Но факт тот, что “супершпион” Рейли почему-то поверил! Настолько поверил, что, отбросив всякую осторожность, забыв даже об участи Савинкова, ринулся восстанавливать контакты со старым знакомым. Такая доверчивость объяснялась тем, что в деле были замешаны и другие его старые знакомые. Имеются данные, что подставил Рейли и фактически сдал чекистам не кто иной как… дядя Троцкого, Абрам Животовский [173]. И тут уж причины вполне понятны. Во-первых, Рейли, его бывший служащий, довольно много знал о тайной деятельности самого Животовского (да и вообще многовато знал о подоплеке революции). А во-вторых, Рейли, проворачивая свой бизнес с Вениамином Свердловым, был конкурентом “фирмы” Животовского и Ашберга. В ОГПУ его дело курировал сам Ягода. И обращает внимание тот факт, что Рейли слишком уж поспешно уничтожили. 25 сентября арестовали, а 5 ноября расстреляли. Без всякого суда, воспользовавшись заочным приговором, вынесенным ему еще в 1918 г. по делу Локкарта.
В целом же эмигрантские попытки бороться с Советской властью постепенно глохли. Западные правительства особой заинтересованности в данном направлении не проявляли. Но в 1927 г. совершенно неожиданно ситуация изменилось. В феврале полиция Франции нанесла удар по советским представительствам. По обвинениям в шпионаже и подрывной агитации было арестовано более 100 человек. В это же время, 23 февраля, МИД Англии предъявил СССР ноту с требованием прекратить коммунистическую пропаганду в британских владениях под угрозой разрыва дипломатических отношений. 12 мая английская полиция произвела обыск в советско-британской фирме “Аркос”, через которую осуществлялся основной объем торговли между двумя странами (и которая служила в Лондоне “крышей” для ОГПУ, Разведупра и Коминтерна). Существенных улик найти не удалось, но Британия все равно разорвала отношения с Москвой.
Это совершенно противоречило видимой логике! На откровенные безобразия, которые Коминтерн и советские спецслужбы выделывали за границей в 1923–1925 гг, Запад старательно закрывал глаза. А к 1927 г. Сталин подобные дела прекратил, курс на “мировую революцию” свернул — и теперь-то иностранные державы ополчились на Советский Союз! Но на самом деле действовала другая логика. Достаточно сопоставить — политика Запада кардинально изменилась сразу после XV партконференции. Когда была разгромлена оппозиция, принята программа индустриализации, и СССР стал избавляться от иностранных концессионеров. Проекты “мирного” подчинения российской экономики и рынка потерпели фиаско. И возникла угроза, что рухнувшая Россия снова воскреснет и усилится. Уже не Российская империя, а Советский Союз, но какая была разница силам “мировой закулисы”?
Последовали удары и по геополитическим сферам влияния, которые пыталась создать Москва. В Северном Китае, находившемся под властью местного диктатора Чжан Цзолиня, произошли налеты на советское полпредство и консульства, был захвачен советский пароход, курсировавший по Сунгари. Но резко изменились и отношения с Чан Кайши. Сталин, как уже отмечалось, настаивал на поддержке партии гоминьдан, требовал от китайских коммунистов войти в нее. Однако дипломатические, коминтерновские, разведывательные структуры в Китае контролировал отнюдь не он. Троцкисты Иоффе, Ломинадзе и др. гнули другую линию, принялись сколачивать заговор против Чан Кайши. Среди китайских революционеров произошел раскол, сопровождавшийся кровавыми столкновениями и массовыми избиениями коммунистов, альянс Москвы и гоминьдана распался.
Кто остался в выигрыше? Американцы! Ранее уже говорилось, что их банкиры с 1912 г. делали бизнес на китайской революции [158]. Вдова Сунь Ятсена, на которой женился Чан Кайши, была не просто “боевой подругой” основателя гоминьдана, она являлась одним из самых богатых людей Китая, как раз через нее поддерживались связи с финансовыми кругами США. И в целом операция получилась блестящей. Революция Чан Кайши провозглашалась “антиимпериалистической”, гоминьдан воевал против англо-французских и японских ставленников. В 1925–1927 гг эту борьбу против конкурентов США финансировал СССР. После чего русских выкинули вон. Словом, троцкисты очередной раз сработали “как по заказу”.
