-- Надь, эта "Нива" и есть тёти Валина служебная машина. Понимаешь?
Да, теперь я поняла.
Не меньше, чем медленное сожжение на списанных за последние десять лет книгах!
Я уже почти сказала, что ничем не могу помочь, когда перед мысленным взором засверкали спицы "Салюта".
-- Пап!
-- Да?
-- А до каких тебе надо привезти эти документы?
-- Какая разница? Машины-то нет.
-- Зато есть велик!
Папа потряс головой, освобождаясь от шелухи из моих слов. Но я не привыкла так быстро сдаваться:
-- Папа, у меня есть велик. У меня есть силы. Я вполне могу ехать со скоростью пятьдесят километров в час, а то и больше. Подумай! Не пройдёт и часа, как я буду в Дзержинске, найду, куда там тебе надо отдавать эти твои документы, и всё! Папа!
-- Но...
Он колебался.
Я видела, что ему, с одной стороны, хочется принять моё предложение, но с другой он опасается меня отпускать.
-- Пап... ты вспомни, кто я.
Папа прикусил губу:
-- Я помню. Ну, если ты возьмёшь с собой Веру и Фила...
Ага, мысленно показала я кукиш и покрутила им -- ага-ага! Я намерена мчаться быстрее ветра, а Захарченко с Широковым пусть лучше учатся хорошо бегать! Но если я не соглашусь с папиным предложением, меня ждут по меньшей мере полчаса убеждений. А ребят можно попросить не ехать за мной и потом, как отъедем немного в лес.
-- Хорошо, папочка!
Надеюсь, сарказм не выпирал из каждой буквы.
Папа заметно повеселел.
-- Ну, раз так, то давай, вот сумка, вот бумаги...
Он принялся объяснять мне сначала как доехать до Дзержинска и долго путался в показаниях, пока я не начертила вместо него вполне сносную схему дороги и не заверила, что отлично её помню, ведь мы когда? Дня три или четыре только назад по ней ехали. Потом папа записал для меня название улицы, дома, библиотеки, фамилию-имя-отчество того, кому надо передать лично в руки этот квартальный отчёт...
Потом мы пошли, ведя "Салют" в поводу, к дому Широкова, где, как и ожидалось, обнаружилась и Захарченко-младшая.
Сладкая парочка правильно расшифровала мою мимическую игру и подключилась к ней моментально, выводя из "ангара" свои велосипеды.
Верина "машинка" была так себе. А вот за Филов "Стеллс" любой фристайлер прозакладывал бы душу! Хорошо, что я не фристайлер и что уже сроднилась с "Салютом".
Папа всё-таки прослезился, когда мы с дружным радостным гиканьем стартовали в сторону Дзержинска.
Вере надоело кричать "йо-хо", когда мы ещё не успели далеко отъехать от Фролищ. Я затормозила, обогнав друзей. У меня в голове родилась шикарная речь, призванная убедить их в моей правоте.
-- Вера! Фил!
К тому пафосу, с каким я начала фразу, подошло бы продолжение а-ля Гар, что-нибудь вроде "внемлите гласу моему, друзья мои, призываю вас не посрамить отечество"... хотя это уже не в тему.
Снизив градус, я продолжила обычным голосом:
-- Ребят, я с пяти лет хожу в секцию велоспорта. Сейчас я хочу применить всё то, чему меня там учили, чтоб добраться до Дзержинска как можно быстрее. Давайте вы куда-нибудь по своим делам срулите, только чтобы папе на глаза не попадаться. А я вот только отдам его бумажки, кому он просил, и вернусь. Вернусь - звякну, и тогда можно будет куда угодно идти, не заботясь о скрытности. Идёт?
Они переглянулись, синхронно пожали плечами:
-- А может, давай вместе? -- предложила Вера.
-- Да ладно! Вместе мы к вечеру доберёмся. Вы же вряд ли быстрее двадцати километров ехать сможете. А я легко сорок выдам, а то и больше!
-- Ну ладно...
-- Ну как хочешь... -- смирились с неизбежным ребята.
Я чмокнула в щёчку сначала Фила, потом Веру, оседлала "транспортное средство" и начала разгон.
Вот почти так же я за Эдиком гнала. И он ещё смеет утверждать, что я ехала медленно?!
Сосны полетели назад, как в кино, только гораздо круче, чем в кино. Ни один фильм не сможет передать мелькающий в глазах свет в сочетании с ветром и мышечным усилием, а одно без другого и третьего, да плюс ещё сто двадцать три неповторимых аромата, да плюс плавные переходы в тень под облаком и на жаркое солнышко под чистым небом... нет, пока ещё развитие киноиндустрии до такого уровня не дошло.
А хорошо бы в такой погожий денёк, да под ручку с Эдиком, да на весь день, и вечер, и ночь!..
Мечтая, я не забывала удерживать скорость на выбранном уровне и даже наращивать. Эх, не взяла спидометр, замерить, как быстро еду. Конечно, вряд ли побила бы мировой рекорд в двести восемьдесят с копейками километров в час. Дико мешали колдобины, ямы и широченные трещины, хотя...
