[37], проводишь потихоньку эксперименты. Набираешь материал для диссертации. Сидишь, сидишь, смотришь, смотришь, проверяешь, проверяешь и вдруг постепенно замечаешь одну странность – два раза в месяц идет непонятный скачок показателей. Например, вдруг выскакивают за обычные стандарты отклонений степень наклепа или геометрические размеры. Я, проводя эксперименты и варьируя степень напряжения в очаге деформации, снимал множество разных показателей – электропроводность, размер зерна на шлифах… Даже использовал рентгенографическую методику Попова, про которую прочитал в литературе. Благо рентгенографические аппараты тогда уже появились в ЦЗЛ. И вот смотрю и глазам своим не верю: дважды в месяц синхронно колеблются все показатели! Условно говоря, если в обычные дни колебания составляли плюс-минус 3 %, то в эти дни плюс-минус 6 %.
Что за херня? Этого просто быть не может! Решил набрать побольше материала, чтобы исключить какую-то неучтенную случайность. Что было очень непросто! Заготовок сотни и сотни, чтобы собрать статистику по дням и по всем показателям, меня одного было мало, здесь нужны были силы всей центральной заводской лаборатории. И мне надо было изобрести схему, по которой вся ЦЗЛ стала бы мне помогать. Как это сделать? Не мог же я со всеми бухать, тем более, что в ЦЗЛ работали практически одни женщины – 150 человек.
И однажды я увидел объявление в цеху о том, что в выходные состоятся спортивные соревнования между цехами Чепецкого механического завода. Разные подразделения отправляют бегунов, скакунов всяких… Каждый цех примерно по 20–30 человек. Я смотрю, а центральная заводская лаборатория всего 5 человек выставила, потому что там вообще 5 мужиков всего, остальные бабы. Это мой шанс!
Прихожу к начальнику и говорю: «Хочу участвовать!» – «Ладно, давай!»
И вот в субботу напялили на меня тряпочку, что я от центральной лаборатории, и я побежал кросс. Я ж не знал, что бежать в Удмуртии – это не в Москве бежать! Здесь мы бежали через лес с болотом, и я решил в одном месте пробежать напрямки, прыгая с кочки на кочку, чтобы срезать и принести таким образом победу ЦЗЛ. На кочку прыгнул, а она – бульк! – и сразу по колено, еще шаг – и по пояс. И вот я уже тону. И вылезти невозможно, потому как не за что зацепиться.
Хорошо, за мной бежали опытные ребята, и две девки еще из ЦЗЛ, они меня вытащили. При этом мой башмак и носок засосало в трясину. Я босой, а бежать-то через лес. Девчонки спрашивают: «Саша, как вы будете бежать?» – «Я мужчина, я добегу!»
Все меня обогнали, конечно, но когда я – грязный, в одном башмаке и со второй голой ногой – добежал, мне аплодировал весь завод, признали меня чуть ли не местным героем.
А в понедельник я пришел на завод, ко мне подошел начальник ЦЗЛ и сказал:
– Александр! Мы твои должники, все, что от нас надо, мы вам сделаем…
И если раньше своими силами я успевал за время командировки сделать 2–3 эксперимента и потом в течении трех недель обрабатывал результат, то теперь я делал 50 экспериментов и их результаты вся ЦЗЛ обрабатывала в течении трех дней.
Это была огромная база данных! Гигантская! И каких данных! Рентгенография, кристаллография, микротвердость и даже электронная микроскопия, а последнего добиться тогда было практически невозможно – очередь стояла на электронные микроскопы, редки они были в Союзе… Но главное даже не это!
А то, что мне позволили на их станах ХПТС[38], на которых завод имел право только цирконий катать, экспериментировать на нержавеющей стали, титане, алюминии, алюминиево-магниевых сплавах. Спрашивается, откуда я брал эти сплавы и металлы? Дело в том, что я ездил еще в Самару на металлургический завод, где тоже проводил эксперименты. Но там месяцы потратишь, а результат – пшик, в то время как в Глазове у меня был «свой» завод и целая ЦЗЛ «в подчинении». Поэтому я обычно брал чемоданы заготовок из спецсплавов с собой в поезд и вез в Глазов, проносил их через спецохрану завода – это ж секретный ящик, как и все почти в СССР! – и делал все эксперименты там. Поэтому у меня были данные не только по цирконию, но и по нержавейке, титану, молибдену, алюминию, магнию, ниобию.
Так и это еще не все! Мне удалось сделать даже шлифы из самого очага деформации, что почти невозможно, поскольку этого никто не разрешает. Ты представляешь, что это такое – идет прокатка, а мы останавливаем стан, разбираем его (!) и вытаскиваем недопрокатанную заготовку. То есть мы как бы останавливаем время – фиксируем материал во время течения, режем и смотрим под микроскопом. Этого практически никто никогда не делал. Вернее, делал в Днепропетровске один доктор наук, потому что за ним стоял весь завод. И я сделал – простой московский аспирант-первогодок!
