Результаты, которых достигли мужчины и женщины, открывшие для себя когерентность и регулярно практикующие ее, кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой. Контроль над тревогой и депрессией, снижение артериального давления, повышение уровня ДГЭА, стимуляция иммунной системы: речь идет не только о замедлении процесса старения, но и о настоящем омоложении! Тем не менее амплитуда позитивных результатов соответствует амплитуде физических и психологических арушений, связанных со стрессом: коль скоро стресс причиняет столько проблем, меня совсем не удивляет, что внутренний контроль над ним может принести столько пользы.
Но тем из нас, кто получил жизненные травмы, раны от которых еще не зажили, бывает очень трудно (болезненно, тревожно) обращаться внутрь себя. В этом случае оказывается заблокирован сам доступ к нашему внутреннему источнику когерентности. Чаще всего это происходит вследствие травмы, при которой эмоции были столь сильны, что эмоциональный мозг, а значит и сердце, перестали работать, как прежде. Из компаса они превратились в безвольно трепещущий на ветру флаг. Для подобных случаев существует другой метод, помогающий обрести равновесие, одновременно удивительный и весьма эффективный, в основе которого лежит механизм сновидений: десенсибилизация с помощью движений глаз.
ГЛАВА 5
Самоисцеление от сильных потрясений: десенсибилизация с помощью движений глаз
(ДПДГ)
Эмоциональный шрам
После года любовной идиллии Пьер — мужчина, за которого Сара намеревалась выйти замуж, — внезапно ее бросил.
Их отношения не были омрачены ни малейшим облачком. Их тела, казалось, были созданы друг для друга, а живой и пытливый ум каждого (они оба были адвокатами) придавал отношениям особую гармонию.
Сара любила в Пьере все: его запах, голос, смех, звучавший по любому поводу. Ей даже нравились его родители. Долгая счастливая жизнь с Пьером казалась решенным делом. Но однажды он постучал в ее дверь, держа в руках апельсиновое дерево, обвязанное широкой лентой. Этот подарок призван был смягчить холодное письмо, которое он написал, так как боялся сказать вслух о разрыве. Как оказалось, Пьер возобновил отношения со своей прежней подружкой, и именно она, католичка по вероисповеданию, должна была стать его женой. Его решение, писал он, окончательно и бесповоротно.
После этого Сара перестала быть собой. Всегда крепкая, как скала, теперь, при малейшем воспоминании о случившемся, она испытывала панические атаки. Апельсиновое дерево она выбросила, но отныне, стоило ей войти в комнату, где находилось любое карликовое деревце, она впадала в отчаяние. Сердце Сары всякий раз обрывалось, когда она видела конверт, на котором от руки было написано ее имя. Иногда, без видимых причин, перед глазами вспыхивали яркие образы: она вновь и вновь переживала страшный момент разрыва. Ночью ей часто снился Пьер — то, как он уходит, — и она внезапно просыпалась. Она больше не одевалась, как прежде, у нее изменились походка и даже улыбка.
О том, что с ней произошло, она не могла говорить в течение долгого времени. Во-первых, из-за стыда — как она могла так заблуждаться? — а во-вторых, потому что при любом воспоминании к горлу подступали рыдания. Ей казалось, что она вообще не в состоянии описать случившееся кому-либо. Любые слова, приходившие на ум, были пресными, ничтожными и никак не отвечали истинным масштабам ее трагедии.
Как показывает история Сары —г да и личный опыт многих из нас — болезненные события оставляют глубокий след в нашем мозге. А исследование отделения психиатрии Гарвардского университета даже выявило, как выглядит этот след. Пациентам, пережившим эмоциональную травму, описывали то, что с ними произошло, регистрируя реакцию их мозга на позитронно-эмиссионном томографе (ПЭТ). Подобно Саре, все эти люди страдали тем, что психиатры называют посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР). Томограф позволял увидеть те части их мозга, которые были активированы или дезактивированы во время вновь переживаемого страдания.
Результаты говорили сами за себя: область миндалевидного тела — унаследованное еще от рептилий ядро страха в самом сердце эмоционального мозга — функционировало очень активно. Странным образом, ярко выраженную активность демонстрировал и визуальный кортекс, словно пациенты перебирали фотографии, а не слушали рассказ. Но самым поразительным оказалось то, что томограф фиксировал дезактивацию центра Брока, отдела мозга, ответственного за речь. С неврологической точки зрения это, в некотором роде, объясняло, почему люди, страдающие ПТСР, часто повторяют: «Я не нахожу слов, чтобы описать то, что я пережил»1.
Психиатрам и психоаналитикам хорошо известно: глубокие душевные раны быстро не заживают. Случается, что симптомы расстройства сохраняются у пациентов спустя десятки лет после травмы. Это особенно характерно для ветеранов войн, а также для тех, кто выжил в концлагерях. Но и травмы, полученные в мирной жизни, наносят психике не меньший вред. Согласно недавним исследованиям, у большинства женщин, страдающих ПТСР вследствие перенесенной агрессии (чаще всего изнасилования, но также и ограбления), диагноз подтверждался и десять лет спустя2.
