Краснов консультировал немцев по “казачьим” вопросам, вызывался поднять казачье движение. Его поддержали другие “атаманы в изгнании”, кубанский — Науменко, терский — Вдовенко, и астраханский — Ляхов. Осенью 1941 г. они обратились к нацистскому командованию и МИД, приветствуя “приближающиеся к границам казачьих земель победоносные германские войска”. Из адреса обращения — министерство иностранных дел, видно, что и они претендовали на некий суверенитет после распада СССР. Но не тут-то было. Никакие “союзники”, даже и марионеточные, нацистам не требовались. Перед началом вторжения Розенберг доложил Гитлеру, что “есть два способа управлять областями, занимаемыми на востоке, первый — при помощи немецкой администрации, гауляйтеров, второй — создать русское антибольшевистское правительство, которое было бы и центром притяжения антибольшевистских сил в России”. Фюрер отрезал: “Ни о каком русском правительстве не может быть и речи; Россия будет немецкой колонией и будет управляться немцами”.
Из белогвардейцев Бискупского и Лампе немцы сочли нужным привлечь на службу только 52 человека. В качестве переводчиков. На предложение о более активном сотрудничестве последовал отказ. После переговоров немцы все же разрешили сформировать из казаков и прочих белоэмигрантов “Охранный корпус” в Югославии. Его командиром был назначен служивший ранее в царской армии генерал Б.А. Штейфон. В составе корпуса создавались казачьи сотни для отправки на Дон и Кубань. Активное участие в этом приняли генералы Краснов, Шкуро, Абрамов. Впрочем, до корпуса соединение не дотянуло, в него записалось лишь 2 тыс. человек. И ни на какой Дон и Кубань они не поехали. Их оставили в Югославии для борьбы с партизанами, охраны путей сообщения, предприятий и шахт [79, 156, 204].
С существованием “республики” под Брянском германское командование временно мирилось, чтобы не создавать себе проблем в ближних тылах. Но распространять влияние на соседние районы ей не позволили. Претензии украинских националистов создать “правительство” были пресечены. А белорусскую “народную милицию” разогнали. Изрядную подпитку добровольцев немцы получили, когда прорвались на Дон, Кубань, Северный Кавказ. Казаки не забыли геноцида гражданской войны, репрессий, голодомора. Распространялись воззвания Краснова. В Новочеркасске возник Донской казачий комитет, было объявлено о формировании добровольческих частей. Но и казакам реального самоуправления предоставлено не было. На Дону и Кубани оккупанты ничуть не стеснялись грабить, осуществлять массовые расправы (и не случайно советская комиссия по расследованию нацистских зверств начала свою работу именно здесь). А Краснова и Шкуро использовали в чисто рекламных целях, им даже не позволили приехать на родину.
Правда, затяжной характер войны и большие потери заставляли немцев все шире привлекать русских на службу. Но никакой их самостоятельности не допускалось. Германское командование принялось формировать из них “Остлегионен” и “Остгруппен” — вспомогательные части, примерно соответствующие батальону. Командовали ими немецкие офицеры, а советские волонтеры служили на правах немецких солдат. Был учрежден пост главнокомандующего “Остгруппен”, им стал генерал Хайнц Гельмих. Но он занимался не боевыми операциями, а вопросами формирования и учета. Потому что такие части не сводились воедино, а преднамеренно распылялись по разным армиям и соединениям… В составе “Остгруппен” организовывались также северокавказские, грузинские, армянские, татарские, калмыцкие, туркестанские батальоны. Эстонцам, латышам и литовцам немцы доверяли больше. Из них формировались полки и дивизии, перешедшие под эгиду СС. А из казаков-пленных на территории Польши стала создаваться кавалерийская дивизия под командованием германского генерала фон Паннвица.
В Циттенхорсте и Вустрау открылись “учебные лагеря”, где из специально отобранных пленных предполагалось готовить административные кадры для оккупированных земель. А на местах организовывались отряды украинской, белорусской, прибалтийской, русской, еврейской полиции. Да, и еврейской тоже — ей поручали надзор за соплеменниками в гетто, поддержание там порядка и выявление “врагов”. Парадоксального здесь нет. Например, крымские татары активно боролись с партизанами, участвовали в карательных операциях, не зная, что и они обречены на уничтожение — ведь по плану “Ост” Крым относился к зонам “тотальной германизации”.
И как раз такие, русские и национальные формирования, оккупанты стали использовать для расправ над мирным населением. Это позволяло “повязать кровью” помощников. Была и другая причина. В августе 1942 г. Гиммлер пожелал посмотреть расстрел под Минском. Но когда сотню человек построили перед автоматами эсэсовцев, и очереди стали кромсать голые тела, рейксфюрер по словам руководившего расстрелом группенфбрера Бах-Зелевского “сомлел, как заурядный интеллигент” — после чего пришел к выводу, что казни женщин и детей могут плохо повлиять на психику германских солдат, привести к нарушениям половых функций. Вот и приказал привлекать для этого “недочеловеков”.
