Настя кивнула.
— Теперь я очень жалею, что здесь нет одного такого. Грамотного. Очень жалею.
— Не может быть!
— Бред какой-то, — Анатолий встал и принялся расхаживать вдоль скамейки. — Живой лес — такого не бывает!
— Я не говорила, что он живой.
— Ну тогда что?
Анна пожала плечами.
— Мне тоже с трудом верится. Мистика и все такое — наверняка все проще. Всегда так бывает, — заметил Кирилл.
— Я не о мистике говорю, между прочим. Да, то, что там — странно, но наверняка это можно объяснить естественными причинами. Просто мы не можем этого сделать.
— В смысле?
— В том смысле, что мы имеем дело не с чертом и не с ведьмами, — она укоризненно посмотрела на Лизу. — А с природой.
— Никогда о таком не слышал.
— Вы просто не интересовались. У меня есть кое-что — про лес и эпидемии. Вам бы неплохо прочитать.
— Ну да.
— Где моя дочь? — упрямо повторила Лиза.
— Там. В лесу.
— Боже!
— Но вы подождите убиваться. Судя по тому, что рассказала эта Таня, лес пропустил вашу дочь. Я думаю, я почти уверена, что он ее не видит.
— Не хочу слушать этот бред! Я хочу, чтобы мы немедленно поехали туда и привезли Настю домой!
— Вы не сможете…, - начала знахарка.
— И ты нам поможешь!
Анна тяжело и хрипло вздохнула.
— Помогу. Только сначала покажу вам кое-что. Хочу, чтобы вы посмотрели. Чтобы вы все посмотрели.
Федор лежал на кровати и что-то тихо и быстро говорил. Белое лицо, на котором черными пятнами выделялись глаза и губы, выглядело ужасно худым. Из-под опущенных век непрерывно текли слезы. Кожа блестела, словно пластик. Страшное зрелище заставило людей остановиться на пороге комнаты.
— Мы провели в лесу час, — сказала знахарка. — Всего час. А теперь он вон какой. Два часа назад я вызвала скорую, и мне сказали, что приедут, как только смогут. Сказали, что все машины на вызовах. Вы понимаете? А ему ничего не помогает. Я уже все перепробовала — ничего.
— Думаю, нам лучше выйти на улицу, — сказал Кирилл.
Они вышли в сад.
— Врачи уже работают, уже что-то делается. Нужно ждать.
— Нельзя нам ждать, — мрачно высказался Анатолий. — Видишь, как все быстро происходит. Настя не может там больше оставаться.
— Нельзя туда ехать, пойми!
— А что делать? Я не хочу, чтобы моя дочь оставалось там, где происходит такое!
— Я вас не пущу.
— Чего?
— Не пущу! — повторил участковый.
— С какой стати?
— Кирилл, ты не можешь нам помешать.
— Не могу. Но все равно.
— Там моя дочь! Ты что? Ты соображаешь?
— Все равно!
Анатолий долго смотрел на участкового, нависая над его тщедушной фигурой, словно медведь над туристом. Неожиданно, заговорила знахарка.
— Ехать надо завтра утром.
— Почему не сейчас?
— Подготовиться нужно.
— Но…
— Вы умрете, если не сделаете то, что я скажу.
— Черт-те что.
У Кирилла заработала рация, он отошел в сторону и пару минут с кем-то говорил. Потом взглянул на собравшихся, будто намереваясь им что-то сказать, но передумал, посмотрел в серое небо, сунул руки в карманы и пошел к калитке.
— Я напишу вам, что нужно, — сказала знахарка.
Густая плотная чернота поглотила ферму, превратив окна освещенных комнат в зеркала. В каждом из них Настя видела свое отражение — уставшее напряженное лицо, наполовину скрытое медицинской повязкой. Постапокалиптическое приведение.
Она уложила Аленку в начале двенадцатого, и это оказалось не трудно: та едва держалась на ногах. Настя практически на руках дотащила девочку до ванной, умыла, попробовала почистить ей зубы — запах изо рта был просто ужасен — но не смогла. Она довела Аленку до кровати, раздела и уложила спать, накрыв одеялом. Лишь только оказавшись в постели, малышка моментально заснула.
Закончив с Аленкой, Настя вернулась в гостиную. Сергей, дремавший в кресле, встрепенулся, заслышав ее шаги.
— Нужно отсюда выбираться! — убежденно сказала Настя. — Не знаю как, но мы должны уйти.
— Нужно, — без энтузиазма согласился Сергей. — Но мы не уйдем. Может быть, ты одна могла бы, но мы… Аленка и Ира не смогут идти, да и я тоже теперь не ходок. Нет, даже, если нас отсюда выпустят, мы не уйдем.
Он был прав, и Настя это понимала. Она была уверена, что и одна не сможет покинуть ферму. Память еще хранила отчетливую картину растекающейся по полю живой цепи. Ей чудом удалось пройти один раз, и сделать это снова ей уже не дадут.
Но ее будут искать — в этом не было никаких сомнений. Танюшка и Вовка наверняка поставили на уши все Горенино; по крайней мере, они точно связались с родителями Насти, а уж те не оставят дочь в беде. Они придут за ней обязательно. Совершенно точно.
Но пройдут ли?
Не было ни единой возможности предупредить их о том, что здесь происходит. Но даже если бы была, то что? Что нового она могла бы им сказать, чего не сказала Танюшка? Ничего. И как это могло бы им помочь? Никак.
