говоре сближают «Все впереди» с исторической трилогией Белова:
– Ну, религий, пожалуй, не так уж и много, – заметил Медведев. – И суть их одна и та же.
– Одна? Нет, извини. Ислам, например, если не обязывает, то разрешает убивать иноверцев. Я уж не толкую об иудаизме…
– Ой, давно ли он начал думать о боге? – Валя толкнула локтем Светлану.
Иванов спокойно поглядел на сестру и жену. Он продолжал:
– Не знаю, как насчет бога, а дьявол есть, это уж точно. Я ощущаю его везде и всегда.
– Как? – Зуев поднял костыль. – Это, наверно,
я. Я ведь тоже хромой. Даже на обе ноги…
Но Иванов не был намерен шутить:
– Существует могучая, целеустремленная, злая и тайная сила, ты что, не знал? И мало кто сознательно выступает против нее… [Белов 1991–1993, 2: 344–345].
Последнее близко к тексту парафразирует «Протоколы сионских мудрецов» – фальшивку, столь почитаемую национал-патриотами. Говоря о Брише, Медведев заявляет: «Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе не обязательно забрасывать его водородными бомбами, – сказал Медведев. – Достаточно поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам. Не так просто, но возможно» [Белов 1991–1993, 2: 348]. Белов риторически подталкивает читателя к тому, чтобы увидеть в описываемых в романе манипуляциях Бриша аллегорию происходящего с Россией в руках евреев. Уже в самом конце романа «Все впереди» Иванов предупреждает Медведева о намерениях Бриша: «Когда ты решишь, они будут уже в каком-нибудь Арканзасе. Ты предал своих детей!» [Белов 1991–1993, 2: 387].
Даже Александр Солженицын, отнюдь не склонный пенять русским писателям за антисемитизм, даже Солженицын, отдавая должное таланту Белова и высоко оценивая его раннюю прозу, критически оценивает роман «Все впереди»:
Но тут автор не выдерживает далее своего раздражения, выходит за пределы семейного конфликта – и столкновение нарколога <Иванова> с Бришем накаляет в русско-еврейский спор – как будто вся причина произошедшего в еврейской принадлежности Бриша, – неужели это евреи виновны в беспутстве и развале русских семей? Тут уже зацеплено и – еврей ли Христос? и – «вековая тоска» в глазах Бриша, и «русская удаль», которая «скачет на тройке еще с гоголевских времен»… <…> Белов касается многих больных вопросов в тоне воинственном (но – ни звука о советском политическом устройстве) – однако весь счёт к современной цивилизации и нравственности не уместился в малую романную форму. От неразряженного авторского раздражения – и неудача [Солженицын 2003].
Неудача – это еще мягко сказано. Роман Белова слаб, плакатен – перед нами некая почвенническая позднесоветская версия романа «Что же ты хочешь» (1969) Всеволода Кочетова. Описывая карьеру Василия Белова, британский русист Арнольд Макмиллин пришел к следующей оценке романа: «Резкий упадок таланта, усугубляемый правым экстремизмом и антисемитизмом» [McMillin 1998: 153][47]. В романе «Все впереди» очевиден упадок творчества Белова на рубеже 1990-х годов.
Валентин Распутин. Экологический антисемит на перепутье истории
Валентин Распутин родился в 1937 году в селе Усть-Уда Иркутской области в крестьянской семье. По сравнению со своим старшим современником Астафьевым, Распутин вошел в литературу рано и стремительно. Он окончил историко-филологический факультет Иркутского государственного университета. Начав свой путь в 1959 году молодым журналистом в региональной сибирской прессе, к первой половине 1970-х годов Распутин стал одним из самых известных советских писателей. Он был не так плодовит, как некоторые из его накурников по движению писателей-«деревенщиков». Корпус художественной прозы Распутина насчитывает полдюжины повестей и коротких романов и около тридцати рассказов. События многих из них разворачиваются в сибирской деревне. Для Распутина-художника органичны экологические метафоры и аллегории; эпические масштабы описываемых им местных сибирских невзгод передают общее духовное состояние русского народа. В повести «Живи и помни» (1975) – на мой взгляд, лучшей у Распутина – в реке Ангаре без труда угадывается мифологический Стикс. Затопляемый остров, жителей которого заставляют покинуть родные дома в «Прощании с Матёрой» (1976), символизирует саму Россию, всю Россию советского периода. Пожар в одноименной повести (1985) горит с яростью апокалиптического пламени, сжигая сибирское село. Для прозы Распутина характерны открытые концовки, оставляющие без ответа вечные этические вопросы о любви, верности, дружбе и вере. По складу ума предрасположенный к проповеди, в художественной прозе 1970-х и 1980-х годов писатель удержался от программных заявлений и авторских комментариев. Вероятно, именно по этой причине повести и рассказы Распутина советского периода далеки от вопросов межнациональных и межконфессиональных отношений в контексте российской и советской истории, столь занимавших других писателей – «деревенщиков». Если Распутин-прозаик и затрагивает отношения между евреями и русскими, то делает это путем намеков и закодированных аллюзий. Является ли евреем носитель имени Рудольф (Рудик), разбивший сердце девочки Ио в известном рассказе «Рудольфио» (1967)? А «товарищ Жук» из «отдела по зоне затопления» в «Прощании с Матёрой», – человек с «черн<ым> цыганск<им> лицо<м>»? Еврей ли он, этот персонаж, имя которого отсылает к товарищу Жуку, – русскому большевику, бывшему токарю с завода «Судосталь» в «Цементе» Федора Гладкова? Распутин колеблется между предрассудком и правдоподобием.