самоизлечение от сильных потрясении... • у/
Самое странное, что сами пациенты, как правило, пре~ красно понимают, что не должны чувствовать себя так пяохо. Они знают, что война давно прошла, что лагеря остались в кошмарном прошлом, что изнасилование — не больше, чем воспоминание, даже если это воспоминание ужасно. Они понимают, что им больше не угрожает опасность.
Они понимают это, но отнюдь не чувствуют.
След страха
Даже если нас обошли стороной Травмы с большой буквы «Т», в результате которых диагностируется ПТСР, всем нам доводилось переживать травмы с «т» маленькой. Кого из нас не унижал вредный учитель в начальных классах? Кого не бросала подружка или молодой человек? У многих женщин случались выкидыши, огромное число людей неожиданно теряли работу, не говоря уже о тех, кто не может пережить развод или смерть близкого человека.
Об этих неприятных ситуациях мы думаем снова и снова, и не только думаем, но и выслушиваем советы друзей и родителей, читаем статьи на эти темы, а, возможно, даже покупаем соответствующую литературу. Все это помогает — и порой неплохо — понять ситуацию, и нам прекрасно известно, что мы должны чувствовать теперь, когда все закончилось. Однако мы словно буксуем на месте: наши эмоции тянутся за нами бесконечным шлейфом, мы неосознанно цепляемся за прошлое даже после того, как Рациональное видение ситуации изменилось. Человек, побывавший в автомобильной аварии, ощущает себя скованно за рулем даже на дороге, по которой без проблем ездит много лет. Женщина, подвергшаяся насилию, в постели с любимым мужчиной продолжает чувствовать себя зажатой, даже ничуть сомневаясь в своих чувствах к нему и искренне желая интимной близости. Все происходит так, словно части когнитивного мозга, содержащие нужные знания, не могут войти в контакт с частями эмоционального мозга, продолжающими воспроизводить болезненные эмоции.
Отыскать эти эмоциональные следы в мозге сумел нейробиолог Джозеф Леду, работавший в лаборатории Нью-Йоркского университета.
Еще ребенком Леду, родом из Луизианы, часто смотрел, как его отец-мясник разделывает мозг быков. Его всегда завораживало строение этого органа. После долгого исследования различий между правым и левым полушарием, Леду решил разобраться в отношениях между эмоциональным и когнитивным мозгом. Он был одним из первых, кто доказал, что опыт страха приходит к живым существам вовсе не через неокортекс. Ему удалось установить, что если животное научилось чего-либо бояться, след этого страха формируется непосредственно в эмоциональном мозге3. Например, крысы замирают на месте в ожидании удара, если до этого получали удар током сразу после звонка. После перерыва в несколько месяцев они точно также в ужасе цепенеют, когда слышат звонок. Собственно, как и люди, пережившие травматический опыт.
Тем не менее психотерапия для крыс вполне осуществима: достаточно включать звонок, не сопрово-уедая его ударом тока. После нескольких подобных сеансов крысы, похоже, привыкают не бояться звонка (поскольку он больше не ассоциируется с болью). Действительно, теперь, когда раздается звонок, они не прерывают свою привычную деятельность. Любому внешнему наблюдателю ясно, что следы страха стерлись из их эмоционального мозга. Со времен Павлова эта поведенческая психотерапия хорошо известна тем, что способна вызывать угасание условных рефлексов.
Но все не так просто и гораздо более драматично, чем представлял Павлов4. Оказалось, что контроль над страхом действительно является всего лишь контролем. Исследователи лаборатории Леду взяли крыс, научившихся преодолевать страх за счет угасания рефлексов, и разрушили им часть префронтального кортекса (самой ориентированной на познание доли коры головного мозга даже у крыс). Эффект оказался поразительным: после повреждения фронтального кортекса крысы вновь замирали на месте, едва услышав трель! Исследование показало, что эмоциональный мозг никогда не забывает страха; крысы просто научились контролировать его благодаря неокортек-СУ — своему «когнитивному» мозгу. Все выглядит так, будто психотерапия, даже если она удалась, оставляет нетронутым след от страха в эмоциональном мозге. И когда когнитивный мозг разрушен или просто не выполняет свою работу, страх вновь одержива-ет верх5!
Спроецировав эти результаты на людей, легко понять, почему шрамы в эмоциональном мозге способны сохранятся годами, готовые в любой момент напомнить о себе.
Полина, с которой я познакомился, когда ей было шестьдесят лет, являла собой яркий и трагический пример устойчивости страха в эмоциональном мозге. Она пришла на прием, потому что не могла выносить присутствие своего нового начальника отдела с тех пор, как перешла на другую должность. При этом она прекрасно осознавала, что в его поведении не было ничего аномального: проблема была в ней самой. Двумя неделями ранее присутствие шефа за спиной в момент телефонного разговора потрясло ее столь сильно, что она не смогла продолжить беседу с очень важным клиентом. Десять лет назад она уже потеряла работу из-за схожей проблемы. Теперь Полина была полна решимости разобраться, что с ней происходит.