Откровенно говоря, сейчас он уже не понимал, зачем ему понадобилось следить за этим ничтожеством. Причин для этого не было никаких, если не считать смутного ощущения или, если угодно, предчувствия, что Крестовский не удовлетворится результатом переговоров и попытается спасти свою драгоценную квартиру, раздобыв где-нибудь требуемую сумму. Для него эта сумма была непомерно велика, и достать ее законным путем — например, перезанять у кого-нибудь — он не мог. Следовательно, для спасения квартиры он должен был прибегнуть к экстраординарным мерам. А там, где деньги лежат настолько плохо, что их может взять даже олух наподобие Крестовского, Александр Антонович Гронский без труда возьмет втрое, впятеро, вдесятеро больше. Сколько их там есть, столько и возьмет…
Наверное, отдавая приказ присматривать за Крестовским, он рассуждал именно так, хотя теперь, хоть убей, не мог этого вспомнить. А впрочем, какая разница, как он тогда рассуждал! Главное, что результат налицо: Крестовский выкинул-таки какой-то неожиданный фортель, поставивший в тупик даже начальника охраны Солоницына — мужика, в общем-то, неглупого, умеющего верно оценить обстановку и самостоятельно принять правильное решение.
— Что значит «странно»? — спросил он, мгновенно прокрутив эти мысли в голове.
— Повадился зачем-то в канализацию лазить, — сообщил Солоницын. — Целыми днями там торчит.
— Чушь какая-то, — сказал Гронский. Он даже заподозрил, что Солоницын, расслабившись в отсутствие начальства, напился до розовых слонов и теперь пытается его разыграть. — Ты пьяный, что ли?
— Это ты пьяный, — возразил Солоницын, которого и в более спокойной обстановке нельзя было упрекнуть в излишней почтительности. — А я тебе дело говорю. Лазит в эту канализацию каждое божье утро, как на работу…
— Новое жилье себе подыскивает, — предположил Гронский.
— Боюсь, что уже подыскал, — мрачно заметил Солоницын. — Уже третьи сутки наверх не вылезает. Может, он где-нибудь там… того?..
— Ну и что? — хладнокровно ответил Гронский. — Баба с возу — кобыле легче. Нам же меньше хлопот.
— Так снимать наблюдение? — немедленно сделал практический вывод из сказанного сообразительный Солоницын.
— Я тебе сниму! — сердито громыхнул Александр Антонович. — Пусть сидят. Ничего с твоими быками не сделается, все равно целыми днями дурака валяют. Если еще через три дня не появится, придется спуститься туда и поискать. Найдете… — Он чуть было не сказал: «труп», но вовремя вспомнил об Алене и прикусил язык. — В общем, если найдете, позвоните ментам. Анонимно… Ну, не мне тебя учить. Тогда мы сможем дать делу законный ход.
— А может, он просто слинял? — предположил Солоницын, которого явно не радовала перспектива разыскивать в канализационных трубах гниющее тело. — Спустился в один люк, вылез из другого и тю-тю…
— Не имеет смысла, — отрезал Гронский. — Ему это ничего не даст. Договор оформлен нотариально и остается в силе. Не вернет деньги — вот тогда действительно тю-тю. А если он сбежал, потому что заметил за собой хвост, уволю всех к чертовой матери. И тебя первого, учти.
— Обижаешь, — сказал Солоницын.
— Я тебя не обижаю, а пока только предупреждаю. Ты знаешь, как я умею обижать. Не дай тебе бог, Сережа!..
— Ну все, напугал, — ядовито проворчал начальник охраны. — Впору уборщицу звать, а то под креслом лужа, как бы паркет не вздулся…
— Смотри у меня, старый черт, — сказал ему Гронский и прервал соединение.
Кладя трубку на стол рядом с пепельницей, он подумал, что оформлять квартиру на Алену рановато — надо сначала выяснить, что стряслось с Крестовским. Если окажется, что он валяется в канализации с проломленным черепом, спешить с переоформлением его квартиры нельзя ни в коем случае — такая спешка обязательно вызовет у ментов подозрения самого неприятного свойства.
Закуривая, он снова посмотрел на Алену. Она дулась. Не сразу, но все-таки вспомнив, чем вызвано ее недовольство, Александр Антонович на полную мощность включил свою неотразимую улыбку и весело спросил:
— Ну, так что там у нас за бусики?
Апрель близился к концу, а долгожданная весна — настоящая, с теплом и зеленью, а не та пародия на нее, которую можно было наблюдать в данный момент, — все никак не наступала. В выбоинах мостовой стыли, отражая низкое серое небо, рябые от ледяного дождя лужи, до самого верха забрызганные дорожной грязью автомобили все как один приобрели одинаково унылый серо-коричневый цвет. Узкая улочка в центре Москвы была запружена ими почти на всю ширину, так что для проезда оставалась лишь тесная полоска мокрого асфальта.
Тяжелый японский джип стоял в ряду припаркованных автомобилей, забравшись двумя колесами на тротуар и перегородив пешеходную дорожку, ведущую через заросший старыми липами скверик к приземистому четырехэтажному дому старинной, еще купеческой постройки. Редкие прохожие, торопясь по своим делам, не обращали на замызганный внедорожник никакого внимания: в Москве уйма джипов, и ставят их хозяева обычно где и как попало, не считаясь с неудобствами, которые создают для окружающих.