В поздние 1970-е и ранние 1980-е Распутин все чаще выходит на трибуну центральных советских газет («Советская культура», «Советская Россия» и др.), обращаясь к миллионам с позиции защитника русской природы и культуры. К началу 1980-х Распутин стал одним из ведущих комментаторов по экологическим вопросам, в круг которых входила защита озера Байкал от загрязнения. Он ратовал за защиту и сохранение церквей и деревянной архитектуры. Именно в эти годы в дискурсивных заявлениях Распутина начинают звучать антиеврейские ноты. Еврейские (или похожие на еврейские) фамилии появляются на страницах статей и выступлений Распутина в связи с вопросами об ответственности за загрязнение сибирской природы или за разрушение памятников русской истории в ходе урбанизации. В книге «Сибирь, Сибирь» (опубликована в 1991 году) в главе «Байкал» Распутин пишет, к примеру, об Альберте Бейме, «директор<е> института токсикологии в Байкальске; вместе со своими содружниками много лет он доказывал, что никакого вреда, окромя пользы, <целлюлозный> комбинат Байкалу не приносит» [Распутин 19946, 3: 113]. Там же Распутин фактически обвиняет в бездействии межведомственную комиссию «под началом Ю. А. Израэля, председателя Госкомгидромета, <которой> поручено наблюдать, подгонять, вносить, если потребуется, поправки, координировать, входить с предложениями…» [Распутин 19946, 3: 123]. (Ультрапатриоты и почвенники особенно любили упоминать имя Юрия Израэля, сына русской матери и выходца из Эстонии, уверенные в том, что Израэль – еврей[48].) Историкам антисемитизма в СССР известно, что в 1980-е годы ультрапатриотическое общество «Память» возникло именно как «движение снизу» (grassroots movement), внешне ставя своей задачей охрану памятников русской архитектуры и истории и защиту русских церквей. В июле 1987 года, на заре горбачевской перестройки, Распутин выступал в Горьком (Нижнем Новгороде) на Пятом съезде всероссийского общества охраны памятников истории и культуры. В докладе, озаглавленном «“Жертвовать собою ради правды”. Против беспамятства», Распутин защищал общество «Память» от критики в прессе. Распутин прямо противопоставил деятельность «Памяти» нападкам людей, чью идентификацию обозначил следующими словами:
Не странно ли: люди, предавшие Россию, сбежавшие, обливающие ее грязью, а затем, не найдя на стороне обетованного рая, корыстно воротившиеся обратно, ходят у нас чуть ли не в героях, индульгенции на ошибки выданы им навечно, а люди, искренне, пусть и неумело, озабоченные судьбой России, наскоро и безапелляционно и тоже навечно мажутся черной политической и националистической краской. Есть логика? Есть, очевидно, но искать ее надо в кастовых интересах [Распутин 1988: 171].
Здесь и в других выступлениях и статьях Распутина периода перестройки слово «еврей» и его производные отсутствуют, однако аллюзии и намеки оказываются достаточно прозрачными, особенно для читателей журнала «Наш современник», ставшего в те годы литературно-публицистическим оплотом ультрапатриотов. Говоря о том, что «есть люди, которым очень не нравится опамятовавшая Россия», Распутин вторит антисемитским идеям, красной нитью проходящим по полемическим сочинениям таких идеологов «русской партии», как Игорь Шафаревич, Вадим Кожинов и Станислав Куняев. Далее в докладе Распутин так описывает задачи тех, кого он называет местоимением «они»:
Поэтому слова «память» и «патриот» они готовы сделать ругательными, как это уже было в 20-х годах, а великие творения предков наших объявить примитивом и националистическим дурманом. <…> У них испытанное оружие – революционные лозунги, которыми они жонглируют с ловкостью циркачей и под сенью которых готовы произнести любую анафему [Распутин 1988: 171].
Похожие идеи Распутин высказал – в более апокалиптическом ключе – на Седьмом съезде писателей России в 1990-м году: «…будто сама Россия уходит у нас из-под ног в неведомое и чужое пространство, расположенное поверх или пониз ее собственного культурного и национального тысячелетнего бытия <…> к руководству Россией пришли люди, которые даже не считают нужным скрывать к нам свою неприязнь» [Распутин 2015:679–680].
В годы перестройки Распутин говорил о себе как о «человек<е>, делегированн<ом> от экологически настроенной части общества» [Распутин 19906: 1], и термин «экологически настроенной» следует воспринимать в самом широком его значении, не только по отношению к природной окружающей среде. В марте 1990 года он подписал так называемое «Письмо 74-х», отражавшее идеи, настроения и фобии многих участников тогдашнего ультрапатриотического движения деятелей русской культуры