Да ему ж на вид не больше двадцати!
-- Элеоноре сорок два.
Новое "че-го?!" так и не родилось на свет, потому что я зажала рот руками, успев только придушённо пискнуть.
-- Жанне... Жанне пятьдесят семь... Ну, остальные ещё старше.
Пауза затягивалась. Эдик ждал моей реакции, а я не знала, что ему сказать.
-- Вы... вы -- вампиры? -- просипела я наконец то единственное, что могло объяснить эту ситуацию, и он быстро сел рядом со мной, беря меня за руки:
-- Да. Я говорил тебе. Мы вампиры. И... и ты тоже.
Я кивнула.
Что ж. Может, и правда, вампиры. Вампиры-мутанты, почему нет. И вообще, может, я всё-таки сплю.
Да.
-- Мы... другие. Но вот они -- они все! -- они такие же, как ты. А я... я совсем другой!
Он снова вскочил.
-- Ну ты посмотри на меня!
Просьба была лишней, я и так смотрела только на него.
-- Посмотри! Я самый младший! Я... я тупой! Конечно, им по сто лет, а я -- тупой! Я неуклюжий! И меня все зовут...
Он громко выдохнул и шёпотом сказал что-то. Я переспросила -- жестами.
-- Долбоклюев! -- сурово припечатал Эдик. -- Мои родственники считают, что я тряпка, трус, ни на что не годное существо, которое недостойно было родиться в этой семье. И... и они говорят... что ты... что ты не сможешь долго быть со мной...
Я быстро замотала головой:
-- Нет-нет! Не слушай! Врут! Не знают!
-- ...не сможешь быть со мной, потому что я... Долбоклюев. Позор семьи.
-- Эдик...
Всё встало на свои места.
Вот почему он так боялся официально знакомить меня с родителями и прочими родственниками.
Боялся, что они расскажут мне подробненько, что из себя на самом деле представляет мой любимый... и я его разлюблю.
-- Глупый... -- шёпотом сказала я, и Эдик, ещё не верящий в то, что гроза миновала, осторожно присел на диван справа от меня. Я обняла его:
-- Глупый, Эдик... я буду с тобой столько, сколько ты захочешь... я люблю тебя... а они всё врут. Ты смелый и сильный, ты умный и добрый... а если они этого не видят, то сами они Долбоклюевы!
Конечно, осадок на душе остался, потому что мне всё-таки довелось увидеть совершенно незнакомого ранее Эдика.
Эдиньку, трясущегося перед собственной роднёй.
Но ничего! Это лечится! Врачи обычно прописывают в таких случаях ограниченное общение с источником неприятностей, а уж это-то я ему обеспечу...
-- Наденька, -- грустно вздохнул мой Клюев (это ж надо же было придумать такую кличку?), -- вот теперь... ты знаешь... почти всё. И я всё ещё тебе нравлюсь?
-- Эдик! -- грозно рыкнула я, дёргая его за ближайшее ухо. -- Запомни! Ты мне -- не нравишься! Я -- тебя -- люблю! Запомни.
Он вздохнул с таким облегчением, что мне захотелось петь от радости.
Но петь я бы всё равно не смогла: его губы взяли мои в мягкий сладкий плен, и волны блаженства закачали нас на реке любви.
Дверь отворилась бесшумно и стремительно, всколыхнув воздух.
-- Надя, Эдик, -- степенными наклонами головы приветствовал нас старший Клюев.
-- Папа...
-- Арсений Михайлович.
Мы как раз успели сесть чинно и благородно, когда я заслышала шаги в коридоре. Если бы мои волосы не были стянуты в хвостики, непременно встали бы дыбом на всю длину, когда я попыталась представить, сколько Клюеву лет.
И, наконец, в моём мозгу оформилось понимание, которое я никак не могла за хвост поймать.
От Клюевых не пахло вампирами.
Но, если верить Эдику, они ими всё-таки были. И, если верить нюху, всё-таки их запах несколько отличался от привычного мне человеческого, и это были не духи.
Арсений Михайлович прошёл за стол, сел в кресло, опёрся на стол локтями, переплетая пальцы на уровне подбородка:
-- Это хорошо, что вы пришли сюда, дети мои. Я очень хотел с вами поговорить, и, думаю, чем раньше состоится этот разговор, тем для всех нас будет лучше.
-- Папа... -- Эдик попытался встать, но я поймала его за руку, да и Арсений Михайлович повелительным жестом приказал сыну оставаться на месте.
-- Дети мои! -- внушительно сказал... нет, провозгласил старший Клюев. К этому пафосному тону изумительно подошли бы призывно вскинутые к потолку руки, но они так и остались на столе.
-- Дети... мои. Как я уже сказал только что, я очень хотел с вами поговорить. Мысль о том, что этому разговору суждено состояться, впервые посетила меня ещё тогда, когда на свет появился мой первый ребёнок... что там, этот разговор должен был состояться ещё тогда, когда у моих родителей появился я! Или уж хотя бы тогда, когда я решил жениться на Изабелле...