В салоне джипа сидели двое. Они были разного роста и телосложения, но одевались одинаково — в длинные кожаные плащи черного цвета, с широкими накладными плечами, декоративными погончиками и пелеринами. Эти изобилующие портняжными изысками и излишествами одеяния были чем-то вроде униформы — давно вышедшие из моды, архаичные, как сетчатые женские колготки и джинсовые костюмы из пестрой «варенки», они были хороши тем, что с них легко отмывалась любая грязь. Кроме того, под этими просторными плащами, помимо легких бронежилетов, можно было спрятать что угодно, вплоть до гранатомета, не говоря уже о такой мелочи, как «Калашников» с откидным прикладом.
Мелкий дождик беззвучно сеялся на ветровое стекло, маленькие капли постепенно собирались вместе, сливались и соскальзывали вниз, оставляя за собой извилистые мокрые дорожки. В салоне джипа было сыро и густо накурено.
— Собачья погода, — сообщил плечистый верзила с выпирающей нижней челюстью, которую он считал признаком мужественности и оттого постоянно выпячивал еще дальше, становясь похожим на морского окуня.
Его более субтильный спутник промолчал, зябко кутаясь в плащ, и закурил новую сигарету. Из вмонтированной в приборную панель пепельницы во все стороны выпирали смятые окурки и обертки от сигаретных пачек. Все это было густо пересыпано пеплом и являло собой воистину тошнотворное зрелище. Не лучше был и исходивший от пепельницы запах; ее давно следовало вытряхнуть, но выходить под дождь никому не хотелось.
— Все серое, — продолжал верзила, которого явно тянуло поговорить, — все в каком-то дерьме… И это Москва, столица! Вот ты, Злой, раньше в Москве бывал?
— Когда это «раньше»? — спросил его напарник.
— Ну, до того, как началась вся эта байда, — немного расплывчато ответил верзила. — В общем, до Горбачева.
— До Горбачева я под стол пешком ходил, — напомнил парень со страшным прозвищем Злой.
— Я тоже, — кивнул верзила, — ну и что? Я помню, как тут было. Чисто, зелено, красиво, и пахнет всегда как-то особенно. В магазинах всего навалом, на тротуаре никто барахлом не торгует… А ВДНХ!.. Туда приедешь — будто в сказку попал, в натуре. А теперь что?
— А теперь понаехало лимиты за московскими чудесами, — сказал Злой, — загадили все кругом и удивляются: откуда, мол, столько дерьма?
— На себя посмотри, — обиделся верзила.
— А я не жалуюсь, — возразил Злой. — Я, Медведь, принимаю мир таким, каков он есть. Что ты хочешь? Бабок здесь крутится немерено, вот и прет народ за длинным рублем. Одних москвичей десять миллионов, а приезжих сколько? Если только тех, у кого регистрация в порядке, посчитать, миллиона два наберется. А нелегалов сколько? И все гадят, и всем за собой убирать некогда, потому что надо в темпе капусту рубить, пока лавочка не прикрылась. Вон, гляди, машин сколько, вся улица забита, велосипед припарковать негде. Ну, как ты из-под них мусор выгребешь? Туда не то что уборочная машина — дворник с метлой не доберется. Отсюда и грязь. А машин почему столько? Потому что народ хорошо живет, любой лох может себе позволить какое-нибудь корыто на колесах, о котором раньше и мечтать не мог. Так что не ной, Миха! Утешайся тем, что при Советской власти тебе за твои дела давно бы уже вышка обломилась, а сейчас ты в полном порядке — орел, блин, да и только!
Медведь задумчиво пошевелил тяжелой челюстью.
— А все равно раньше лучше было, — упрямо заявил он. — Ты вспомни молодость лихую! Смотаешься на рынок, челноков бомбанешь, и все в ажуре — и бабок полный карман, и сам себе голова. А теперь сиди тут, как этот, жди у моря погоды…
С этим Злой спорить не стал.
— Да, — сказал он мечтательно, — были времена…
— Раньше были времена, а теперь моменты, — ввернул Медведь.
Они помолчали, думая каждый о своем и в то же время оба об одном и том же. Медведь, всю жизнь действовавший по принципу «сила есть — ума не надо», просто грустил о добрых старых временах, тихо недоумевая, как это вышло, что он, крутой пацан, гроза района, стал обыкновенным мальчиком на побегушках у какого-то доморощенного олигарха, который даже не всегда его узнаёт. Времена как-то незаметно переменились. Кулаки и верные стволы теперь были не так востребованы. В финансовом отношении Медведь ничего не потерял; наоборот, бабок стало больше, а вот удовольствия от них — меньше, намного меньше.
Злой, в отличие от Медведя, хорошо понимал, что именно переменилось в окружающем мире. Он понимал причины этих перемен и даже предвидел некоторые заранее. Он много раз пробовал начать все с нуля, выбиться в бизнесмены, но тщетно. Его кидали партнеры, он постоянно ошибался, вкладывая деньги в пользующийся ажиотажным спросом товар, который на следующий день вдруг становился никому не нужным. В тот единственный раз, когда дело, казалось, пошло на лад, Злого свалил с ног и оставил без гроша за душой дефолт девяносто восьмого года, после которого он так и не оправился. Злого потому и прозвали Злым, что он злился на весь мир за свои неудачи.