На мой взгляд, в среде коммунистов России, и, прежде всего в руководстве КПРФ весьма сильны две иллюзии. Первая — социологическая. Лидеры КПРФ, по-прежнему отождествляя себя с КПСС, не могут до сих пор избавиться от иллюзии принадлежности к власти. Это мешает всей партии полностью ощутить себя полновесной оппозиционной силой. По исторической инерции лидеры КПРФ стремятся, так или иначе, способствовать «укреплению государства». Но это оборачивается нередко прямой поддержкой политики правящего тандема, т. е. власти олигархической бюрократии. И такой отход от коммунистических идеалов нельзя оправдать «заботой об укреплении государства», или «заботой о благе народа» и др. В силу того, что все руководство КПРФ заседает в Думе и пользуется правительственной связью, прочими благами «кормушечного» типа, эта иллюзия держится довольно стойко. Вторая иллюзия — идеологическая. В КПРФ на уровне рядовых членов и частично — лидеров, до сих пор полагают, что развал СССР и ликвидация КПСС, весь процесс реставрации капитализма после «перестройки» — есть результат главным образом внешнего, в первую очередь американского, заговора, в ходе которого агенты влияния и прямые агенты ЦРУ (Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе и др.) осуществили демонтаж социализма и системы партийного руководства по заданию из Вашингтона. Не отрицая фактора заговора, который был частью глобальной «холодной войны» против социализма и комдвижения, отметим, что он никогда не имел бы успеха, если бы кризис социализма и комдвижения не достиг такой остроты к началу 90-х годов в первую очередь из-за разложения на корню номенклатурной партийной верхушки. Если к моменту прихода Горбачева на пост генерального секретаря ЦК КПСС партийные верхи уже понимали, что далее не могут управлять по-старому, то низы еще могли по-старому жить. «Перестройка» привела к тому, что и низы не захотели жить по-старому, что и привело к перевороту 1991 года. Несколько слов о причинах нынешнего кризиса КПРФ и его гносеологических корнях.
После разгрома Советского Союза коммунисты утратили историческую инициативу повсеместно. Многие аналитики считают, что и правящие коммунистические партии в Китае, Корее, Вьетнаме и на Кубе обречены на мутацию путем многочисленных перестроек и на перерождение изнутри, а затем и самоуничтожение по сценарию, уже опробованному на КПСС.
Противники социализма очень точно угадали тот момент, когда КПСС выполнила свою историческую миссию. Партия военизированного типа превратилась со смертью Сталина в бюрократическую управленческую организацию, имевшую полную монополию на власть и прекратила быть политической партией в общепризнанном понимании этого слова. Это был управленческий аппарат, необходимый для ежедневного руководства такой страной, как Советский Союз, и для поддержания подчинения соцлагеря и коммунистического интернационала. Революционная идеология партии при этом не изменилась. Противоречие же этой идеологии с практикой должно было так или иначе привести к тому, что «верующие перестали понимать слова молитвы». По мере ослабления контроля над населением, гебистского и идеологического террора, коммунистическая фразеология стала восприниматься массами, как ритуальное лицемерие оторвавшихся от народа партийных бонз.
Уже при Сталине существовала своего рода преторианская гвардия, в которую после войны помимо партийных чиновников и высших сотрудников КГБ и МВД вновь вошли маршалы и часть генералов. Процесс, то, что называется, пошел. Народ не слеп и видел, как на его глазах в период правления Хрущева — Брежнева формировалась «корытократия», т. е. по сути, новый правящий класс, советское «дворянство». Об этом справедливо писали и М.Джилас. и Рой Медведев, и др. В национальных республиках это принимало особо уродливые формы вплоть до становления советского ханства (Кунаев) и байства (Рашидов и др.). Впоследствии не случайно именно национальные «ханы» стали президентами отколовшихся от СССР республик. В социалистических странах партийные элиты с удовольствием скопировали советский «опыт», начав тем самым рыть себе могилу. Обучавшиеся в СССР и приезжавшие туда на отдых партийные лидеры из капстран и стран развивающихся также заражались этой «корытной бациллой», что имело катастрофические последствия для комдвижения в целом.
Вырождение коммунистических партий произошло в силу вышеупомянутого феномена прусской бюрократии, описанного Марксом. Демократический централизм, по сути, был подменен иерархическим подчинением. Партийные верхушки по логике развития всесильного номенклатурного аппарата со временем пришли к тому же, к чему пришла прусская бюрократия, — свой корпоративный интерес они возвели в интерес государственный, а подлинно государственные интересы стали рассматривать, как антигосударственные. Выдвижение номенклатурных работников шло в полном соответствии с «законом Паркинсона» — «каждый должен достичь своего уровня некомпетентности», — в результате чего высшие посты в партии и государстве занимали все более некомпетентные люди. Отчуждение бюрократии, иерархической организации, управляющей государством, одновременно от народа и от государства (в случае с руководством КПСС было еще отчуждение и от партии, от рядовых коммунистов) неизбежно должно было привести либо а) к развалу и уничтожению государства; б) к отстранению правящей группировки (бюрократии, партии) от власти; в) к уничтожению бюрократической организации революционным путем ради спасения государства (либо того, что удастся от него сохранить).