Наш историк в школе обожал такие вступления к пустяковым речам. Он уходил корнями к Адаму и Еве, рассказывал нам историю изгнания из рая, положившую начало истории человечества, исполненной невероятных коллизий... У историка даже поза была чем-то схожа с той, которую принял Арсений Михайлович. Интонации же повторялись один в один.
Эдик украдкой зевнул, чем, естественно, тут же заразил меня. Я проглотила первый зевок.
-- ...но мне не предоставлялось случая, в котором этот разговор был бы уместен. Однако неделю назад я подумал, что время настало... Я так долго ждал этого часа, что даже не удивился, когда он, наконец, настал... но я так долго ждал этой минуты, так боялся, что упущу её, прогляжу, не сумею распознать...
Эдик снова зевнул. Я повторила за ним.
-- ...что меня удивил сам факт того, что я с такой лёгкостью поймал этот момент. Найти подходящую минуту... не упустить единственно верный момент, когда так нужно сказать единственно верное слово -- это сложная задача. Но бывают случаи, когда счёт идёт не на месяцы и даже не на дни. Счёт идёт на часы...
Мы зевнули ещё по разу. Размеренный, негромкий голос расслаблял и убаюкивал.
-- ...и буквально сейчас уже не часы, но минуты решают исход очень важного для всех нас дела. Казалось бы, почему не заговорить раньше, почему не подстегнуть события? Но всё же мне было важно дождаться подходящей минуты для того, чтобы заговорить на эту тему...
Я зевнула в кулак. На уроках истории я, как правило, читала фантастику, прикрываясь учебником, считала мух и ворон или дремала с открытыми глазами. Эта практика определённо пригодилась!
Эдик старательно прожевал зевок. Увы, он не умел дремать с открытыми, и поэтому глаза закрыл. И даже попытался положить голову мне на плечо.
--...и я не колыбельную вам тут пою, чтоб вы спали у меня на глазах!
Удар молнии! Раскат грома!
Арсений Михайлович пророкотал:
-- Не спать! -- и хлопнул ладонью по столу.
Мы дружно подпрыгнули на месте.
-- Итак, мне всё же было важно дождаться подходящей минуты для того, чтобы заговорить на эту тему.
Этим Арсений Михайлович разительно отличался от нашего историка: тот никогда не обращал внимания, слушаем ли мы его. Соответственно, никогда не продолжал повествование с повтора предыдущей фразы.
-- Я считаю настоящую минуту наиболее подходящей для того, чтобы расставить все точки над ё. Вы, конечно, не настроены на долгий разговор... и я могу вас понять.
Я робко улыбнулась. Если он понимает, что долгий разговор неуместен, может, он всё-таки сократит свою вступительную часть и перейдёт к делу? Но он поставил себя на долгую паузу и замолчал вообще.
Минуты шелестели одна за другой птичьими крыльями -- в саду под окном просыпались пернатые певички и певцы, осторожно пробовали голоса. Утренне-бледное небо за окном набирало гущину. Недовольным блеяньем огласила окрестности Брахмапутрочка, и тут же отозвались её товарки...
А Эдик сидел рядом и держал меня за руку, словно боялся, что я исчезну.
А я боялась, что сейчас проснусь, и окажется это всё очередным дурацким сном. Дурацким только потому, что он -- не явь.
-- Дети мои... -- заговорил, наконец, Арсений Михайлович. -- Вы успели сознаться друг другу в... в собственном... собственной...
Брови Клюева-старшего сошлись на переносице, лицо потемнело, а нужное слово так и не находилось. Эдик робко-робко, даже рука, цеплявшаяся за мои пальцы, задрожала, предположил:
-- Собственных отли...
-- Молчи уже, Долбоклюев! -- сразу же нашёл нужные слова Арсений Михайлович.
Я надула губы. Как можно так гавкать на моего любимого? Ну и что, что это его папочка! И я заговорила ещё прежде, чем успела понять, о чём именно буду говорить.
-- Извините, Арсений Михайлович! Вы не могли бы в моём присутствии не называть так своего сына? Я... знаю его с другой стороны и уверяю вас, на самом деле вы в нём очень и очень ошибаетесь.
Мужчина стремительно вышел из-за стола, подлетел к нам и взял сына жёсткой сухой рукой за подбородок, легонько тряхнул:
-- Видишь? Ты видишь? Цени!
Разжал пальцы и улыбнулся мне:
-- Прости, пожалуйста, Наденька... ты не против, если я буду так к тебе обращаться? -- я кивнула, и он продолжил:
-- Так вот... Наденька, должен тебе сказать... Эдик -- вампир.
Я снова кивнула с лёгкой улыбкой, и Клюев-старший повторил чуть медленнее:
-- Эдик -- вампир. И я тоже.
Я радостно улыбнулась и закивала часто-часто.
Арсений Михайлович сложил брови домиком и попытался как утопающий за соломинку ухватиться за взгляд сына, но тот злопамятно смотрел в окошко.
-- Э-э... Наденька... -- медленно-медленно, осторожно-осторожно заговорил Клюев-старший, -- мы... знаем, что ты... вампир.