Настя гнала от себя прочь дурные мысли. Она не хотела, не могла думать о том, как родители пойдут через лес, потому что это пугало ее. Она просто хотела, чтобы за ними пришли и забрали отсюда.
— Будем ждать. Мои появятся здесь, я уверена. Они что-нибудь придумают.
— Может быть. Хотя я не уверен, стоит ли им тут появляться.
Настя не ответила. Сергей взглянул на настенные часы.
— В любом случае, сегодня их ждать нечего. Ночью они через лес не пойдут.
Он снова был прав. Настя почувствовала раздражение. Ее нервировало то, как он относится к ситуации — отстраненно, равнодушно, даже слегка иронично. На этом фоне она чувствовала себя идиоткой, глупой девчонкой, которая надеется непонятно на что. Но лучше быть идиоткой, чем такой вот, как он, амебой.
— Лучше иди спать, — сказал Сергей. — Наверху комната Глеба.
Настя чуть помедлила и поднялась.
— Да, так и сделаю.
Она встала и пошла к туалету, снимая на ходу маску. У двери она обернулась.
— Спокойной ночи. Вы тоже долго не сидите.
— Не буду.
Настя отвернулась, и внезапно все переживания этого длинного дня разом обрушились на нее, словно поток ледяной воды. Она вздрогнула и застыла, положив ладонь на дверную ручку, холодную и твердую. Слезы поднялись к глазам, но ей не хотелось плакать. Не хотелось расплакаться здесь в этой комнате, под отрешенным и понимающим взглядом Сергея. Настя повернула ручку, и в тот же миг из гостиной донесся громкий звон разбитого стекла.
Камень влетел в комнату в брызгах блестящих осколков, ударился в противоположную стену и покатился по ковру. Секунду не было никаких движений. Сергей повернулся в кресле, широко распахнув красные испуганные глаза, и в этот момент, словно огромная летучая мышь, на подоконник взлетела фигура. Движение было таким быстрым, что казалось, будто она возникла там, как материализовавшийся сгусток ночной темноты.
Глеб присел в оконном проеме, и, резко дергая головой в разные стороны, оглядел гостиную. Худой, с кожей, отливающей серебром, горящими глазами и спутанными волосами, в ярко освещенном проеме окна на черном холсте ночи, он напоминал ожившую горгулью пера средневекового художника. Несколько мгновений он сидел неподвижно, а потом еще одним молниеносным движением оказался в комнате.
Сергей едва успел встать, когда Глеб налетел на него. Он вложил в удар все свою скорость и вес, опрокинув дядю на спину. Падая, тот ногой зацепился за кресло, чуть повернулся, и его голова лишь на сантиметр разминулась с твердым углом тумбочки. Глеб прыгнул на него и нанес быстрый удар в грудь. Дядя сразу обмяк, и тут истошно закричала Настя.
Словно хищное животное, у которого хотят забрать добычу, Глеб резко обернулся и его глаза, пустые и темные вонзились в девушку.
— Что…, - закричала она, но окончить не успела.
Одним прыжком он подскочил к ней и ударил в грудь сцепленными руками.
День восемнадцатый
Настя отлетела к дивану, врезалась в него и, скатившись на пол, уставилась на Глеба круглыми, полными ужаса глазами. Тот передернул плечами и, не сводя пустого взгляда с девушки, вытащил из-за спины нож. Сомнения в его намерениях не оставалось, как и не оставалось времени на раздумье. Зарычав, словно напуганное, загнанное в угол животное, Настя вскочила на ноги и бросилась к комнате Аленки. За ее спиной послышался грохот и быстрые шаги.
Она вбежала к девочке и на долю секунды замерла на пороге. Аленка лежала на кровати и смотрела в потолок, никак не реагируя на происходящее. Насте даже показалось, что та мертва, но обдумать это она не успела — девушка подхватила ребенка на руки и развернулась к Глебу, вытянув вперед руку и пригнув голову.
Прошла секунда. За ней другая. Третья. В лицо ударил густой запах пота и земли. Настя подняла глаза.
Глеб стоял в двух шагах от нее, и вытянутая рука едва не упиралась ему в грудь. Нож он держал перед собой и тяжело дышал, впившись в нее цепким, хищным взглядом. Он напомнил Насте пуму, которую она видела в зоопарке — та стояла так же, глядя на девушку из-за бронированного стекла, внешне спокойная, но за этим спокойствием чувствовалось огромное напряжение. Напряжение зверя, готового броситься.
— Уйди, — сказал, наконец, Глеб.
Голос его прозвучал хрипло и бесцветно, словно он лишь повторял то, что ему подсказывали.
— Не уйду, — ответила Настя и сжалась.
И вдруг она поняла, что он не ударит. Он не нанес удар сразу, и теперь та волна, что несла его на себе, толкая на убийство, схлынула. Глеб нерешительно пошевелился, намереваясь сделать шаг вперед, но Настя опередила его.
— Нет!
— Ты не понимаешь, — сказал он с тоской. — Ты ничего не понимаешь.
— А что я должна понять?
— Девочка — зло. Ей нельзя жить.
Его взгляд сместился в сторону. Настя скосила глаза, но ничего особенного не увидела. Она крепче прижала к себе неподвижную девочку и снова посмотрела на Глеба.