Горбачев вел дело к варианту «А». ГКЧП попытался осуществить вариант «Б». Ельцин и его подельники частично осуществили вариант «В», развалив СССР, но сохранив Российскую Федерацию вместе с примерно 90 процентами партийного — советского бюрократического аппарата. Ельцинские «демократы» и «реформаторы» просто, как говорят французы, вывернули свои пиджаки наизнанку, попутно выбросив из них партбилеты. В «соцлагере» одна группа партократов сменяла другую. Однако восточноевропейские «горбачевцы» продержались недолго. Вслед за «сталинистами», оказавшимися в тюрьме, как Живков и Хоннекер, либо расстрелянными, как Чаушеску, после реставрации капитализма, под следствие попали и «горбачевцы». В ГДР вариант «Б» перешел в вариант «А» с потерей государственности ГДР уже при прямом «посредничестве», а вернее — предательстве Горбачева.
Коммунистические партии в странах Европы, Азии и Океании, к сожалению, не сделали выводов из происшедшего в сгинувшем вместе с СССР соцлагере. Не меняя принципа иерархического главенства лидера и аппарата, они попытались пойти на мутацию идеологии, интегрироваться в политическую систему капиталистических стран. В результате они в миниатюре повторяли опробованные на правивших компартиях сценарии. Постепенно теряя влияние и поддержку избирателей, они либо просто самоликвидировались (Компартия Испании), либо полностью утратили и свою революционность после отстранения «дискредитированных» руководителей-марксистов (Италия, Австралия, Новая Зеландия) от власти в аппарате, либо через многочисленные мутации превратились в социал-демократические партии, даже сохраняя название «коммунистические» (ФКП, Компартия Бельгии, Нидерландов и др.). Сегодняшнее «мировое коммунистическое движение», по сути, стало филиалом Социнтерна. Компартии стран СНГ и бывших соцстран, возродившись после реставрации капитализма и последовавших за этим гонений, к революционным партиям отнести уже невозможно — они полностью интегрировались в систему буржуазного парламентаризма, как, впрочем, и КПРФ. Часть коммунистов перешла к троцкистам, в IV Интернационал. По сути, то же самое попытался сделать Э.Лимонов со своей национал-большевистской партией экстраполировав в РФ европейскую троцкистскую модель партии «перманентной революции», которая осуществляется в виде бесконечных провокаций. В России и ряде других стран СНГ традиционный коммунизм стали исповедывать группы типа «Трудовой России» Ампилова, за которыми идут разве что люмпены. По западному сценарию маргинализации компартий Ампилов, покойный Шандыбин и подобные им «лидеры» для правящего класса — незаменимые актеры на политической сцене бывших социалистических стран. Да и изнутри компартий в капстранах тоже. С их помощью коммунизм и коммунисты легко превращаются в посмешище.
Помимо аппаратного загнивания и бюрократизации, выхолащивания марксизма и его полного отрицания, не говоря уже об идеологической всеядности, компартии в развитых капстранах столкнулись с сильной конкуренцией на традиционном поле своей активности. Социальная защищенность, достигнутая в СССР и других социалистических странах, до поры способствовала популярности коммунизма. По мере роста социального обеспечения, становления систем социальной защиты, медицинского страхования и др., развитые капиталистические страны уже в 60-х годах во многом превзошли достижения реального социализма. Для трудящихся Европы, Америки, Австралии Японии и даже многих других стран Азии, да и Африки, привлекательным примером развития и центром притяжения, а значит и идеологического влияния, становился развитый капиталистический Запад, со всеми его потребительскими ценностями и антикоммунизмом. Перераспределение доходов «по справедливости», что также было всегда сильным козырем коммунистов, в развитых капстранах было постепенно осуществлено, хотя и частично, во многом чисто формально через дифференцированное налогообложение. Рост среднего класса и исчезновение пролетариата в его классическом виде, что привело к поправению не только белых, но и «синих воротничков», неуклонный рост занятых в сфере обслуживания одновременно с ростом числа мелких и средних предпринимателей, нейтрализация безработных путем компенсаций за пребывание в «резервной армии труда», фермеров — за счет выплат за «невыпас и невысев», рост потребления в целом, не говоря уже об опосредствованном социальном контроле и манипуляции сознанием, истощили революционный потенциал трудящихся масс. В этом, кстати, можно было убедиться в ходе экономического кризиса 2008–2009 гг. — активных выступлений трудящихся вне профсоюзных митингов и кратковременных забастовок не наблюдалось практически нигде. Революционность перешла к «антиглобалистам» и другим протестным движениям, которые добиваются не социальных перемен, а осуществления конкретных программ — университетской реформы, охраны окружающей среды, и т. д. при сохранении существующего социального строя. К концу ХХ века численность протестного электората, на который традиционно опирались компартии, резко сократилась вместе с уменьшением числа людей живущих ниже уровня бедности или немного выше этой черты. Была нарушена семейная традиция — дети и внуки коммунистов в компартии не вступали и их никак не поддерживали. Термин «коммунистический» перестал автоматически восприниматься, как синоним слова «прогрессивный». Скорее наоборот. Еще в годы «холодной войны» в сознании обывателя стояли в одном ряду слова «коммунистический», «сталинистский», «тоталитарный», «репрессивный». Обучение подрастающего поколения на Западе шло именно в этом духе, начиная с 70-х годов, после потрясения студенческих революций «новых левых». В ходе этих «революций», кстати, компартии показали, что их революционность — всего лишь миф, а поэтому студенческая молодежь отказала им в доверии повсеместно. Окончательный разрыв компартий с левой интеллигенцией произошел примерно в тот же период после событий 1968 года в Польше и Чехословакии, после вторжения в Афганистан и гонений на диссидентов по всему соцлагерю.