Я притормозила.
В воздухе пахло чем-то странным и неприятным. Похоже на то, как было ночью у костра, когда я начала себя накручивать на всякие страхи.
Я не стала вертеть головой, оглядываясь по сторонам. Мало ли... и даже скорость снова прибавила, но сбежать от неприятного запаха так быстро не получилось. Он ещё долго мне мерещился то слева, то справа, а в одном месте показалось, что я с разгону влетела в облако этой жуткой вонищи.
На что же это похоже... ведь что-то знакомое... человечина -- не человечина... что бы это могло быть... что бы ни было, фиг с ним!
Я еду в Дзержинск.
У меня каникулы, лето и первая любовь!
Дорога кончилась на удивление быстро. Я не успела даже устать, ведь, вообще-то, усталость в мои планы не входила.
Почти не пришлось никого расспрашивать о том, как добраться до нужной улицы -- и причиной тому было не только папино умение объяснять дорогу. Это работала та самая ниточка, ведущая меня к желаемому месту...
Два поворота направо, два налево, и я у дверей центральной городской библиотеки. Мне понравилось изображать из себя профессионального курьера, с лёгким налётом небрежности, и в то же время добросовестного и аккуратного.
Папе в ответ передали ещё какие-то бумаги.
Наверное, они всё же не были столь уж важными, иначе стал бы кто доверять их не пойми кому! Ну и что, что все знали, кто я -- ведь папа же позвонил с предупреждением, кто привезёт отчёт.
Расспросив народ на улице про магазины, где можно посмотреть воздушные шарики, плавающие свечи и прочие украшательства, я отправилась совмещать полезное с приятным: папа ведь всё равно получит свои бумаги сегодня, значит, можно особо не торопиться... хотя да, Фил и Вера... ну, ничего. Благого дела ради подождут.
Мне, кстати, повезло -- было кого спрашивать, несколько человек ждали автобуса на остановке. А вообще город как вымер. Улицы стояли пустые и светлые, люди, видимо, кто в отпуска поразъехались, кто на работе сидел, ожидая конца рабочего дня. Жара, тишина и ощущение нереальности царили над пыльными тротуарами, тихо вянущими без дождей газонами и чахлыми городскими деревьями. На жестоко обрезанных кустах еле-еле шевелились от сквозняков жухнущие листики.
Целых два магазина, которые мне порекомендовали, я объехала за полчаса. В одном закупила партию шариков и педальный насос для надувания, в другом - много-много свечек в серебристых и золотистых гильзах. В обоих, похоже, даже не слышали о кондиционерах, и дышать можно было только вблизи вентиляторов.
Мой походный рюкзачок основательно раздулся и даже ощутимо давил на плечи и спину.
Ну, вот. Ещё что-то определилось. Глядишь, и правда, на празднике будет круто!
Можно было и домой ехать. И можно было ехать тем же путём, что и сюда, чтобы не блудить, но я понадеялась на своё чувство направления и покатила по другим улицам и переулкам.
Конечно, Дзержинск сложно сравнить с Москвой, но меня почему-то не вгоняли больше в дрожь малолюдные улочки, невысокие домики и запах провинциального запустения, который, казалось, исходил от самих домов и тротуаров (а ведь на самом-то деле это был запах пыли, полыни, старых досок и разогретого солнцем кирпича). И дело даже не в том, что люди живут везде, что кому-то надо жить и в Держинске, и во Фролищах... просто что-то переменилось внутри меня. Словно я стала смотреть на этот мир другими глазами. И думать о нём другими, не-своими мыслями.
Да, потом я, конечно, додумаюсь до того, что за семнадцать лет жизни в Москве так и не встретила ни одного человека, способного стать мне другом, как Вера, Фил и Гар. Не встретила ни одного парня, о котором могла бы сказать -- вот он, мой Единственный. А встречу с ними мне принёс тихий посёлок городского типа, затерявшийся среди необозримых просторов сосновых боров, и отныне все эти места, так недавно казавшиеся болезненно-молчаливыми и умирающими, будут вызывать приятные воспоминания.
Но пока меня смущало собственное более чем лояльное отношение к провинции.
А на соседней улице кричали.
Кричали большей частью нецензурно, но так виртуозно, что я даже заслушалась, и из благоговейного транса меня вывел только очень-очень знакомый голос.
Эдик.
-- Пусти! -- сказал он тихо, но я услышала и мигом всё поняла.
Какие-то сволочи примотались к моему -- моему! -- Эдуарду Клюеву!
Я рванула под ближайшую арку, наискосок двора, и почти наехала на скульптурную группу из пяти подонков и Эдика.
Подонки были все, как один, выше Клюева, шире в плечах и вообще напоминали этаких тарзанов-переростков. Да, да, стриптизёров-тарзанов. Разглядывать подробнее было некогда.
Двое держали Эдуарда за руки, один обнимал ноги, видимо, чтоб не размахивал ими, ещё один, вцепившись пятернёй в волосы, тянул назад голову. Некогда было разбираться, есть ли нож в руках у пятого, который, облизываясь, смотрел на кадык Эдика.