нехарактерным для них почерком, что неминуемо встает вопрос об их подлинности. При этом они не являются фальсификатами, просто тот почерк, которым они исполнены, серьезно отличается от эталонных образцов.
В целом в таких случаях, если перед вами просто записка с подписью, можно предположить, что это не автограф, а список, и, по-видимому, именно в качестве списка он будет восприниматься и исследователем, и антикваром.
Каждый из читателей без труда разыщет в своей памяти эпизоды, когда он сам, а не кто-то там еще, писал таким невообразимым почерком, что ему даже было неудобно за это. Обычно такое происходило не там, где имеется стул, стол и зеленая лампа, а в иных местах, в которых не было возможности думать о почерке и его красоте: на почте, где негде приткнуться, в паспортном столе, в поликлинике…
Мы бы, пожалуй, не задумались о нехарактерных автографах, если бы не сугубо жизненная ситуация именно по части изучения рукописей. Некогда, за дружеской беседой с К. М. Азадовским, речь зашла о нахлынувших подделках автографов Иосифа Бродского. Ведь когда на рынок выходят автографы какого-то великого литератора и цена их возрастает и возрастает, то рефреном следуют на рынок и фальсификаты.
На это Константин Маркович, видя в моем отношении к фальсификатам некоторую крайность моей подозрительности, через некоторое время, когда я уже вернулся в Москву и забыл о разговоре, задал мне любопытную задачку. Ниже, чтобы не пересказывать своими словами, приведу фрагмент письма (получив на это разрешение у автора):
О фальсификатах и подлинниках. Есть удивительные истории. Расскажу одну из них. В декабре 1960 года я отмечал свой день рождения (который в действительности 14 сентября. – П. Д.). Пригласил Бродского (мы недавно познакомились). А в декабре пришлось отмечать потому, что в сентябре наш факультет трудился на картофельном поле.
Иосиф пришел с опозданием, извинился, что ничего не принес (безденежье!), но вытащил из кармана бумажку, на которой было нацарапано несколько строк – экспромт, написанный во дворе нашего дома, наспех, в сильный мороз, как говорится, скрюченными пальцами.
Бумажка сохранилась. Но если бы я сегодня предложил ее на любой аукцион, то наверняка услышал бы: «Это не Бродский! Даже отдаленно не похоже!»