денные по этой статье. Причем посол СССР в США Кашлев прямо указывал, что сделано это по причинам “затруднений в международных отношениях Советского Союза, вызываемых наличием таких заключенных” [130]. На свободу вышли диссиденты, националисты, активисты НТС и других антисоветских структур (но не лишне отметить, что преследования Православной Церкви продолжались до 1989 г., такие “права человека”, видимо, были второстепенными).
“Расширение демократии” сняло преграды и для проникновения в СССР культуры из-за рубежа. Вот тут-то и пригодилась русская эмиграция! Контакты с ней приветствовались нашими “реформаторами”, заявлялось, что наконец-то “две России встретились”, что “зарубежная Россия” дождалась своего часа и может передать на родину сбереженные и накопленные ею духовные богатства. Однако на самом-то деле в Советский Союз хлынул сбродный поток, где перемешалось действительно ценное и грязь, правда и отрава. Книги Деникина, а одновременно и ложь Керенского, и мемуары бывших власовцев. Труды великих мыслителей, а одновременно пасквили Войновича, похабщина Лимонова. Все вместе — на головы дезориентированных советских людей.
А в отечественной культуре почва была уже подготовлена. Подхватила, понесла! И сама поддавала жару. Резво “перестроился” кинематограф, принявшись “раскрепощать” сознание, освобождая его от остатков прежней морали, а заодно и морали вообще. “Перестраивались” газеты и журналы, переполнившись “прогрессивными” материалами. Появилось множество юмористов, взявшихся дружно высмеивавших русскую тупость, неумелость и неприспособленность к “цивилизации”. Патриотическое начало теперь уже полностью отвергалось, его противопоставляли “демократическому”. Отождествляли патриотизм с коммунизмом — и, стало быть, с “реакционерами”.
В рамках “прав человека” на Украине была восстановлена униатская церковь — и поехали из-за рубежа католические эмиссары, иезуиты, “возрождая” раскол Правоставия. Впрочем, и другие расколы добавились. Легализовались секты, в том числе маскирующиеся под православных. Опять, как во времена Троцкого, появилась особая “украинская церковь”. Вероятно, в рамках тех же “прав человека” и “свобод” пришли в Советский Союз из-за границы и масонские ложи. Они, в отличие от униатов или кришнаитов, себя не рекламировали. Но они и в других странах себя не рекламируют, им по статусу не положено. Просто открылись и начали действовать.
И первой в нашей стране легально угнездилась ложа “Бнайт Брит”. Та самая, к которой принадлежал покойный Яков Шифф и его компаньоны-банкиры, финансировавшие большевиков. Парижский ежемесячник “LyArche” сообщал, что в декабре 1988 г. Москву посетила делегация французского отделения “Бнайт Брит” во главе с Марком Ароном и во время визита учредила свою ложу, к маю 1989 г. в ней насчитывалось 63 члена [110]. Потом стали появляться другие структуры… Впрочем, О.А. Платонов, Д.Н. Меркулов, В.Д. Бобровник приводят сведения, что и Горбачев в 1988 г. вступил в масонскую организацию, стал членом весьма “специфического” Мальтийского ордена [110]. Да его-то вообще всюду с распростертыми объятиями принимали. Был признан “лучшим немцем”, лучшим другом Маргарет Тэтчер (которая в одном из закрытых выступлений высказывалась, что русский народ надо бы сократить в десять раз).
Что ж, “дружить” с Западом он и впрямь умел. Добиваясь зарубежных кредитов и помощи, щедро платил за это не только сдачей международных позиций, но еще и пожертвовал Вооруженными Силами. Чуть ли не каждый раз, отправляясь на встречи с иностранными лидерами, принялся озвучивать “мирные инициативы” — о сокращениях армии. Опять, как и во времена Никиты Сергеевича, сокращениях глобальных, сразу на сотни тысяч, миллионы. И служба советских военных превратилась в непонятную и безобразную свистопляску. Не успевали набрать нужное количество кандидатур на увольнение, пересмотреть и утрясти новые штаты, как Горбачев выдавал следующую “инициативу”, и катились следующие директивы о сокращениях.
А усугубляли атмосферу свои же, советские средства массовой информации, литература, кино, которые неожиданно, но дружно взялись выливать ушаты “негатива” об армии. Унижать и порочить военную службу стало вообще считаться признаком “хорошего тона”, “прогрессивных” взглядов. Дошло до того, что во избежание эксцессов и оскорблений командиры приказывали подчиненным офицерам ходить в штатском. А в форму переодевались только на рабочем месте, как в “спецодежду”. И доводилось слышать грустные, но довольно меткие афоризмы: “Лучше умереть строя, чем жить перестраиваясь…”
Но, между прочим, не лишне коснуться и “другой стороны медали” — на что же расходовались займы, полученные такой неимоверной ценой? Ценой всей Восточной Европы, политических уступок, разрушения армии? Может быть, на эти средства покупалось оборудование, технологии для восстановления советской экономики? Или сельскохозяйственная техника? Лекарства, продукты, предметы первой необходимости? Вот уж нет. Покупались огромными партиями презервативы! И официально, с высоких трибун говорилось, насколько это важно, насколько Советский Союз отстал в данном отношении, как это нужно для защиты от СПИДа и “безопасного секса”. Покупались одноразовые шприцы. Чтобы, значит, наркоманы не боялись заразиться. А из техники покупались главным образом отнюдь не станки или трактора, а видеомагнитофоны. Это были самые престижные новинки, появившиеся в “перестройку” на советском рынке. Чтобы любой желающий мог смотреть порнуху.