С антисоветским поворотом в политике западных держав оказалась востребованной и русская эмиграция. Тут-то пригодилась “Лига Обера” с собранными ею материалами о происках Коминтерна. Зарубежные спецслужбы активизировали сотрудничество с РОВС, БРП и прочими белыми организациями. А Гучков, Струве и ряд других эмигрантских деятелей (близких к масонским кругам), обратились к Кутепову с предложением, что для антисоветской борьбы надо искать “новые пути”, и пришла пора “конструировать террористическую организацию”. Генерал, разозленный тем, как его водили за нос с “Трестом”, и сам был не прочь перейти к “настоящей” войне с коммунистами. И покатилось…
В мае 1927 г. группа Захарченко и Опперпута неудачно попыталась подложить бомбу в общежитие ОГПУ в Москве. В июне последовали сразу три теракта. В Белоруссии был убит видный чекист Опанский. В Ленинграде группа Ларионова устроила взрыв на собрании в партклубе — 1 человек погиб, около 30 ранило. А в Варшаве 17-летний Борис Коверда застрелил полпреда Войкова (Вайнера), одного из главных участников цареубийства. Кстати, на дипломатической работе он проявил себя не лучшим образом. Кутил, волочился за женщинами, брал взятки, развалил торговлю с Польшей и был уличен в пропаже крупных сумм. В Наркоминделе говорили: “если бы не Коверда, быть бы Войкову в советской тюрьме, а не в кремлевской стене” [15]. Вскоре в Варшаве чуть не совершился еще одни теракт, в советском полпредстве нашли взрывное устройство в дамоходе. А в июне 1928 г. члены РОВС Мономахов и Радкевич кинули бомбу в бюро пропусков на Лубянке…
Конечно, такие действия не могли нанести мало-мальски ощутимого ущерба советской власти. Пробравшись в СССР, белогвардейцы были просто не в состоянии совершить что-либо серьезное, разве что вот такие мелкие диверсии, а потом чаще всего погибали. А многие вообще ничего не успевали сделать, их срезали пули в перестрелках с пограничниками, арестовывали где-нибудь на советской территории. Погибали ни за грош… Но ведь кому-то это было нужно. Нужно, чтобы нагнетать обстановку в Советском Союзе, провоцировать страх, подозрительность, репрессии.
И обращает на себя внимание четкая синхронность антисоветского поворота в политике Запада и активизации коммунистической оппозиции. Причем перед этим Троцкий успел съездить в Берлин, якобы для лечения. С кем уж он там встречался, с кем беседовал, остается неизвестным. Но летом 1927 г. “левые” развернули новые атаки на власть. В вину Сталину ставился провал советской политики в Китае (хотя это было неправдой — пока проводилась сталинская линия на союз с гоминьданом, дела шли успешно). А британский разрыв отношений с СССР и теракты представлялись доказательствами близкой войны. Это также ставилось в вину Сталину — вот, мол, к чему привел отказ от “мировой революции” и курс на строительство социализма в одной стране, которого западный империализм ни за что не допустит.
Между прочим, эти акции принесли Западу и чисто коммерческую выгоду. Франция вознамерилась было поддержать антисоветский дипломатический демарш Англии — или сделала вид, что хочет поддержать. Но Советский Союз согласился продавать ей нефть по таким низким ценам, что французское правительство “смилостивилось” и 17 сентября 1927 г. приняло решение: “В настоящее время ничто не оправдывает разрыва дипломатических отношений с СССР”. По аналогичным причинам британскую инициативу отказались поддержать Германия, Италия, скандинавские и прибалтийские страны. Но ведь для нашей страны низкие цены оборачивались нехваткой валюты, необходимой для индустриализации.
А в советском руководстве нагнетались страсти. Троцкий дошел до того, что в письме к Орждоникидзе от 11 июля саму необходимость обороны государства поставил в зависимость от его правительства. Дескать, поскольку ВКП(б) “переродилась” и наступил “термидор” то защищать правительство Сталина нельзя. Он провел аналогию с Францией, когда при наступлении немцев на Париж власть была отдана Клемансо. Сталин, зачитав на пленуме ЦК это письмо, комментировал: “Мелкобуржуазная дряблость и нерешительность — это, оказывается, большинство нашей партии, большинство нашего ЦК, большинство правительства. Клемансо — это Троцкий с его группой. Если враг подойдет к стенам Кремля километров на восемьдесят, то этот новоявленный Клемансо, этот опереточный Клемансо постарается, оказывается, свергнуть нынешнее большинство… а потом взяться за оборону”.
Пропаганда подобных взглядов была очень опасна. Большевики помнили, как сами аналогичными методами разлагали армию при царе и Временном правительстве. И за оппозицию взялись серьезно. Последовали аресты мелких активистов. Еще не за взгляды, а за то, что по советским законам являлось преступлением. Например, нелегальное размножение и распространение литературы. ОГПУ накрыло такие центры, где использовались гектографы, стеклографы, ротаторы. Троцкистов Щербакова, Третьякова и Мрачковского поймали на контактах с “врангелевским офицером”. Говорили с ним о покупке типографского оборудования, обсуждали возможности военного переворота — а “офицер” оказался агентом ОГПУ. Оппозиция напрочь открещивалась от этих фактов, утверждала, будто ей нарочно приклеивают “политическую уголовщину”. Хотя ничего нереального в этом не было. Напомню, что даже Рейли поверил в готовность Троцкого к сотрудничеству с белогвардейцами. А Щербаков, Третьяков, Мрачковский, конечно, не ведали, что общаются с провокатором, но в ОГПУ сознались в разговорах, которые вели [161, 208].
Во время арестов оказались задеты и какие-то важные связи “оборотней”. Например, в руки ОГПУ попал Лейба Фишелев, доверенный человек Троцкого в период его пребывания в США (один из пятерки, сопровождавшей его на пароходе при возвращении в Россию в 1917 г.). А горячо заступаться за Фишелева взялся вдруг член ЦК и бывший референт Зиновьева Сергей Зорин (Гомберг) — уже упоминавшийся брат Александра Гомберга, американского “литературного агента” Троцкого. Кстати, в описываемое врем