Я довольно быстро узнал, что у нее был равнодушный, раздражительный и временами жестокий отец. Он неоднократно избивал ее. Я попросил описать одну из таких сцен. Полина рассказала, как однажды, когда ей было пять лет, отец вернулся домой на новом автомобиле, которым очень гордился. Он пребывал в прекрасном расположении духа, и Полина безотчетно решила воспользоваться этим, чтобы заслужить его благосклонность. Она подумала, что сделает машину еще более блестящей. Отец вошел в дом, а Полина взяла ведро и губку и принялась тереть автомобиль со всем энтузиазмом маленькой девочки, желающей доставить удовольствие отцу. К несчастью, она не заметила, что к губке прилипли маленькие кусочки гравия, и на кузове появились глубокие царапины. Когда она отправилась за отцом, чтобы с гордостью показать свою работу, тот впал в неистовый гнев, причина которого была Полине абсолютно непонятна. Страшась побоев, она бросилась в свою комнату и забилась под кровать.
Воспоминание об этом событии вызвало яркую картинку, запечатлевшуюся в ее памяти словно фотография: как угрожающе приближаются ноги отца, и как она изо всех сил прижимается к стене, словно маленький зверек. Одновременно с картинкой с новой силой нахлынули эмоции. Полина сидела передо мной пятьдесят пять лет спустя с искаженным от страха лицом, ее дыхание участилось, и я даже начал опасаться, как бы с ней не случился сердечный приступ. Пятьдесят пять лет спустя ее мозг, да собственно весь ее организм оставались во власти следа, оставленного страхом.
После формирования — при помощи ударов током — условного рефлекса, крысы Леду с ужасом реагировали на любой стимул, в большей или меньшей мере напоминавший тот, которого они боялись6. В случае Полины было достаточно, чтобы ее начальник хоть чем-то напомнил ей отца...
Эмоциональные шрамы лимбического мозга всегда готовы проявить себя, как только бдительность нашего когнитивного мозга и его способность к контролю снижаются, пусть даже ненадолго. Алкоголь, к примеру, мешает префронтальному кортёксу функционировать нормально. Именно поэтому мы чувствуем себя раскованными, когда выпиваем лишнего. Но по той же самой причине мы, получив когда-то психологическую травму, под воздействием алкоголя рискуем принять нормальное отношение к себе за новое проявление агрессии и отреагировать неадекватно. Подобное может произойти и когда мы просто утомлены или слишком отвлечены другими заботами, чтобы сохранять контроль над страхом, отпечатавшимся в нашем лимбическом мозге.
Движения глаз, как во время сновидений
Психиатрам хорошо известен этот аспект ПТСР. Они знают, что существует разрыв между знаниями, адекватными настоящему, и несоразмерными эмоциями, оставшимися от прошлой травмы. Именно поэтому так сложно вылечить этот синдром. Многолетний опыт показывает, что для того, чтобы установить связь между застарелыми эмоциями прошлого и укоренившимися взглядами настоящего, одних бесед недостаточно. От бесконечных рассказов о полученной некогда травме симптомы зачастую лишь усугубляются. И лекарства тоже не всегда бывают эффективны.
В начале 1990-х годов исследование совокупности существующих методов лечения ПТСР, результаты которого были опубликованы в Journal of the American Medical Association (JAMA) — несомненно, самом читаемом медицинском журнале в мире, — позволило сделать вывод, что для этого синдрома не существует эффективного лечения и возможны лишь вмешательства с ограниченным положительным результатом7. При встрече с Полиной я прекрасно осознавал это. Как и все мои коллеги-психиатры и психоаналитики, в течение многих лет я бился над тем, чтобы помочь таким пациентам, как она, и результаты чаще всего оставались неудовлетворительными. Вплоть до того дня, пока я не увидел один удивительный видеоматериал.
Это случилось во время медицинского конгресса. Калифорнийский психолог Франсина Шапиро делала доклад о ДПДГ (десенсибилизация и проработка травм с помощью движений глаз; английский вари-аНТ — Eye Movement Desensitization and Reprocessing, EMDR). Этот метод лечения она разработала сама, и незадолго до конгресса в медицинских кругах вспыхнули ожесточенные споры по его поводу. Разумеется, я тоже слышал об этом методе и относился к нему крайне скептически. Мысль о том, что можно вылечить эмоциональные травмы, ритмично двигая глазами, казалась мне в высшей степени нелепой. Однако один эпизод, представленный доктором Шапиро на видео, привлек мое внимание.
Шестидесятилетняя Мэгги узнала от своего врача, что у нее тяжелая форма рака, что ей осталось жить всего полгода и что умрет она в страданиях. Ее супруг Генри, с которым она прожила двадцать семь лет, первым браком был женат на женщине, также скончавшейся от онкологического заболевания. Когда Мэгги сообщила мужу свой диагноз, Генри заявил, что не сможет этого пережить, и через неделю ушел от нее. Испытав вначале шок, Мэгги впала в глубокую депрессию. Она купила револьвер, намереваясь покончить с собой. Узнав об этом, общие друзья нашли Генри и убедили его вернуться в семью. Но Мэгги получила столь сильную травму, что не могла спать: ей постоянно снился один и тот же кошмар, в котором Генри уходит. Теперь она с трудом перено-
Самоизлечение от сильных потрясений... «105
внезапно исчезает. Это уже в прошлом, появляется что-то другое, приходящее на смену, и именно на него ты смотришь сейчас. Неважно, красота это или боль, все уходит в прошлое... Как я могла так долго убиваться из-за этого?