В итоге мои добрые коллеги из института меня обворовали – просто украли тысячи фотографий и шлифов. Этого уникального материала, который никто бы никогда не добыл в такие сроки и с таким разнообразием, хватило бы на двадцать докторских диссертаций, а не на одну мою кандидатскую, поэтому не удивительно, что его украли. Но к счастью, я успел все зафиксировать и подтвердить ту самую закономерность, на которую ранее обратил внимание – два раза в месяц парадоксальный всплеск всех показателей разной природы – механических, физических, электрических…
Инновационность моего метода состояла еще и в том, что я решил поменять парадигму рассмотрения процесса. У нас по сей день действует механическая теория, то есть твердое тело воспринимается как совокупность многих маленьких тел-кубиков, а дальше действуют законы Ньютона. А я решил применить термодинамическую теорию бельгийского физика с российскими корнями Ильи Пригожина, который занимался вопросами самоорганизации. Я стал рассматривать замкнутую систему с независимыми параметрами и меняющимися операторами. Этот прорывной метод удобнее, когда тебе надо объяснить, почему при классической деформации в 67 % происходит разрушение, а при трехстороннем сжатии ты достигаешь 70-и, 80-и процентов, а один раз у меня было на цирконии 93 % деформации – и без разрушения.
Короче, мне были нужны объяснения, почему вдруг дважды в месяц случаются странные числовые выбросы. И однажды меня буквально осенило – это же лунные циклы!
Но как лунные циклы могут влиять на прокат? И тем не менее совпадение было полным – самый большой всплеск был в полнолуние, а маленький – в новолуние, и так каждые 14 дней. Меня это дико возбудило!
У меня был допуск, и я пошел в Ленинскую библиотеку поискать в спецхранах что-нибудь про это. И наткнулся на астрологические трактаты, работы Чижевского. Тогда все это было для советских людей в новинку, поэтому я начал какие-то вещи конспектировать[39].
А потом, сделав диссертацию досрочно – не за три года, а за полтора, поскольку мне помогала целая ЦЗЛ, я вышел на предзащиту. Встал и честно рассказал, почему у меня именно такие значения деформации и выбросы параметров – это влияние лунных циклов! После чего мне заявили, что все это – бред сумасшедшего, что только психбольной может заявить, будто Луна влияет на прокатный стан. И послали меня на хер.
Я настолько обиделся, что вышел из института и пошел, куда глаза глядят. Иду по Ленинскому проспекту в никуда и думаю: вот же сволочи, даже вникнуть не захотели, а у меня ведь все корреляции подсчитаны!
Дошел я до площади Гагарина, пересек ее и вдруг вижу надпись на здании «Институт металлургии имени Байкова Академии наук СССР». А дай-ка, думаю, зайду! Охраны нет, зашел. Иду по пустым коридорам, вдруг вижу – один кабинет открыт. В кабинете два человека – пожилая женщина и какой-то мужик. Они спрашивают: молодой человек, ты чего здесь делаешь, кто тебя сюда пустил?
– Да вот, – говорю, – зашел поинтересоваться, нет ли здесь людей, которые разбираются в металлургии?
– А ты откуда?
– Из МИСиСа.
– Знаем такой. И что тебе надо?
– Я тут работу сделал, но там одна часть посвящена самоорганизации в металлах по Пригожину, и я не знаю, кому ее дать почитать.
И вдруг эта женщина говорит: давай мне! Ну, я им и оставил. И ушел. И забыл. Успокоился, думаю, ну, ладно, хрен с ними, не буду ничего ни про самоорганизацию, ни про Луну говорить, буду в диссертации объяснять, как все объясняют – в соответствии с решениями партийного съезда, что называется.
А через месяц меня вызывает ректор:
– Толмачев, у нас с тобой всегда проблемы!
Оказывается, в МИСиС пришло письмо из Академии Наук, из Байковского института о том, что к ним в руки попала работа аспиранта Толмачева, посвященная тому-то и тому-то, работа потрясающая, перспективная, интересная, абсолютно прорывная… Слушая это, я прямо воспрял духом! А ректор вдруг говорит:
– Ты чего ж, сука, делаешь? У тебя закрытая работа, а ты рассекретил ее, ты достоин, тварь, чтобы тебя закрыть.
Меня даже хотели из комсомола пинком под жопу выкинуть, но потом успокоились. А еще через месяц пришло письмо с биологического факультета МГУ, текст примерно такой: ректору МИСиС, нам досталась одна из глав диссертации вашего аспиранта Толмачева по самоорганизации в неживой природе, а мы сейчас проводим эксперименты на живой, по растениям, у нас все то же самое получается, что и у него, нельзя ли прислать всю работу Толмачева целиком?.. И опять меня взгрели за утрату секретности.
Но я уже понял, что в этих космических циклах, то есть в астрологии, что-то есть, раз они влияют и на неживую природу, и на живую. И потому после прочитанных книг из спецхрана я просто стал наблюдать за людьми. Данные-то я анализировать привык… Едешь в командировку, делать нечего, сидишь в плацкартном вагоне и говоришь с людьми, записываешь в тетрадочку. Так что можно сказать, я в астрологию влез через живую статистику: у каждого человека есть некие всплески в жизни, знаковые события, которые он четко помнит, я стал эти всплески записывать в тетрадочке у себя – вот Вася Пупкин из поезда такого-то, он тогда-то родился, тогда-то женился, тогда-то у него произошло в жизни знаковое событие. И тоже вырисовывались определенные закономерности…