В русской политической традиции вопреки западному историографическому клише государь не идентифицировался с государством. Следует напомнить, что тезис «Государство – это я» был выдвинут отнюдь не в Московии, а во Франции королем Людовиком XIV. Проведенное Иваном IV разделение владений на опричные и земские носило формальный характер, но оно отражало факт существования идеи о нетождественности понятий «государство» и «государственное». А потому о вотчинной природе российского государства не могло идти речи.
С теорией о русской тоталитарности связан тезис об отсутствии в Московской Руси сформировавшихся сословий. Вместе с тем повышенное внимание акцентируется на всеобщем характере российского закрепощения: крестьянам вменялось в обязанности ведение сельскохозяйственных работ, посадским людям – занятие ремеслом, дворянам – несение воинской повинности, духовенству – осуществление церковных служб.
Однако такого рода тягловые повинности как раз свидетельствуют о существовании сословий. Корпоративизм в России был, возможно, даже более ярко выражен, чем в иных европейских странах.
Российская государственная модель была неоднородной. Даже полный официальный титул императора говорит о ее сложной структуре. Рассмотрение ее в рамках понятий тоталитаризма и авторитаризма не имеет исторических оснований.
8. Миф о Куликовской битве как о внутреннем междоусобном конфликте
Важное место в ряду мифотворчества, направленного на искажение истории России, отводится эпохе возвышения Москвы и Куликовской битве. В ряде популярных трудов либо отрицается сам факт Куликовской битвы, якобы придуманной в конце XV в. по заказу правителей Москвы, либо дается ее извращенная версия. В обоих случаях возвышение Москвы выведено за пределы истории славяно-православной цивилизации и ее культурно-мировоззренческого фона, широко представленного самыми разными отечественными и зарубежными историческими источниками XIV – первой половины XV вв.
О том, что этнический, географический, военно-политический и экономический центр славяно-православной цивилизации во второй половине XIV в. сместился в пределы Великого княжества Московского, не говорится ни слова. Более того, сама Москва предстает как глухая провинция Орды: «В эпоху Куликовской битвы Москва только-только создается, она – небольшое селение» – и никакого Великого княжества Московского нет, а есть «Волжское царство = Золотая Орда, Белая Русь = Белая Орда, Северская Земля = Украина».
Междоусобная борьба в Орде подается в качестве главного содержания XIV в. Одним из эпизодов этой борьбы якобы стала Куликовская битва между «волжскими и сибирскими казаками во главе с Дмитрием Донским с войском польских и литовских казаков, возглавляемых Мамаем»[47]. Если учесть, что в сознании западного человека казак и гунн стали почти синонимами, то легко понять, на чью идеологическую мельницу льют воду сочинения такого рода, ставшие одной из форм новых технологий борьбы с российской государственностью.
Между тем обширное для своего времени эпистолярное наследие, летописные памятники, данные палеографии, нумизматики, сфрагистики[48] и топонимики единодушно утверждают, что в данном случае наука подменена идеологией. Причем эти документы опубликованы большими тиражами и не являются секретом.
В качестве аргумента можно привести Лаврентьевскую летопись 1377 г. Это самый ранний из дошедших до нас летописных сводов. В нем четко указывается, что Батый в XIII в. пришел на Русь из восточных стран во главе безбожных татар и не может быть православным князем московским Иваном Калитой. Соответственно, отец Ивана Калиты – Даниил упоминается как московский князь[49], поэтому говорить о том, что Москва к концу XIV в. была «небольшим селением», – значит фальсифицировать историю.
То же самое касается Дмитрия Донского и Куликовской битвы, сообщения о которых до нас дошли в Софийской первой летописи старшего извода. Последние записи этой летописи датируются 1418 и 1422 гг. (список М. А. Оболенского), а не рубежом XV–XVI вв. В ней указывается, что Куликовская битва была борьбой, направленной на защиту «церкви крестьянские и веры» от «переложения» их в веру «Махметью» (мусульманскую)[50]. В «Житии» Дмитрия Донского, где он фигурирует как «князь и царь русский»[51], а не как предводитель сибирских и волжских казаков, дана его родословная от Владимира Мономаха, в которой нет ничего общего между ним и Тохтамышем, «царствующим в Сараи», а затем пришедшим «изгоном на великаго князя Дмитрия Ивановича и на всю землю Рускую»[52]. Аналогичные сведения приводятся и в эпистолярном наследии Византии. В частности, сохранились письма Константинопольского патриарха Филофея к «благороднейшему великому князю всей России»[53] Дмитрию Донскому от 1370 г. и целый ряд иных аналогичных сочинений, опровергающих распространяемую мифологическую схему.