Даже ее поза изменилась. Теперь Мэгги сидела прямо, хотя все еще казалась растерянной. А во время следующей сессии движений глаз она начала улыбаться. Когда врач остановила движения и спросила, о чем Мэгги думает, та ответила:
— Должна сказать вам кое-что забавное... Я увидела себя на крыльце дома, глядящей вслед Генри, который уходит вдаль по аллее, и вдруг решила: «Если он не может справиться с ситуацией, это его проблема, а не моя». И я принялась махать ему рукой, говоря: «Гуд-бай, Генри, гуд-бай». Вы можете в это поверить? «Гуд-бай, Генри, гуд-бай...»
После еще нескольких сессий, по-прежнему коротких, не превышавших тридцати секунд или минуты, Мэгги спонтанно перешла к ожидающей ее смерти. Она видела окруживших ее друзей, и была успокоена тем, что не останется одна. Еще одна сессия движений глаз — и на смену страху, безраздельно владевшему Мэгги в начале сеанса, пришла твердая решимость. Она хлопнула себя по колену:
— А знаете что? Я встречу смерть достойно! Никто мне в этом не помешает.
Сеанс продлился около пятнадцати минут, и врач произнесла не более десяти фраз.
Все это время ученый во мне без конца нашептывал на ухо: «Это всего лишь одна пациентка. Возможно, она чрезмерно внушаема. Речь может идти об обычном эффекте плацебо».
Но медик во мне отвечал: «Возможно, но я хотел бы видеть такие эффекты плацебо ежедневно у своих пациентов. Я никогда не предполагал ничего подобного».
Мои последние сомнения развеяло исследование восьмидесяти пациентов с серьезными эмоциональными травмами, прошедших лечение методом ДПДГ. Его результаты были опубликованы в одном из журналов по клинической психологии, очень педантичном и строгом в плане научной методологии. Согласно этому исследованию, 80 процентов пациентов почти не проявляли симптомов ПТСР уже после трех сеансов8. Этот показатель сравним с эффектом применения антибиотиков при пневмонии9. Я не знаю ни одного метода лечения в психиатрии, включая и самые сильные лекарства, который давал бы столь ощутимый результат всего за три недели. Разумеется, я сказал себе, что эффект такого быстрого облегчения не может быть продолжительным. Но когда пятнадцать месяцев спустя среди тех же пациентов был проведен опрос, результаты оказались еще лучше, чем по окончании трех сеансов.
Несмотря на все это, метод по-прежнему казался мне странным, возможно, даже противоречащим моей этике — учитывая мое образование психоаналитика и, соответственно, представления о важности бесед, продолжительности лечения, терпения, анализа и так далее. Однако, видя такие результаты, я невольно подумал, что войду в конфликт с собственной этикой как раз если не научусь методу ДПДГ, чтобы составить о нем свое личное мнение. Это было бы равносильно тому, как если бы в момент открытия пенициллина врачи отказались его использовать под предлогом эффективности сульфамидов, куда более тяжелых и менее полезных препаратов, применяющихся с давних пор и тоже нередко дающих положительный результат.
Механизм самоизлечения в мозге
На четырнадцатилетие мне подарили мой первый в жизни мопед. На следующий же день я угодил в аварию.
Я ехал вдоль припаркованных машин. Внезапно прямо передо мной распахнулась дверца, и я не успел затормозить. Помимо неизбежных синяков на теле, я получил также и травму эмоционального мозга. Я был глубоко потрясен. Это продолжалось несколько дней: я вспоминал об аварии в совершенно неожиданные моменты, когда мой разум не был занят чем-то другим. Мне постоянно снилась эта авария. Я не испытывал прежнего удовольствия, садясь на свой мопед. Мне даже стало казаться, что это слишком опасно. Но уже через неделю, как только сошли синяки, все эти мысли улетучились — к великому огорчению моих родителей. И при первой возможности я вновь взбирался на своего железного коня. Но теперь я был внимателен к припаркованным машинам и всегда сохранял разумную дистанцию, чтобы успеть притормозить, если вдруг откроется дверца... Таким образом, событие было переработано. Из этого инцидента я почерпнул нужную для себя информацию, а ненужные эмоции и кошмары оказались забыты.
Отправная идея метода ДПДГ как раз и состоит в том, что в каждом из нас заложен подобный механизм переработки эмоциональных травм. Врачи, практикующие ДПДГ, называют этот механизм адаптивной системой обработки информации. Концепция очень проста: как и я со своей аварией на мопеде, все мы на протяжении жизни не раз и не два переживаем психологические травмы — с маленькой буквы «т». Однако чаще всего посттравматический синдром у нас не развивается. Подобно пищевари