Вера Гавриловна, бросив приценивающийся взгляд на сотрудницу, внезапно предложила:
— А может, Лизонька, ты сама возьмешься за Илью Викторовича? Заставь-ка его заметить, что ты — красивая женщина! Думаю, у тебя получится. Возможно, он тогда осознает, что в жизни есть что-то более ценное, чем милые его сердцу компы.
Лиза замерла с поднесенной ко рту чашечкой и озадачено посмотрела на начальницу, не веря своим ушам. Обычно с подчиненными Вера Гавриловна вела себя строго, даже чопорно. С чего это вдруг она решила изменить своим привычкам? А напрягшийся еще больше Владимир Иванович предупреждающе проговорил:
— Илья Викторович такой ранимый, не стоит его травмировать! Кто знает, что из этого получится?
Но Вера Гавриловна, с недовольным звоном поставив на стол тонкую фарфоровую чашечку с недопитым чаем, безапелляционно возразила, как всегда, когда встречала сопротивление:
— Пусть попытается, может, что-нибудь путное и выйдет! — И строго указала, сдвинув в одну полосу угольные брови и сверля Владимира Ивановича многозначительным взглядом: — Вы, главное, не мешайте!
Тот, не понимая намеков, хотел запротестовать порешительнее, но возвращение объекта предполагаемого перевоспитания заткнуло ему рот. Женщины допили чай и, попрощавшись, ушли, причем на прощанье Вера Гавриловна украдкой показала Владимиру Ивановичу довольно твердый кулачок.
Мужчины остались в тишине и одиночестве. Строптивый Владимир Иванович в силу мужской солидарности попытался предупредить Зайцева о нависшей над ним опасности, что получилось у него довольно неуклюже:
— Илья! Ты поосторожнее будь с Лизонькой! Она девушка красивая, кто спорит, но ты же понимаешь, что вы с ней вовсе не пара. Старше ты ее и вообще.
Уязвленный зам подозрительно посмотрел на начальника.
— С чего это вы вдруг начали так усердно обо мне заботиться? Неужто Лизонька на меня какие-то виды имеет?
Владимир Иванович не решился рассказать о сомнительном разговоре. Вышло бы так, будто он тоже задействован в сговоре против своего же любимца. Помявшись, изобрел нейтральный вариант:
— Да нет, что ты! Просто она хорошенькая очень, и сидеть вы будете в опасной близости, вот я и предупреждаю, чтобы ты не увлекался.
Зайцев понятливо кивнул, подошел к двери и снял висевшее у входа большое овальное зеркало в серой пластмассовой раме.
— Это еще зачем? — всполошенный Владимир Иванович подскочил к нему, пытаясь отобрать предмет интерьера и водрузить обратно.
Но тот зеркало не отдал, а аккуратно повесил его прямо над своим столом. Сел в кресло и удовлетворено оглядел отразившуюся в серебристой глади свою нарочито благодушную физиономию.
— Вот как будет мне мниться, что в меня влюбилась первая красотка нашей конторы, я тотчас посмотрю в это честное зерцало на свою квазимодскую мордуленцию и быстренько приду в себя. Так что не беспокойтесь понапрасну.
Владимир Иванович совестливо усмехнулся и ушел за свой стол, раздумывая, не переборщил ли он с настойчивыми предостережениями.
На следующее утро в отделе начался настоящий кавардак. Сначала прибежавшая с утра пораньше Лизонька торжественно возвестила, что прибудет к ним прямо сейчас. Что она хотела этим сказать, — может, желала, чтобы ее встречали с духовым оркестром и хлебом-солью, — осталось невыясненным.
Поскольку по случаю наступившей жары она была наряжена в ярко-красную, разлетающуюся от каждого движения коротенькую юбочку из просвечивающего хлопка и кумачовый топик, соблазнительно оголяющий мяконький животик, то измочаленная выдержка Зайцева тотчас подверглась сильнейшему испытанию, заставив его выскочить в туалет и сполоснуть руки и лицо холодной водой.
Владимир Иванович, с трепетом наблюдавший за непринужденным обживанием Лизонькой их комнаты, не на шутку опасался, как бы его заместитель, раздраженный наглым захватом жизненного пространства, не стал активно возмущаться. Это было бы вполне оправданным, — она одна заняла все шкафы, которых раньше вполне хватало на пятерых взрослых мужчин, — но тот по-спартански терпел.
Передвигаться по отделу стало сложно, мешали стоявшие повсюду цветы. Все подоконники, столы, даже системные блоки были захвачены зелеными узурпаторами. Лизонька объяснила это беспардонное нашествие очень просто:
— В общем отделе и своих цветов полно, для наших места нет, поэтому пришлось перенести их сюда, у вас же свободно. — И с умилением добавила, с некоторым коварством улыбаясь холодно смотревшему на нее Зайцеву: — И они такие славненькие, правда?
Тот лишь независимо пожал плечами, не опускаясь до глупых препирательств.
На следующий день в отдел зашла улыбающаяся Алла Максимовна, секретарша директора, и вручила Владимиру Ивановичу полученную из Москвы телеграмму. Он вынул из кармана большие роговые очки и внимательно прочел текст. Разочарованно бросил очки на стол, упавшие с глухим безнадежным стуком, и обессилено опустился на стул, к полному удивлению Аллы Максимовны, наивно считающей, что она принесла добрую весть. Илья с Лизой обеспокоенно смотрели на него и Владимир Иванович, чтобы успокоить их, глухо произнес:
— Всё хорошо, просто это вызов на семинар. По КСПД. — Чтобы было понятно и Лизоньке, пояснил: — По корпоративным сетям. Причем вызывают только начальников отделов. — И перевел на заместителя раскаянный взор. — Справишься тут один?