Хотя, конечно, лишь часть кредитов тратилась на такие товары. Потому что остальная часть просто “испарялась”, обогащая творцов “перестройки”. Бывший амриканский разведчик Ф.Эйджи описывает, что США часто проделывало такие штуки с коррумпированными правительствами. Выделяются займы на “развитие экономики”, их разворовывают. Но заимодавцы закрывают на это глаза. Потому что экономика остается в плачевном состоянии, по-прежнему требует вложений. А долг государства растет, и оно попадает в зависимость от кредиторов [209].
Так было и в Советском Союзе. Преобразования в экономике так и не начались, зато в политике бодро углублялись. В 1988 г. прошли выборы на партконференцию на альтернативной основе, в 1989 г. — пышно разрекламированный Съезд Народных Депутатов, провозгласивший социализм “с человеческим лицом”. Стали возникать, как грибы, многочисленные партии. Демократический союз, христианские демократы, конституционные демократы, либеральные демократы, демократическая партия Российской Федерации, Демократическая Россия, социал-демократическая ассоциация, социал-демократическая партия России, социалистическая партия, анархо-синдикалисты, анархо-коммунисты… Возникало и продавалось на каждом углу множество печатных изданий, самодеятельных, стихийных, нигде и никем не зарегистрированных.
Каждая из этих газетенок тиражом в несколько тысяч экземпляров никакой роли сыграть не могла, и каждая из партий сама по себе гроша ломанного не стоила. Грызлись между собой, делились, спорили по программам и платформам. Например, от Демсоюза, созданного в 1988 г., уже в 1989 г. стали отпадать входившие в него группировки, потом партия раскололась на два враждующих крыла, и демсоюзовские радикалы во главе с В. Новодворской яростно громили редакцию газеты “Свободное слово”, издающейся более умеренными демсоюзовцами. Но в своей совокупности все эти партии и течения создавали гремучую политическую смесь. Начался распад и в самой КПСС. Из нее выделились “демократическая платформа”, “марксистская платформа”, компартии союзных республик. И Горбачев вместо генсека разваливающейся партии принял в 1990 г. титул президента…
А в это же время под Россию закладывались новые “мины замедленного действия”! Так, в 1989 г. правительство вдруг озаботилось судьбами русского Нечерноземья, опустевших и вымирающих деревень, проблемами восстановления сельского хозяйства. И приняло постановление о переселении в Россию жителей из “трудоизбыточных регионов” — Средней Азии, Кавказа. Через два года Советскому Союзу предстояло расчлениться! Миллионам русских, которых когда-то отправляли на целину, в Среднюю Азию, на стройки Закавказья и Прибалтики, предстояло остаться за границей, попасть под власть националистических режимов, а то и погибнуть в национальной резне. А вместо них в коренную, Центральную Россию, на Русский Север, в казачьи области запустили, поддерживая государственными дотациями, армян, азербайджанцев, чеченцев, узбеков, таджиков и пр. Хотя селились они, ясное дело, вовсе не в деревнях. И совсем не стремились возрождать российское сельское хозяйство. Оседали в городах, поселках. Стали возникать целые колонии, не теряющие связь с родиной для торговли, перевода денег, последующих переселений родных и знакомых.
Разрушение Советского Союза исподволь уже начиналось. Устраивались провокации с народными волнениями в Казахстане, Армении, Грузии, Азербайджане, Литве, Латвии. А попытки навести порядок почему-то оказывались слишком уж робкими и нерешительными. Военных пускали в дело, происходили столкновения. Но силовые операции тут же и пресекались, одергивались из Москвы. И результат получался нулевым. Хотя, с другой стороны, сами по себе эти столкновения, человеческие жертвы, вели к нарастанию антирусских настроений, играли на руку агитации сепаратистов.
Наконец, точно так же, как это делалось в 1917 г., на смену одному “реформатору” закулисные дирижеры начали подталкивать следующего, более радикального — Ельцина. Деятеля уже заметного, именитого. Лично обиженного Горбачевым. Плюс ко всему неумного, недалекого, склонного поддаваться влияниям. И вливаниям тоже. Словом, кандидатура была во всех отношениях подходящей. А окружение у него подобралось весьма симптоматичное. Молодые “реформаторы”, в том числе масоны [110, 136]. Бизнесмены, бывшие “теневики” — в том числе связанные с зарубежными финансовыми кругами…
Создать ему массовую поддержку оказалось совсем не трудно. Народ был недоволен Горбачевым, все глубже загонявшим страну в хаос, да и вообще простые люди относились к нему без особых симпатий, интуитивно чувствуя в нем ложь. Откуда выглядело вполне естественным поддержать того, кто против Горбачева. Бориса Николаевича еще и дополнительно “раскрутили”, пригласив выступить за границу, разыграв вокруг него несколько скандалов. И он был избран президентом РСФСР. Таким образом противостояние перешло уже не на уровень власти и оппозиции, а Союза — и республик.