9. Миф о деспотическом характере государства Ивана III
Создание русского централизованного государства и превращение его в одну из величайших мировых империй вызывает стремление у ее противников очернить соответствующий период российской истории. Отсюда ведет происхождение попытка представить созданную Иваном III державу как «деспотическую, глубоко и демонстративно безнравственную форму государственности, убивающую все самое лучшее и прогрессивное»[54]. Согласно мнению одних, Московия взяла за основу своей политической системы организацию государственного управления Золотой Орды с якобы характерной для нее восточной жестокостью. Другие полагают, что Россия решила возродить себя в качестве новой Византии, сущность которой составляла «совокупность темных сторон византийского государственного и частного быта: придворная лесть, деспотизм, тонкий ум при свободе от нравственных правил, пышность и разврат»[55].
Заявления подобного рода не только извращают политическую систему, созданную Иваном III, позорят благословившую ее православную церковь, но и выставляют на позор русский народ, поддержавший строительство деспотии. Ведь, как известно, каждый народ заслуживает ту власть, которой он достоин. Поэтому страшен сам вывод, который стремятся сделать из подобных рассуждений: порочна, а значит несовершенна не только российская власть, порочен и несовершенен сам народ, ставший опорой деспотии. Следовательно все, что работает на уничтожение самобытности российского народа, работает на уничтожение России как «империи зла» во всех ее социальных проявлениях.
Подход противников созданной Иваном III самодержавной государственности определяется непониманием ее сущности, опирающейся на религиозно-политические приоритеты православия, а не на узурпацию власти государем. Для православия остается очевидным, что в людях господствует зло, поэтому любое расширение их политических прав и свобод раскрепощает в них порочные начала.
Чтобы не допустить этого, русская государственность той поры стремилась «пусть не всегда удачно, приблизить свое делание к Церкви, поднять все до ее уровня, уйти в нее, а не отделиться, эмансипироваться и снизить все возвышенное до потребностей обывателя»[56].
Идя этим путем, светская и духовная власть Московской Руси не признавала абстрактной свободы, а видела в ней двойственную природу, вытекающую из двойственной природы всего сущего на земле. Считая, что есть свобода «для греха», разрешающая и защищающая порочную жизнь, и свобода «от греха», создающая условия для нравственного совершенствования граждан, русская власть той поры понимала, что «в православии подлинная свобода обретается в освобождении от власти греха, от… злого начала. Эта свобода подразумевает способность подчинять свою волю воле Господа. Либеральная же идея не призывает к освобождению от греха, ибо само понятие греха в либерализме отсутствует. Она требует полной свободы для падшего человека»[57].
С опорой на эти положения строилась государственная теория. Благодаря этому «справедливость» стала ее важной политической категорией. Главной целью российской власти выступало создание такой системы управления, которая могла помочь человеку не только спасти душу, но и отдалить грядущий конец света. Власть, способная задержать движение к царству Антихриста, воспринималась гражданами как угодная Богу и, принимая консервативный характер, никогда не обольщала подданных мифом о светлом будущем. Это было характерной чертой российской власти вплоть до ее свержения либеральными демократами в феврале 1917 г.
Идеальным типом организации государства православие считало ветхозаветное судейство. Оно соответствовало «единственной истинной теократии»[58], при которой власть действовала не путем принуждения, а силой своего авторитета, сообщаемого ей «Божественной санкцией». Исполнение властью своих функций было возможно только благодаря тому, что вера в Бога была весьма сильна и носила массовый характер.
Переход к монархии указывал на ослабление веры в Бога и в обществе, и во власти, ставшей «уклоняться в корысть и судить превратно»[59]. Ослабление нравственности заставляло ужесточить закон и ввести наряду с «Царем Незримым» царя зримого (земного), наделив его власть карательной функцией и инструментами силового принуждения. Устанавливаемые при этом ограничения считались благом, так как подавляли в людях свободу «для греха».