Илья не успел и рта открыть, как Лизонька успокоительно прощебетала:
— Ну конечно, Владимир Иванович, не беспокойтесь! Илья Викторович умный и опытный! Он справится без проблем!
Начальник с прищуром посмотрел на этого опытного и умного. Тот, стараясь выровнять сбившееся дыхание, резко кивнул. А что ему еще оставалось? Кричать караул и сообщать всем, что он не желает отъезда начальника, потому что опасается оставаться с Лизонькой наедине? Засмеют и будут правы.
На следующий день впопыхах собравшийся Владимир Иванович уехал, надавав напоследок Илье кучу полезных советов, и тот остался наедине с Лизой. Его смущало всё, от нежного, чуть слышного аромата до легкого перестука каблучков за спиной. Он злился на нее, на себя, стараясь не обращать внимания ни на что, кроме испорченной техники, но нормально работать всё равно не мог. Дни тянулись так долго, что в конце смены он чувствовал себя ни на что не годной проржавевшей железкой.
В среду визит Лизоньке нанесла Катя, обосновавшаяся в общем отделе. Это заурядное событие было обставлено как торжественная встреча давно не видавшихся родственников: с поцелуями, радостными возгласами и обязательным чаепитием. Пока подружки пили чай и болтали между собой, поневоле крутившийся вокруг Зайцев услышал много интересного.
— Как она подурнела после родов! — Катя с искренним сочувствием говорила о какой-то их общей знакомой. — Но это и понятно, дети столько здоровья уносят! Только вот мужья этого не ценят, им красивых и стройных подавай! Она недавно мне жаловалась, что муж у нее и в будние дни на работе задерживается, и в выходные где-то пропадает. Уйдет за хлебом, и до вечера его нет. Она ужасно боится, что у него появилась любовница. Ей так обидно, она-то предлагала подождать, не спешить, но ему так хотелось ребенка, у всех его друзей есть дети, у него одного — нет. Хотела ему угодить, и вот что получилось. Неблагодарные существа эти мужчины!
Лизонька, траурно повесив голову и печально глядя в чашку, согласилась:
— И не говори! Страдаешь, мучаешься, чувствуешь себя будто арбуз целиком проглотила, к тому же от беременности и зубы выпадают, и волосы! А роды! Столько боли! — она даже зажмурилась от предполагаемого ужаса. — А потом еще и собственный муж, виновник этого «удовольствия», на тебя брезгливо смотрит и нос воротит. — Зло добавила, видимо вспомнив о своей матери: — Конечно, любовницы, они всегда лебеди белые, куда до них законным женам. Нет уж, если я и выйду замуж, то детей заводить ни за что не буду!
У Зайцева неприятно засосало под ложечкой. Что это за муж, если вместо благодарности за подаренного ребенка заглядывается на других женщин? Если бы… Спохватившись, сказал себе, что это совершенно не его дело. Жениться он не собирается. Не на ком!
Хмуро посмотрел на непринужденно болтающих девушек и с грохотом швырнул на стол отвертку, намекая, что визит явно затянулся. Катя смущенно взглянула на него и тут же ушла, хотя Лизонька, кидая на негостеприимного хозяина укоризненные взоры, и уговаривала ее посидеть еще немножко.
После ухода подруги осуждающе повернулась к Зайцеву спиной и не разговаривала с ним до вечера. В конце рабочего дня сухо попрощалась, упорно избегая его сконфуженного взгляда, и ушла. Если она хотела заставить его почувствовать себя дурно воспитанным болваном, то это ей сполна удалось.
В четверг состоялся визит очередной нервной дамочки, которой Лиза спокойно и терпеливо столько раз повторила одно и то же, что даже Зайцев мог процитировать всю Лизонькину речь, не пропустив ни одного междометия. Наконец что-то уразумевшая посетительница удалилась, а Лиза, замучено посмотрев ей вслед, горестно вздохнула, обернулась к соседу и тихо пожаловалась:
— Какие же люди работают в наших филиалах! Объясняешь-объясняешь примитивнейшие вещи, и всё без толку. Наверняка это родственница какого-нибудь начальника, у нее даже образования-то соответствующего нет. — И внезапно поинтересовалась, с состраданием рассматривая угнетенную физиономию Зайцева: — Я вас сильно утомила за эти дни?
Он от неожиданности потряс головой и растерянно протянул, глядя в ее потемневшие от усталости глаза:
— Нет, конечно, это же работа…
Она невесело усмехнулась.
— Что, я вас здорово разочаровала? — и пояснила в ответ на его невысказанный вопрос: — Ну, вы же считали, что я пустоголовая кукла, и ничего больше.
У него хватило совести слегка зарумяниться.
— Ну, я… — дальше слов не нашлось.
Лизонька снисходительно улыбнулась и взмахнула тонкой рукой. Слегка приоткрылась, нарушая собственные правила:
— Да ладно, не вы один такой. Почему-то считается, что, если женщина красива, то непременно глупа.