Но среди русских людей нашлись и сторонники не советского или прогерманского, а “третьего пути”. Эмигрантский Народно-трудовой союз провозгласил задачу “борьбы на два фронта, с завоевателями извне и с тиранией изнутри”. Воспользоваться войной, чтобы поднять в России “национальную революцию”. Для этого Исполнительное бюро НТС нелегально обосновалось в Берлине, около 200 активистов были направлены на Восток. Они поступали на работу в различные учреждения Остминистериума (министерства Восточных территорий), в германские фирмы, посылавшие своих представителей для освоения захваченных районов, некоторые ехали нелегально, с поддельными документами.
Центры НТС возникли в Смоленске, Брянске, Киеве, Виннице, Днепропетровске, Одессе — всего было создано 120 групп в 54 городах. Разворачивали агитацию. Там, где получали доступ к типографиям, печатали листовки. Старались связаться с партизанами и вывести их из-под влияния коммунистов, вели работу в частях “Остгруппен”, среди пленных, угнанных в Германию “остарбайтеров”. Активисты НТС сумели внедриться в упомянутый “учебный лагерь” в Вустрау, распространяли свои идеи среди преподавателей и тех, кого немцы готовили себе в помощники на Востоке. Членам НТС формально запрещалось служить в полиции и других карательных органах, но ясно, что при подобной деятельность полностью без контактов с оккупантами обойтись было нельзя. Так, эмиссар НТС Э. Вюрглер, руководивший заброской активистов в Россию и курировавший связь с ними, работал в эсэсовском “Зондерштабе-Р” в Варшаве (который вел разведку против партизан) и использовал каналы этой организации.
Сторонниками “третьего пути” представляли себя и бандеровцы, объявившие “войну на два фронта”. Бандеру нацисты даже посадили в тюрьму. Правда, содержали со всеми удобствами, а украинские националисты в бой с немцами никогда не вступали. Вместо этого резали поляков, евреев, а войну вели против советских партизан. Бывало, что заключали с немцами секретные соглашения о совместных операциях против них. И германские части, в свою очередь, бандеровцев не трогали.
А в 1942 г. в руководстве рейха решили, что для активизации антисоветских сил в России требуется авторитетный лидер. Хотя роль его оценивали по-разному. Гитлер и его окружение полагали, что это нужно в пропагандистских целях, для разложения Советской армии. А сторонники смягчения оккупационной политики считали, что необходимо уменьшить размах террора, расчленить СССР на формально “независимые” национальные образования со своими “правительствами” — а для этого необходим русский “вождь”. Одной из подходящих кандидатур виделся Яков Джугашвили, сын Сталина — видать, немцы так представляли русскую психологию, что после отца народ признает “законным наследником” сына, наподобие Лжедмитрия. Однако Джугашвили наотрез отказался.
Вторым кандидатом стал генерал Лукин, который и сам обращался с подобным предложением. Но, пережив в лагерях страшную зиму 1941/42 гг., когда вымерли миллионы пленных, он понял, что союз с нацистами невозможен, и сотрудничество с ними отверг. (Кстати, после освобождения Лукин был арестован МГБ, и Сталину доложили о его нелояльном поведении в плену. Но Иосиф Виссарионович, расмотрев все факты, репрессировать его не стал и велел выпустить, восстановив в генеральском звании). Третьим кандидатом стал Андрей Андреевич Власов. В литературе до сих пор дискутируется вопрос, был ли он борцом за демократию или предателем? Что ж, из этой дилеммы надо всего лишь выбросить “или”. Разве мало борцов за демократию становились предателями своей страны?
Власов был сыном священника, учился в Нижегородской семинарии, после революции пошел в Красную армию. Закончил курсы “Выстрел”, вступил в партию. Преподавал в Ленинградской военной школе, был военным советником в Китае. Успел послужить начальником военного трибунала в Киеве, активно поучаствовал в репрессиях 1930-х. Войну встретил командиром 4-го моторизованного корпуса. Попал в окружение. Организовать прорыв не сумел или не смог, приказал рассредоточиться и выходить мелкими группами. Сам выходил по вражеским тылам вдвоем с любовницей, военврачом Подмазенко. Причем, зарактерный штришок, в деревни первая заходила она, хотя и была беременной. А когда выяснялось, что опасности нет, Власов, наблюдавший из укрытия, присоединялся к подруге.
Добрались до своих, и генерал был назначен командующим 20-й армией. В битве под Москвой ее штаб спланировал операции и начал громить врага без Власова, он еще подлечивался после выхода из окружения. Тем не менее, раз его армия отличилась, то и он прославился. Получил назначение заместителем командующего Волховским фронтом. Современные исследователи выявили еще один любопытный штрих к психологическому портрету Власова. Его жена и Подмазенко, отправленная в тыл и родившая ребенка, не знали друг о друге. И генерал писал им совершенно одинаковые письма, слово в слово. Будто под копирку, чтобы не напрягаться и не придумывать лишнее. Менял только имена…